«Ты для меня заменяешь все, кроме жены» Любовь двух сотрудников ОГПУ. История одной фотографии

30 октября в России отмечается День памяти жертв политических репрессий. В 1930-е годы в СССР были осуждены свыше 3,7 миллиона человек — «враги народа», «контрреволюционеры», «вредители»; особую группу, пострадавшую от репрессивных органов, составляли гомосексуалы. Только в 1933-м по ленинградскому делу гомосексуалов были арестованы 175 человек — военные, врачи, а также милиционеры и сотрудники Объединенного Государственного политического управления (ОГПУ). При этом ряд дел по их разоблачению вело именно ОГПУ. Собирая материал для книги о моде 1920-х годов, историк моды и специалист по культуре повседневности Ольга Хорошилова обнаружила фотографию, на которой изображены два сотрудника ОГПУ. Это удалось установить по их форме. (Фотография продавалась вместе с другими снимками ленинградских бойцов ОГПУ; судя по повторявшимся лицам и надписям, все кадры — из одного ленинградского архива). На обратной стороне — несколько строк, свидетельствующие о том, что между ними были отношения. Послание датировано 1933-м. «Медуза» публикует эту фотографию, а также рассказ Ольги Хорошиловой о ленинградском гей-сообществе того времени. Фамилии людей, изображенных на фото, не установлены.

«Писать о любви?..»

На снимке изображены два молодых человека — один в шинели, другой — в черном кожаном плаще с форменными петлицами, в сорочке, галстуке и клетчатом кепи. Они служили в органах ленинградского Объединенного Государственного политического управления. Их одежда прекрасно иллюстрировала форму второй половины 1920-х годов этой организации. На обороте — письмо с датой и подписью.

Послание написано аккуратным бисерным почерком, и в нем сжато, лаконично — история любви и муки от невозможности бросить жену и остаться со своим возлюбленным, с которым автор запечатлен на снимке.

Вот текст послания:

«…писать о любви? Ты же знаешь меня… Поверь, что ты для меня заменяешь все, кроме жены. Возврата к прошлому быть не может, потому что слишком подло было бы это по отношению к тебе. А жизнь проживем, надеюсь, так тесно, как на этом фото. Май — 33 г. Николай».

Послание вдвойне редкое. Во-первых, подобные письма и фотографии «компрометирующего» характера почти не сохранились в частных семейных архивах. От них старались избавляться сами владельцы, в особенности после начала новой волны репрессий и криминализации гомосексуальности в 1934 году. Именно в те годы был уничтожен огромный ценнейший архивный пласт, связанный с ранней советской гей-культурой. Дневники, письма, воспоминания, театральные программы, сценические костюмы имперсонаторов, тысячи фотографий, постановочные и любительского характера — все это либо погибло вместе с их владельцами, либо оказалось в закрытых архивных фондах, где, вероятно, продолжает оставаться.

Послание это неожиданно еще и потому, что оба молодых человека, участники любовной драмы, служили в ОГПУ — в той самой организации, которая с момента своего появления боролась не только с инакомыслием, но и с инакочувствием. Именно ОГПУ подвергла жестоким репрессиям представителей сексуальных меньшинств в тридцатые годы, когда было написано это грустное прощальное послание.

«Жизнь проживем тесно»

Автор письма — некто Николай, один из двух молодых людей на фото. Он предусмотрительно не указал своей фамилии или хотя бы первой ее буквы. Известно лишь, что он живет в Ленинграде и является сотрудником ОГПУ. И что он — гей. Николай женат, и брак его, возможно, вынужденный. В двадцатые и, особенно, в тридцатые годы многие гомосексуалы устраивали фиктивные браки, обзаводились удобными женами, чтобы не вызывать подозрений, чтобы выглядеть как все — неприметными законопослушными советскими гражданами. Впрочем, об истинных чувствах автора к жене по этим скупым строчкам сказать сложно. Можно лишь предположить, что Николай искренне любил друга, который заменял ему все «кроме жены».

Неизвестно, когда и при каких обстоятельствах они познакомились. Возможно, во время службы в ОГПУ. Судя по письму, чувства их были глубокими, и они поддерживали отношения, несмотря на риск разоблачения. И риск этот был велик даже в относительно либеральные советские двадцатые годы, когда мужеложство было декриминализовано и в уголовном кодексе РСФСР 1926 года не упоминалось. Тем не менее, гомосексуалов преследовали, находили любые возможности изобличить их «безнравственное» поведение и придумывали способы унизить, уволить с работы, наказать и даже упечь за решетку.

В письме к психиатру Владимиру Бехтереву 1923 года (архив Бехтерева — ЦГИА СПб — прим. «Медузы») молодой человек замечательно охарактеризовал это особое бытовое преследование представителей сексуальных меньшинств: «Вы говорите, что эти наклонности не караются законами в нашей стране, но прокуратура относится к нам жестоко. Не знаем, на чем обосновано, но за последнее время она предала суду многих товарищей, хотя статья 167 явно говорит в нашу пользу. Но суд выносит суровые приговоры. Также выносят приговор и предают суду по подозрению в гомосексуализме… Нас наказывают и никто не обращает на это внимания. Как будто бы это так нужно. А ведь нас тоже довольно таки много и игнорировать нас тоже не стоит».

Сотрудники ОГПУ об этих преследованиях знали не понаслышке, а некоторые лично участвовали в подобного рода разоблачениях. Можно лишь представить, как было сложно автору письма и его адресату — носить форму карательных органов и при этом испытывать чувства друг к другу.

