«Обаяние — вот, что нужно русской культуре» Интервью музыканта Сергея Шнурова

В Риге в минувшие выходные прошел фестиваль «Кубана», который летом 2015 года не удалось провести в России — ни в Краснодарском крае, ни в Калининградской области. Одним из хедлайнеров была группа «Ленинград» во главе с Сергеем Шнуровым — его выступление на «Кубане» в 2010-м оказалось одним из поводов для закрытия фестиваля в РФ. Журналисты «Медузы» Илья Жегулев и Константин Бенюмов поговорили со Шнуровым о «Кубане», «Нашествии», политических жестах и настоящих «духовных скрепах». 

«Гребенщиков — это Остин Пауэрс»

Жегулев: Как вы относитесь к истории с переносом «Кубаны» из России в Латвию? 

— Возня. Все это возня. Не, ну молодцы, что они продолжают свое дело — значит, это нужно. Я считаю, что если движение слабое, то оно само умрет, а если возникают какие-то препятствия, то оно просто умрет быстрее. А если оно сильное — оно выживет, несмотря ни на что.

Жегулев: То есть в «Кубане» есть что-то особенное, фестиваль что-то такое уловил?

— Да нет, я думаю, традиционно «Кубана» просто была в бывшем «красном поясе», там архаичное сознание и так далее.

Жегулев: Но почему-то власти ее как-то выделили?

— Ну, потому что нужно было, конечно, умудриться залезть в «красный пояс».

Жегулев: Но и в Калининграде та же история повторилась.

— Калининград — это цепная реакция, как всегда: когда запрещали «Ленинград», его запретили в Москве, но дальше мы не играли нигде в России.

Жегулев: Илья (Островский, организатор «Кубаны» — прим. «Медузы») рассказывал мне, что краеугольным камнем для всех этих православных общественников был как раз «Ленинград» и ваше выступление на «Кубане», где вы, по-моему, разделись…

— Это была группа «Рубль». «Рубль» уже не существует — значит, все, нет претензий.

Жегулев: Но все же это ваша группа.

— Зря, зря! Это уже называется по-другому, это все иное.

Жегулев: Тот же Островский недоумевал, почему так: вот есть «Нашествие», там «Ленинград» может выступать, и все в порядке, а вот «Кубана»…

— Для меня вообще загадка с «Нашествием», потому что в прошлом году на «Нашествии», когда мы выступали, чуть ли не милиция стояла. Я подписывал какие-то документы, у меня было полное ощущение, что меня должны повинтить после выступления, но этого не произошло. В этом году — вообще абсолютно без проблем нас позвали. Это какая-то внутренняя их аппаратная возня. Я не знаю, почему так.

Бенюмов: Удивительным образом сейчас у «Ленинграда» лучше отношения с властями, чем в 2002-2003 годах.

— Я бы не сказал.

Жегулев: В Москве-то не запрещают уже.

— Всегда нужно говорить «пока». Нет уверенности, что завтра будет точно так же. Нужно всегда брать в расчет, что это временная ситуация, что это временно так.

Жегулев: А были ли с вами переговоры на эту тему? Вызывали вас в кабинеты какие-то, предлагали дружить, сотрудничать?

— Нет, с власть имущими я не дружу. Но общался, да, скажем так. Слава богу, у них хватает ума не вносить коррективы никакие в то, что я делаю. Они дистанционно смотрят, мне кажется, несколько напряжены, но не до такой степени, чтобы что-то говорить.

Бенюмов: В Риге выступление по ощущениям похоже на Европу или на Россию? 

— Если говорить о публике, то на концертах «Ленинграда» все на два часа становятся русскими. В хорошем или плохом смысле — я не знаю. Неважно, немецкая публика [или какая-то еще] — они все русские, они подпевают, плохо зная слова, не понимая содержания. Поэтому публика всегда одинаковая. Организация неплохая, но и в России нет уже организации такой совсем уж отвратительно плохой. Даже в провинции научились делать — все-таки время прошло.

Бенюмов: А как же «Крымфест»?

Жегулев: Там все началось с того, что вышла афиша с надписью «Крым наш», после которой несколько групп отказались выступать. Вы бы согласились в таком фестивале участвовать?

— Я вообще к слову «наш» плохо отношусь. Ну не то что плохо — мне вообще кажется, что в принципе весь мир мой. И Париж мой, но это не значит, что он наш. Поэтому вряд ли бы [согласился]. Но я не выступал и на фестивале «Наполним небо добротой» из тех же самых соображений — потому что название чудовищное. Ну невозможно называть так фестиваль — «Наполним небо добротой». Тем более доброта вот в этом состоянии очень хорошо рифмуется со словом «******» [ерундой].

