«Либеральная оппозиция больше поддерживает правительство, чем я» Интервью Оксаны Дмитриевой спецкору «Медузы» Илье Азару

В конце марта одна из самых известных представителей «Справедливой России» Оксана Дмитриева написала заявление о выходе из партии. Ее конфликт с лидерами СР Сергеем Мироновым и Николаем Левичевым тянулся давно: еще в 2013-м Дмитриеву выдавили из президиума партии, а в этом марте она лишилась должности главы питерского отделения. Как экономист Дмитриева последовательно критиковала деятельность бывшего главы Минфина Алексея Кудрина, а сейчас яростно оппонирует финансово-экономическому блоку правительства и Центробанку. После ухода из «Справедливой России» Дмитриева объявила о создании собственной «Партии профессионалов». О перспективах нового политического проекта, ошибках «Справедливой России» и экономической политике страны с ней поговорил специальный корреспондент «Медузы» Илья Азар.

Об уходе из «Справедливой России»

— Почему все-таки вы ушли из «Справедливой России»? Вас же не выгоняли, по крайней мере на словах.

— Меня выдавливали. Я была одним из лидеров «Справедливой России», и то, что именно я буду определять экономическую и социальную политику партии, было одним из мотивов голосования за нее, гарантией того, что мы отличаемся от остальных, что мы — оппозиция профессиональная, и что все наши решения — не ради пиара и популизма, а абсолютно продуманные, и могут быть реализованы.

В последнее время в «Справедливой России» наметился крен в сторону банковско-финансового лоббизма, а также увлечение резонансными, одиозными темами, как, например, регламентация сексуальных отношений (имеются в виду инициативы Елены Мизулиной — прим. «Медузы»), а это не то, чем должна заниматься партия. В отличие от профессиональной оппозиции, бутафорская оппозиция может кричать все, что угодно, потому что знает, что к власти никогда не придет.

А вот задача сделать «Справедливую Россию» профессиональной оппозицией не выполнена.

— «Справедливую Россию» сразу после ее создания как раз и считали бутафорской. Второй ногой власти, например.

— До выборов 2011 года «Справедливая Россия» выполняла роль профессиональной конструктивной оппозиции. Тогда я определяла законотворческую деятельность фракции, и мы поднимали серьезные социально-экономические вопросы: кризис 2008-2009 года, пенсионная реформа. Бесконечные попытки провести законы типа «закона о кастрации» и ему подобных удавалось отодвинуть на периферию деятельности фракции.

После выборов, когда фракция увеличилась, профессионалы были оттеснены на периферию. Проблема именно в этом, а не в степени оппозиционности. Я видела свою задачу не в том, чтобы твердить «я — против», а в том, чтобы действительно способствовать решению важных для страны вопросов. Бывает, что я согласна с некоторыми членами правительства и готова им помогать. Допустим, сейчас идет борьба между представителями социального и финансово-экономического блока, и первым нужна поддержка в отстаивании социальных прав граждан, но им не на кого опереться.

— Разлад между вами и лидерами партии Николаем Левичевым и Мироновым произошел, когда партия в 2012 году выдвинула в президенты Миронова, а не вас?

— У меня не было президентских амбиций. Я считаю, что участвовать в выборах следует тогда, когда есть шанс на победу, поэтому это не было ни моим требованием, ни моим желанием. Наверное, мое участие было бы более целесообразным с точки зрения продвижения идей и программ в процессе предвыборной кампании, а потом можно было настоять на каких-то решениях в экономической и социальной области. В этом смысле результат участия Миронова в президентской гонке был нулевым.

Но претензии у меня были еще раньше, так как я считала, что партийный список на думских выборах должен был формироваться по-другому, и я как один из лидеров считала, что должна оказывать гораздо большее влияние на его формирование, поскольку кадровый состав может привести к полному перерождению партии.

— Но когда в 2013 году на съезде вас исключили из президиума СР, выходить из партии вы не стали.

— Во-первых, одна треть съезда довольно активно меня поддержала, было очевидно падение рейтинга партии, и партия могла из этого сделать определенные выводы. Вторая причина — муниципальные выборы в Санкт-Петербурге, к которым мы тогда готовились. В них было задействовано около тысячи человек, и такой паровоз на полных парах остановить достаточно тяжело, нельзя было подвести людей.

О Санкт-Петербурге

— Вас обвиняют, что вы развалили питерское отделение «Справедливой России» — например, сократили число партийцев с 12 тысяч до тысячи.

