Три книги современной русской прозы: травля в школе, побег из Учреждения и целый мир в одной маршрутке

Литературный критик «Медузы» Галина Юзефович рассказывает о трех книгах современной русской прозы: романе Евгении Некрасовой «Калечина-Малечина» про девочку, которая находит способ справиться со школьными издевательствами, романе Вероники Кунгурцевой и Михаила Однобибла «Киномеханика» про героя, сбегающего из загадочного Учреждения, и сборнике рассказов Ксении Букши «Открывается внутрь», где все герои объединены при помощи одной маршрутки.

Евгения Некрасова. Калечина-Малечина. М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2018

Одиннадцатилетняя Катя представляет собой тот тип ребенка, от которого благополучным родителям хорошеньких румяных детей хочется отвести взгляд со смесью неловкости и негодования. Неухоженная и взлохмаченная, плохо одетая, заторможенная и неуклюжая, не способная решить ни одного примера, не знающая простых вещей — например, что стихи пишутся в столбик. Катя живет в Подмосковье с полунищими задерганными лузерами-родителями, в ободранной квартирке с разводами на потолке, ее третирует учительница, а единственная подруга снисходительно наблюдает, как Катю травят одноклассники.

Однажды ее жизнь, казавшаяся до этого момента тоскливой, но все же худо-бедно выносимой, скатывается в катастрофу: после эпохальной неудачи на уроке труда учительница сообщает Кате, что той предстоит перевод в школу для умственно отсталых. Параллельно с этим рушится последняя родительская надежда поправить семейное благосостояние: покупатель бабушкиной дачи — мрачный уголовник — отказывается отдать обещанные деньги. И вот в этот мрачный час на помощь Кате приходит странное существо, живущее за плитой на кухне. Жутковатая желтоглазая кикимора с куриными ногами и носом-закорючкой, воплощающая темную и гибельно опасную силу, которая таится в доведенном до отчаяния ребенке, на один безумный день входит в жизнь девочки — и меняет ее до неузнаваемости. Скудный Катин мирок дает трещину, ненадолго обнажая магическую изнанку, и после этого ничто и никогда уже не будет прежним.

То, что в пересказе напоминает детскую сказку, нечто вроде осовремененной версии «Домовенка Кузи», на практике располагается в просторном зазоре между бытовой чернухой Романа Сенчина и мистической жутью Дмитрия Горчева или Юрия Мамлеева. Однако роман (а на самом деле небольшая повесть) прошлогодней финалистки премии «Лицей» Евгении Некрасовой обладает важнейшим свойством, которого нет ни у Мамлеева, ни у Сенчина, ни даже у Горчева. И свойство это — задорная способность видеть свет там, где другие видят лишь мрак, и иррациональный — а потому особенно заразительный — оптимизм, ставящий прозу Некрасовой если не в один ряд, то, по крайней мере, на одну полку с романами екатеринбуржца Алексея Сальникова и шведа Фредрика Бакмана.

Вероника Кунгурцева, Михаил Однобибл. Киномеханика. М.: ИД «Городец», 2018

Разные книги предлагают читателю разную мотивацию к чтению: что-то читаешь на интересе к сюжету, что-то на сопереживании героям, что-то на восхищении стилем. «Киномеханику» Михаила Однобибла, написанную им в соавторстве с женой, писательницей Вероникой Кунгурцевой, читаешь преимущественно на зудящем и неотступном чувстве раздражения. Невозможный, словно вывихнутый в каждом суставе, язык, вихляющая сюжетная линия, постоянно заводящая читателя то в топь, то в тупик, делают «Киномеханику» чтением мучительным — и вместе с тем неотвязным, более всего схожим с желанием расчесывать комариный укус.

Сбежавший из некого Учреждения Марат Родин приезжает на черноморский курорт без копейки денег, в единственных войлочных ботинках и куртке не по размеру (впрочем, и того, и другого он очень быстро лишится). Поначалу читатель убежден (и авторы любовно подпитывают в нем эту уверенность), что Марата привела «на юга» жажда мести: он ищет здесь Истца, то есть человека, по вине которого некогда попал в неволю. Однако постепенно обманчиво простая романная конструкция начинает ветвиться, обрастая подробностями, каждая из которых заставит раз за разом пересматривать и образ героя, и саму суть происходящего.