Жегулев: Вы замечаете, как все политизировалось? В том числе и музыкальная сфера: хотят сделать патриотичное «Русское радио», все эти истории с Гребенщиковым, Земфирой, Лещенко, Макаревичем, Пригожиным…

— Дело в том, что людям занимают голову ****** [бессмыслицей]. Вот и все, в этом больше ничего нет. Это такой повод ********* [потрепаться], в котором нет никакого смысла. Мир от этого не меняется, ничего не происходит. Ну невозможно бесконечно находиться в какой-то такой дискуссии, нужно когда-то что-то начинать делать.

Жегулев: А сами вы когда-нибудь в такие дискуссии ввязывались?

— Патриотизм — это такая вещь, которая не требует знамен, на мой взгляд. Патриотизм — это тихое делание своего дела. Вот когда ты лампочку вкрутил в подъезде — это, *****, патриотизм, а когда ты ее разбил — это не патриотизм, все.

Жегулев: А если вышел на митинг — защитил лес?

— Слушайте, ну это просто смешно. В России же явно не хватает лесов, а дорог — ***** [очень много], да?

Жегулев: Но вам не кажется, что сейчас все сложнее сохранять баланс — типа, я не с вашими и не с нашими?

— Конечно, сложнее. Но дело в том, что для меня всегда важно внутреннее ощущение, а не то, как думают люди. Важно, когда ты ощущаешь внутреннюю правильность своего движения, своего пути, тогда вопросов нет. Главное — чтобы вопросов к себе не возникало.

Жегулев: Как вы относитесь к тому, что произошло с Гребенщиковым? Просто съездил на Украину, сфотографировался с губернатором Одессы Михаилом Саакашвили…

— Ну дело в том, что Саакашвили вообще такая фигура — это уже не просто человек, это некий герой комикса, не знаю, кто там, Доктор Зло в замечательном фильме. А Гребенщиков — это Остин Пауэрс. Ему фотографироваться с доктором Зло — ну, не знаю. Я, честно говоря, не вижу в этом какого-то большого скандала или чего-то такого. Ну, сфотографировался и сфотографировался.

Жегулев: А что вы думаете насчет выступлений Макаревича на Украине? Многие музыканты, кажется, искренне считают, что он «оступился», что он неправ. 

— Ну это же его личная точка зрения. С ней можно соглашаться или не соглашаться. Оступился он или не оступился, это, извините меня, Господь рассудит. Кто тут не оступился на этом свете? Кто тут, *****, праведник, кто тут четкий пацан, скажите мне?

Ведутся люди, ведутся музыканты. Потому что нужно заполнять информационное поле, должен присутствовать информационный шум, должны быть новости. Новости реальные — они страшны. И поэтому заполняют вот такими. Это дымовая завеса, чтобы люди за этой дымовой завесой не видели происходящего.

Бенюмов: У музыканта должна быть задача эту пелену как-то развеять?

— Это зависит от человека. Кому-то невозможно находиться без политической позиции, невозможно не следить за этим дискурсом, нужно сидеть в фейсбуке, он этим питается. Я этим не питаюсь.

Жегулев: У вас есть сейчас концерты на Украине?

— [В последнее время] не было.

Жегулев: Принципиально или не зовут?

— Нет, почему, можно поехать, сейчас только дай. Просто это будет восприниматься все равно как политический жест. Что бы я ни сделал, это все равно будет политическим жестом. Я стараюсь сейчас не допускать политических жестов.

Жегулев: Что будет, если вам вдруг флаг Украины протянут, как это было с Земфирой?

— Да ничего.

Жегулев: Выкинете его? 

— Да нет, нет, почему. Я с уважением отношусь к суверенитету любого государства. Это как, положим, на стадионе. Вот я болею за «Зенит», я являюсь санкт-петербуржцем. Вот мне протягивают флаг ЦСКА, который играет за противоположную сторону. Я должен им махать? Я думаю, что нет. Что я должен? Я должен его, наверное, вернуть и сказать: спасибо большое, но я болею за «Зенит».

Жегулев: То есть вы считаете, что мы болеем против Украины сейчас?

— Да нет. Мы вообще всегда болеем за себя, это априори. Ну невозможно требовать от Украины любви [к России]. Ну *****, за что любить-то? Нужно быть привлекательным, прежде всего. Нужно было этим заниматься давно, в начале 2000-х, а не [как сейчас], спохватились в 2015-м, — ****** в рот. 