— Ничего другого, кроме надуманных причин, мне инкриминировать просто не смогли. Что касается сокращения численности регионального отделения, то она была сокращена до 2011 года, после чего у СР в Санкт-Петербурге был результат в 24%, что практически в два раза лучше, чем в среднем по стране. Причина сокращения численности всем была известна и рассматривалась как объективно необходимая. До меня в отделении были «мертвые души» — части людей из числящихся в партии 12 тысяч просто не существовало. Из тех, кто был найден, не все знали, что есть такая партия «Справедливая Россия» и что они в ней состоят. Кто-то что-то слышал и когда-то кому-то свой паспорт дал.

— Но зачем вас вообще выдавливать из партии?

— Поскольку Миронов не смог создать конструктивную профессиональную оппозицию, то периодически возникала идея о смене лидера. Реальный общественный запрос на партию социал-демократической ориентации есть. Понятно, что самый естественный конкурент при смене лидера — это я. Поэтому Миронов решил избежать внутренней конкуренции.

Кроме того, Миронов и ряд членов президиума решили, что сейчас главное — «договариваться», а в этом случае уже неважно, кто лидер, что он делает. Если все зависит не от волеизъявления избирателя, а от того, как будет расписано, то никакие профессионалы и популярные лидеры партии не нужны.

— А какой действительно смысл, если в условиях фальсификаций на победу сложно рассчитывать?

— При такой системе есть два варианта: либо демократическая смена власти, хотя бы в отдельных регионах, либо чистки и ротация кадров по сталинскому варианту. Слава богу, у нас сталинских чисток нет, но демократическая селекция должна быть. Ведь для среднего класса главная проблема — это отсутствие социальных лифтов.

Люди все меньше вкладывают в профессиональный рост и времени, и денег, поскольку понимают, что дальнейшее продвижение по карьерной лестнице и улучшение благосостояния от их профессиональных и деловых качеств не зависит. Эта негативная селекция и непонятные критерии продвижения касаются уже не только политиков или высшего государственного менеджмента, но уже дошла до больниц, школ, вузов и крупных частных корпораций.

О новой партии

— Вы объявили о создании своей «Партии профессионалов». Но за два года сделать партию, которая претендовала бы на попадание в Госдуму, почти невозможно. Есть ли в этом смысл?

— «Справедливая Россия» освободила площадку, есть запрос со стороны общества на партию профессионалов, и есть огромное количество политиков, которые хотели бы принять в этом участие. Масса людей вышла из «Справедливой России», и этот потенциал тоже никуда не делся и должен во что-то реализоваться.

За нас, конечно, не будут голосовать те, кто против воссоединения с Крымом, но это пять процентов населения. А патриотично настроенный демократический избиратель, который не голосовал за «Справедливую Россию», готов будет голосовать за партию или за структуру, которую мы создадим.

— Вы же сами говорите, что партия — это в основном персоналии. Понятно, что в Питере вы крайне известный политик, но подозреваю, что в целом в России — чуть менее.

— Не чуть, а значительно менее. Я понимаю, что моя известность по стране несопоставима с Петербургом. Успех партии будет зависеть от того, сколько мы сможем привлечь к нашему проекту авторитетных региональных политиков, депутатов и Государственной Думы, и законодательных собраний.

— А переговоры уже идут?

— Да, и они будут более активными после съезда. И мы, безусловно, будем участвовать в выборах как формальный или неформальный блок партий. Если блоки будут разрешены, тогда прекрасно, а если нет, то какая-то партия должна быть выбрана в качестве «ракетоносителя» или «оболочки».

— Какие-то примеры можете привести, кто в принципе мог оказаться вместе с вами в таком блоке?

— Не хочу сейчас об этом говорить.

— Бывший депутат Госдумы от СР Геннадий Гудков, например, говорит, что готов обсуждать ваше участие в оппозиции. А вы?

— Вряд ли. С Гудковым расхождения не только внешнеполитические, но и социально-экономические. Какой-то консенсус по основным позициям должен быть, а с либеральной оппозицией единственная точка соприкосновения — это то, что выборы должны быть честными и без фальсификаций.

Например, покойный Немцов, СПС или даже «Яблоко» голосовали за стабфонды, а я всегда была против. Они же голосовали за эту зурабовскую пенсионную реформу и за ее накопительный элемент, а это вообще принципиальная вещь, которая определяет, платятся у нас пенсии или не платятся. Плюс реформа электроэнергетики, которая определяет рост тарифов для потребителей, отношение к приватизации.

Если сформулировать ключевые позиции по социально-экономическим вопросам, то «либеральная оппозиция» гораздо в большей степени поддерживает правительство, чем я. Они фактически представляют политическую опору финансово-экономического блока.