Выясняется, что между Истцами, способными отправить человека в страшное Учреждение (где все предметы унизительно маленькие, а за малейшую провинность отправляют в карцер), и их жертвами — Ответчиками — отношения особые, почти ритуальные, побег не совсем побег, а месть — не вполне месть. Понемногу распутывая эту сюжетную пряжу (каждый маленький узелок — двадцать, а то и тридцать страниц словесных длиннот, ложных ходов, бессмысленных убийств, бесцельных перемещений в пространстве и выморочных диалогов), читатель незаметно для себя втягивается в душное, клаустрофобичное, кафкианское пространство романа, единственный выход из которого (не предупредить об этом будет нечестно) располагается на его последней странице.

Если вы помните предыдущий роман Михаила Однобибла «Очередь», то вы примерно представляете, чего ждать от этого автора (несмотря на участие в нынешнем проекте Кунгурцевой, именно Однобибл очевидным образом задает в «Киномеханике» темп и формат). Развязка будет добросовестно предъявлена читателю — но, во-первых, уже после того, как тот утратит к ней малейший интерес, а во-вторых, окажется заведомо несоразмерной предшествующему тексту.

Иными словами, «Киномеханика» — роман, который читаешь ради самого процесса чтения, практически без надежды на эффектное разрешение канонических жанровых ожиданий, и уж точно не для бесхитростного легкомысленного удовольствия. Однако если те или иные формы БДСМ или, скажем, игры в удушение кажутся вам занятием потенциально привлекательным, но рискованным, то роман Однобибла и Кунгурцевой послужит неплохим — и полностью безопасным — их аналогом.

Ксения Букша. Открывается внутрь. М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2018

Выход небольшого сборника рассказов Ксении Букши — достойный повод применить избитую метафору «целый мир под одной обложкой». Десятки жизненных историй, переплетающихся, пересекающихся и расходящихся в разные стороны, формально объединены траекторией 306 маршрутки, на которой герои ездят, которую ждут или просто видят из своих окон. Появляясь в одном рассказе в качестве протагонистов, в другом те же персонажи возникают в эпизоде, мелькают на периферии читательского зрения или просто всплывают в разговоре, создавая иллюзию пространства одновременно очень плотного и обжитого, и в то же время практически бесконечного, уходящего далеко за горизонт.

Книга разбита на три части, и первая из них, «Детдом», с разных ракурсов показывает всевозможные виды и подвиды сиротства. Тридцатилетняя Ася подозревает, что мать ей не родная, мучительно формулирует в уме правильные вопросы, чтобы узнать наконец правду о себе, а попутно берет из детского дома троих детей — домашнюю девочку Дашу, которая оплакивает недавно умершую мать, и двух осиротевших мальчишек — хулиганистого Рому и его братика, маленького Сережу. Трудный подросток Анжелика воюет со своей приемной матерью «тетей Леной», тренером по шахматам, не подозревая, за какую страшную цену та выкупила ее из детдомовского рабства (читатель поймет это в самом конце, из случайно брошенной реплики одного из персонажей). Взрослая и, вроде бы, вполне успешно социализированная детдомовка Женя время от времени встречает в городе своего темного двойника — ту, кем она могла бы стать, сложись ее жизнь чуть иначе. Алиса, располневшая от таблеток и потому легко сходящая за беременную, наблюдает в фойе бассейна за странным одиноким мальчиком в изорванной куртке

Вторая часть — «Дурдом» — объединяет истории безумия, иногда автономные, а иногда связанные с историями сиротства (так, например, именно здесь мы узнаем, что за таблетки принимает Алиса). Заключительная — «Конечная» — рассказы о смерти, в которых многие сюжеты из первых двух частей находят свое завершение или, напротив, обретают завязку: так, мы узнаем, от чего умерла мама девочки Даши и что же случилось с родителями мальчика в лохмотьях.

Впрочем, разделение на части в «Открывается внутрь» условно — как и любая попытка расчленить неоднородную, текучую и избегающую однозначных оценок ткань бытия. И именно эта цельность, эта высокая и трагическая безоценочность, эта удивительная способность показывать экзистенциальный ужас, не впадая при этом ни в сентиментальность, ни в отчаяние, составляет, пожалуй, главное достоинство блестящего — без всяких преувеличений — сборника Ксении Букши. Словом, если кто-то сегодня и может претендовать на звание русской Элис Манро, то это, бесспорно, она — и это отличная новость для отечественной литературы.