Бенюмов: Я уверен, что когда Украине продавали дешевый газ, то думали, что вот — за это они должны нас любить.

— Должно быть какое-то у культуры обаяние. Если у культуры есть обаяние, то к ней тянутся. Вот Америка, странная, синкретичная страна Америка, абсолютно пуританская, протестантская, *****, какая угодно — у нее есть обаяние. Нам нужно обаяние, вот что нужно, *****, русской культуре сейчас, русскому человеку и, собственно говоря, русской всей этой формации. Нашей стране нужно обаяние. Не зубы показывать, не ******** [сходить с ума], *****. Ты же когда идешь на встречу с телкой, *****, ты же моешь яйца, правильно? Вот и сейчас нужно яйца мыть. 

Бенюмов: Когда вы говорите, что избегаете политических жестов или того, что может быть воспринято как политический жест, какая у вас мотивация? Как бы чего не вышло? 

— Потому что, во-первых, у меня нет позиции по этому вопросу — я не могу разобраться до сих пор, что там происходит, и вообще — что происходит сейчас в мире. Ну это просто невозможно. И можно биться головой об эту стену, можно занять какую-то позицию, но она все равно будет абсолютно субъективной.

Жегулев: При этом практически все в стране какую-то позицию заняли.

— Потому что большие массы, большие движения. Тут очень сложно находиться в стороне, тут невозможно, когда такие силы задействованы. Тебя инерционно туда тащит в любом случае. В любом случае тебе хочется объединиться с кем-то и сказать: *****, я с вами. Так удобнее. Но так ты становишься сильнее ровно настолько, сколько там этих людей.

Жегулев: Даже родители с детьми перестают общаться.

— Да, это страшно — то, что они перестают общаться. Я не спорю по этим вопросам. Да я вообще, честно говоря, не особенно спорщик. Я лучше послушаю и сделаю какие-то выводы для себя, у меня нет задачи кому-то что-то навязать. Нужно вообще, в принципе пытаться послушать, что говорят, что говорят другие стороны. Потому что и там есть кусок правды, и здесь есть кусок правды. Нужно просто послушать. Не ******* [пустословить] уже, а помолчать. Нужно искать не точки разногласия, а точки соприкосновения, которых не так много, но они есть, они есть.

Бенюмов: Как искать точки соприкосновения, если любое действие будет восприниматься как политический жест?

— А вот прямые действия сейчас абсолютно не нужны. Нужно заниматься внутри себя, а лучи от этого так или иначе в этом информационном пространстве пойдут, конечно же. Сейчас незамкнуто все: если ты что-то делаешь и оно ********** [очень классное], то оно, *****, привлекает внимание. Для этого не нужно никуда ехать и навязывать: мы *********** [очень классные]. Да нет, мы тихонечко будем ************ [очень классными].

Жегулев: Вы согласны с тем, что сейчас проблема не в политике, а в ожесточении?

— Я об этом думал, и я вспоминаю залы конца 1990-х. Это был расцвет скинхедов, гопарей, ********* [драк] было больше, если говорить нормальным русским языком, в залах ********* [дрались] больше. Теперь вся эта агрессия, видимо, оседает где-то в районе инстаграма, в районе фейсбука, и люди на концертах ведут себя иначе. Эта агрессия — она скорее является игровой. Ее не нужно воспринимать настолько всерьез. Даже вот эта травля Макаревича, вот эти буковки, которые сыплются в интернет, они не выливаются в погромы, что слава богу.

Жегулев: Как порнография? Говорят, что она предотвращает появление сексуальных маньяков.

— Может быть, но я не ручаюсь, что это так. Мне кажется, что это катится в ту сторону, потому что агрессии уличной, на мой взгляд, стало меньше, гоп-стопа стало меньше. Понятно, что ********* [рожи] как были кривые, как ходили по улицам, так и ходят. Но при этом в **** [лицо] дают не сразу.

Жегулев: Но вот появился «Антимайдан», люди, которые себя позиционируют подчеркнуто агрессивно.

— Опять же, это кажущееся. Движение «Антимайдан» возникло не из-за того, что люди так захотели, это не движение снизу. И я посмотрел этот концерт — это сделано непрофессионально, не четко, это неинтересно, в этом нет нового, это не модно. Значит, у этого нет перспектив никаких.

Жегулев: Но при этом традиционные ценности, духовные скрепы, православные хоругви — этого становится больше, и это значит, что все-таки модно. 