— В общем, сотрудничать с такой несистемной оппозицией вы не будете.

— Не исключаю, что с какими-то отдельными демократическими партиями или политиками, которые поддерживают нас по социально-экономическим вопросам и готовы занять более толерантную позицию по внешнеполитическому курсу, — будем.

— Говорят, что никакую партию не зарегистрировать, если нет одобрения со стороны Администрации президента. У вас оно есть?

— Безусловно, должны быть консультации, и мы готовы определенные консультации провести. Но главное — закон. Мы подали документы, ждем решения. Я не видела, чтобы у кого-то были проблемы с регистрацией.

— У партии Алексея Навального, например.

— Да, но еще у 73-х партий — не было. Дальнейшее же продвижение партии зависит от нескольких факторов. Первое: сможем ли мы сами сформировать команду из авторитетных региональных лидеров. Второе: нужно минимизировать фантастические фальсификации. Взять, например, губернаторские выборы в Санкт-Петербурге: из 1 миллиона 400 тысяч голосов 350 тысяч — это досрочное голосование, а 350 тысяч — это просто переписанные протоколы, потому что они расходятся с явкой на муниципальных выборах.

О Госдуме и правительстве

— Госдума отказалась встать в память о Борисе Немцове…

— Я в этот день была в Петербурге, но я бы встала. Это неправильно совершенно. Немцов был депутатом Государственной Думы, он был вице-премьером, это трагедия, убийство члена нашей, скажем так, политической корпорации.

— По многим скандальным вопросам вроде законопроектов об «иностранных агентах» или иностранном усыновлении против голосовал один Дмитрий Гудков или несколько человек.

— Я за «закон Димы Яковлева» не голосовала. Не потому, что я за международные усыновление — наоборот. Но не нужно это вставлять совсем в другой законопроект. По поправке мы голосовали против, по закону — не голосовали.

— А если вас позовут в правительство — пойдете?

— Гипотетически — да, я готова, но только если мне будет дан карт-бланш. Если будет статус вице-премьера с правом замены министров, либо министра экономики с широкими правами и одновременным изменением кадрового состава Центрального банка — то тогда можно что-нибудь сделать.

— Ну так власть разрешит вам все делать в экономическом блоке, а другой рукой будет фальсифицировать выборы.

— Если я буду определять финансово-экономический курс, фальсифицировать выборы уже не будет никаких оснований, потому что люди голосуют «от кошелька». Фальсификация выборов, как правило, маскирует реальные провалы власти.

О Крыме

— Эффект от присоединения Крыма для российской экономики скорее положительный или отрицательный?

— Расходы на Крым не являются настолько значимым фактором, чтобы повлиять на макроэкономические характеристики. Я вам назову целый набор дорогостоящих проектов или афер, которые стоили гораздо больше, чем Крым. Крым — это где-то 100 с небольшим миллиардов рублей, а вливание средств в Агентство кредитных организаций — якобы на поддержку малого бизнеса, а на самом деле на подпитку банков — 50 миллиардов.

Все говорят о Крыме, но в бюджете текущего года идиотский перелив денег в банки стоил один триллион, а еще 111 миллиардов уйдет обслуживание этого долга. Один триллион банкам — это в десять раз больше, чем Крым, а 111 миллиардов — это, плюс-минус, ежегодное финансирование Крыма.

Кстати, я не расцениваю расходы на Олимпиаду как эффективный проект. Если вообще в принципе выбирать Олимпиаду в качестве мегапроекта, то Сочи — абсолютно не то место, где это следовало бы делать. Нужно было бы делать где-то на Урале, чтобы создать новую инфраструктуру для региона, который мог бы развиваться как зимний курорт, децентрализовать экономическое развитие. Еще один неразумный проект — форум АТЭС, который обошелся в 600 миллиардов.

— Но Крым — это ведь тоже расходы, а эффект только патриотический.

— Крым как регион вполне экономически привлекателен и достаточно ресурсно обеспечен — пока за исключением воды пресной. Но энергетические мощности этот фактор могут нейтрализовать.

— Рост цен, падение курса рубля, цены на нефть не связаны с решением вернуть Крым?

— Снижение цены на нефть, безусловно, связано с ситуацией в Крыму и последующей ситуацией на Украине. Но если бы не было принято решение по Крыму, то ситуация была бы точно такая же. Я не являюсь специалистом в области внешней политики, но если бы не было принято то решение, я думаю, ситуация с санкциями была бы точно такая же, только было бы еще огромное количество человеческих жертв и разрушений не только на юго-востоке Украины, но и в Крыму.