Ленинградские «простые»

Николай и его партнер были отнюдь не единственными геями, служившими в органах государственной безопасности. В ОГПУ было достаточно представителей сексуальных меньшинств. Они служили и в милиции, в Красной Армии, в ВМФ, в пожарных командах, в военно-медицинских частях.

Существовала, впрочем, одна любопытная ленинградская особенность. Большинство служащих гомосексуалов — красноармейцы, краснофлотцы, милиционеры, огэпэушники — составляли особое гей-сообщество, которое именовалось «простым» или «пейзанским». Такое название возникло в начале XX века в среде «аристократов», то есть петербургских гомосексуалов из дворян и творческой интеллигенции, для которых происхождение было не просто строчкой в послужном списке, а пропуском в их сообщество — на литературные, музыкальные и художественные вечера.

Выходцев из народа, ремесленников, солдат и унтеров, лавочников, официантов, рабочих и всех прочих «аристократы» именовали «простыми» и с ними почти не общались. Исключение делали только для писаных красавцев, которых приглашали в салоны, а также артистов-имперсонаторов, которые веселили аристократическую публику.

У «простых» тоже были свои места встреч и культурные салоны. Николай с другом вполне могли их посещать. Самым популярным был салон боевого краснофлотца-хлебопека Ивана Грекова. У себя на квартире (улица Гороховая, 69) он устраивал посиделки, которые назывались «Вечерами у Фи-фи». «Фи-фи» − сценический псевдоним Грекова, не только хлебосольного хозяина, но артиста-имперсонатора, весьма известного среди «своих» и следивших за ним огэпэушников.

Милиционеры, красноармейцы и краснофлотцы были частыми гостями салона Ивана Скобелева (улица Боровая, 18), где иногда устраивались музыкальные представления и «играли на гармошке». Аналогичную программу развлечений предлагали салоны Ивана Хабаровского (Малый Детскосельский проспект, 38) и Александра Мишеля (улица Симеоновская, 6).

Впрочем, салоны − слишком громкое слово. Их устраивали в утлых комнатках бесконечных коммунальных квартир. Хозяева украшали их, как могли, — всякой эстетической и политической макулатурой. Например, стены в комнате-салоне Ивана Скобелева были увешены вырезками из журналов и открытками. Описания подобных салонов сохранились в архивах: «Рядом с Репиным, Бамбоччо, Рубенсом — жанры голого женского тела. Над ними — Ленин, Сталин, Молотов в непосредственной близости с портретами бывшей императрицы и тут же наклеены порнографические открытки».

В комнаты набивались иногда по 20-30 человек, что, конечно, не оставалось без внимания со стороны любопытных соседей. Они тоже подбрасывали представителям органов кляузы на подозрительно шумных молодых людей. Агенты были и среди гостей этих салонов, которые неустанно строчили доносы. В них отмечали, что салоны являются «крайне контрреволюционными опасными притонами разврата», в которых «ведется антиправительственная агитация и оказывается тлетворное влияние на рабочую молодежь и молодых военных». Сотрудники органов эти доносы аккуратно нумеровали и складывали в особые папки — понимали, что их время еще придет. И оно вскоре пришло.

«Май — 1933 г.»

Письмо Николая ценно и своей говорящей датой. Оно написано в мае 1933 года. Ровно за месяц до начала тотальных репрессий ленинградских гомосексуалов и чисток армии, милиции и флота. В 1930-1932 годах сотрудники ленинградского ОГПУ получили несколько циркуляров (в том числе «Об усилении персональной проработки всех бывших офицеров, академиков царской армии, находящихся на службе в Красной армии» и «Об усилении оперативного обслуживания учащейся молодежи и населения»), которые требовали жестче контролировать жизнь городского населения, проверять всех подозрительных личностей, раскрывать тайные и, конечно же, контрреволюционные организации, следить за салонами и «притонами разврата», а также за их гостями.

В каждом сборище, в каждой шумной вечеринке агенты видели заговор, контрреволюцию, попытку создать «прямые шпионские ячейки». Мужеложство они трактовали как особое выражение тлетворного инакомыслия, ведущее к формированию тайных сообществ «по интересам», задачей которых было, как минимум, морально разложить Красную армию, флот и милицию, а максимум — организовать государственный переворот.

В мае 1933 года ОГПУ издало циркуляр № 72 «Об организованных и оперативных мероприятиях в связи с проведением паспортизации». Одной из задач сотрудников было найти и подвергнуть репрессивным мерам подозрительных и «преступных лиц, связанных с антиобщественными группами». К ним относились и гей-сообщества Ленинграда. Начались слежки, проверки, а в июле-августе − первые аресты.

В августе-сентябре сотрудники ОГПУ задержали «состав руководящего ядра салонов» − и среди них Хабаровского и Грекова, организаторов шумных квартирных «вечерок». Аресты проходили до октября-ноября 1933 года. Всего по делу ленинградских гомосексуалов было арестовано 175 человек, среди них — военные, врачи, а также милиционеры и сотрудники ОГПУ. Они получили разные сроки, многие по десять или пять лет исправительно-трудовых лагерей. Некоторые вовсе избежали репрессий, но вынуждены были уехать из Ленинграда. 

Это дело стало базой для криминализации гомосексуальности. 17 декабря 1933 года Президиум ЦИК СССР принял постановление «Об уголовной ответственности за мужеложство». 1 апреля 1934 года статья № 154-а (о преследовании мужеложства) была введена в уголовный кодекс РСФСР.

Как сложилась судьба Николая, автора письма, к сожалению, неизвестно. Эта фотография всплыла недавно и, значит, долгое время хранилась в семье того человека, которому Николай адресовал свое проникновенное послание.