— Смотрите, вот появился тот же самый нейромонах, как его, Феофан. *****! Это модно, это абсолютное понимание того, что это ****** [полный ад], это совмещение несовместимого, это православные атеисты, это верующие комсомольцы, вот это — мне это нравится. Есть модное, из этого можно вычленять что-то.

Хипстеры уже не модные, немодное движение абсолютно. Упоение Западом — это не модно, и мне это нравится. Мне никогда не нравилось вот это подражательство, это ощущение страны третьего мира у меня всегда возникало, когда люди начинали петь на английском языке. Я все время вспоминал, *****, тайские бары.

«Все мысли — главное, чтобы никто не умер»

Жегулев: Некоторое время назад вы сменили вокалистку.

— Уже три года как.

Жегулев: В будущем запланированы какие-то смены состава, есть ли опять усталость от того, что делаете?

Вокалистка Алиса Вокс-Бурмистрова (до этого сидела молча рядом и ела арбуз): «Я, пожалуй, пойду?» Все смеются. 

Жегулев: Это не про вас конкретно.

Бенюмов: «Ленинград» не раз использовал смену состава для выхода из кризиса. Все ли в порядке сейчас?

— Понимаете, у нас, конечно, вертикаль власти, но не косный путинский режим — у нас люди меняются иногда.

Бенюмов: Все, кроме главного?

— У Путина, кстати, и вокруг тоже не меняется. Я надеюсь, что мы уже как-то так собрались. Сейчас, понимаешь, такой возраст подходит, что все мысли — главное, чтобы никто не умер.

Жегулев: Был слоган даже — «Снова живы для наживы», выглядело это как такое временное явление.

— Абсолютно все — временное явление. Даже вот эти споры — пройдет не так уж много времени, все это будет по-другому, возникнут другие истории, вернее, будут иные вбросы, и займутся другим. Сейчас они разобьются по парам, кто за кого…

Жегулев: Может быть, вы просто стареете или это такой эксперимент: у вас в клипе «Короче хочем в Сочи» ни единого слова мата, да еще и дети в кадре. 

— Это было смешно. Там очень плохо получилось, что не видно, что я одет как такой типичный представитель русского рока.

Бенюмов: Говнарь?

— Да, говнарь. Я был в футболке «Кино».

Жегулев: А она была заправлена в штаны?

— Конечно! Все как надо. Это, к сожалению, не прочиталось. Ну, неважно, песня сама по себе неплохая. Странно, что до сих пор есть такое представление, что «Ленинград» — это строго песни с матом. У нас 50 на 50 всегда было.

Бенюмов: А часто в клипах что-то не считывается? У ваших роликов миллионы просмотров, и там много такого, чего не скажешь в песне. К примеру, была песня «Мусор» — как раз о спорах в фейсбуке, и там типичный патриот читает с ноутбука «Ленту.ру». Мы в «Медузе» очень веселились.

— Задача любого клипа — сделать большое поле интерпретаций, чтобы ты подумал так, [другой] бы подумал что-то другое, и чем больше ты таких вот штучек, капканчиков поставишь, тем будет интереснее. И каждый в зависимости от своего культурного багажа и жизненного опыта считает свое. Это как фотография Бориса Гребенщикова с Саакашвили.

Бенюмов: В нынешних обстоятельствах как-то изменились отношения «Ленинграда» с аудиторией? Раньше это вроде было и для тех, и для других; музыка и для мужика, и для интеллигента. А теперь — ни для патриотов, ни для либералов. 

— Почему? Это для и тех, и для других.

Жегулев: Но посыл такой, что все — м***ки.

— А это и раньше так было. Но я не сказал бы, что м***ки. Скоре, что все дурачки. М***к — это, сука, неизлечимая ***** [штука], а дурачки — это такая придурковатость, которая, я надеюсь, все-таки излечима. Это эпизод, а не диагноз.

Бенюмов: А есть у «Ленинграда» задача по объединению людей, которые распадаются на группы? Вот вы говорите, что на вашем концерте становятся русскими и те, и другие. Это же неплохо.

— Да, наверное, такова задача «Ленинграда». Как ни странно, мы являемся той самой скрепой, которую так долго ищут, когда в принципе люди разных политических точек зрения, разного интеллектуального уровня, культурного багажа, они могут вместе что-то слушать, делать, что-то вместе выпивать, в конце концов.

Бенюмов: Вот и нащупали скрепу!

— Мы никогда не боялись своей русскости — мы всегда были русской группой, и мы являемся тем самым ненавязчивым, беззнаменным, *****, безлозунговым патриотизмом, который все равно рано или поздно, *****, должен победить в этой стране — патриотизм делания, а не ******* [пустого трепа].