Само по себе снижение цены на нефть и девальвация рубля могут привести к кризису, а могут и не привести. Наоборот, девальвация национальной валюты всегда используется для подхлестывания экономического роста и повышения конкурентоспособности. Точно так же, как вынужденный протекционизм. Да, для научно-технологического сектора санкции очень чувствительны, ведь только нащупали какие-то ниши сотрудничества и кооперации, а они закрылись.

Но, с другой стороны, политика вынужденного протекционизма способствует подхлестыванию экономического роста. Только вот экономический блок правительства не в состоянии вообще ничего делать, если нет не просто высоких цен на нефть, а бешеного прироста этих цен. Там привыкли работать с ценами, вырастающими на 30-40 долларов за баррель в год.

В октябре в России наблюдался промышленный рост, в ноябре был спад, а в декабре — бешеный рост. То есть тогда, когда уже шла девальвация и действовали санкции, рост еще был. Потом был рост, подстегнутый девальвацией. А потом вступил на авансцену наш чудесный Центральный банк с повышением кредитной ставки до 17%, что вызвало полный паралич экономики.

— Но что делать с ростом цен на товары, которые произведены не в России?

— Если идет импортозамещение, то, естественно, цены не понизятся, но они хотя бы останутся на прежнем уровне. А если будет экономический рост, это даст возможность индексировать заработную плату тем, кто работает в некоммерческом секторе, а тем, кто работает в рыночном секторе, позволит стать бенефициариями экономического роста.

— Но это же возвращение к Советскому Союзу, когда советские холодильники были дешевые, но плохие. Что в этом хорошего?

— Во-первых, все равно будет определенное международное разделение труда. Но очень многое из того, что мы завозим, мы вполне могли бы производить сами. В пищевой промышленности, стройматериалах, товарах народного потребления, легкой и текстильной промышленности наши предприятия отнюдь не хуже могли бы производить продукцию, чем китайские.

Почему мы размещали заказы на закупку судов на верфях Финляндии или Швеции? Судостроение — это наша отрасль. А энергомашиностроение? Тоже. У нас есть объективная потребность в замене, обновлении основных фондов энергетики. Нефтеоборудование, газоперекачивающие станции — это все наши насущные потребности. Но вместо того чтобы стимулировать развитие производства этого оборудования, в России стимулировали «отверточную сборку» в автомобильной промышленности. Иными словами, мы своими ресурсами стимулировали сбыт автомобильной продукции европейских стран, Японии.

— Путин говорил, что надо два года потерпеть…

— Я думаю, что эта позиция навязана финансово-экономическим блоком, дабы замаскировать сделанные ошибки. Я с этой оценкой не согласна. Во-первых, при грамотных действиях можно было вообще не терпеть, потому что кризис не был неминуем. Наоборот, можно было обеспечить экономический рост. Если сейчас будет спад экономики, то когда цена на нефть пойдет вверх, начнет укрепляться рубль. В этих условиях обеспечить экономический рост достаточно сложно. Если уж при девальвации не смогли, ничего не сделали по импортозамещению, то я источников для роста не вижу.

Через два года уже вероятен мировой кризис. Сейчас — положительная динамика мировой экономики, но идет накопление «мыльных пузырей», источники последнего кризиса не устранены, да и цикличность мировой экономики никто не отменял. Тем более все источники кризиса 2008-2009 года сохранились. Поэтому новый кризис будет, и какими мы войдем в него — это вопрос.

— Если кратко подытожить, что у нас не так в экономике?

— Первое: нельзя было все доходы от благоприятной конъюнктуры на нефтяном рынке вкладывать в чужую экономику, надо было вкладывать в свою страну. Второе: идет перекачка ресурсов через бюджетную сферу в банковско-финансовый сектор, что вообще недопустимо. Если уж собрали налоги с налогоплательщиков, использовать их нужно исключительно на бюджетные цели.

Иначе полностью видоизменяются все законы рыночной конкуренции и полностью подрываются основы государственного регулирования, поскольку бюджет предназначается для финансирования инфраструктуры, социальной сферы. Если огромные деньги лежат все время на депозитах в банках или вообще используются для докапитализации банков, то это — практически полное разрушение системы государственного регулирования.

Третье: государство вмешивается там, где должен работать рынок, и, напротив, осуществляет коммерциализацию там, где ее не должно быть. Идет одновременно коммерциализация бюджетной сферы и использование бюджетных ресурсов для подкормки банковско-финансовой сферы. По налогам у нас тоже перевернутая пирамида: дотируются те сектора экономики, которые и так живут с огромной рентабельностью, у них льготное налогообложение, и подавляются высокотехнологичные отрасли, которые связаны с высокой добавленной стоимостью.