Два суда одного человека Таисия Бекбулатова — о том, как председатель Конституционного суда Валерий Зорькин поменял историю России. И поменялся сам

25 декабря спикер Госдумы Вячеслав Володин на встрече с президентом Владимиром Путиным предложил проанализировать, насколько положения российской Конституции «эффективны и не утратили свою сущность». Незадолго до этого председатель Конституционного суда Валерий Зорькин допустил внесение «точечных» изменений в Конституцию, хотя раньше неоднократно призывал ее не трогать. Сейчас эти разговоры представителей трех ветвей власти выглядят мирным междусобойчиком. Но 25 лет назад, накануне принятия Конституции, конфликт между президентом, парламентом и КС чуть не привел к гражданской войне. Связывает эти две эпохи фигура человека, который руководил высшим судом России тогда — и руководит сейчас. Спецкор «Медузы» Таисия Бекбулатова изучила биографию Валерия Зорькина, чтобы понять, как блестящий советский юрист сначала стал третьим лицом в государстве, а потом полностью ушел из политики.

― Валера! Только что я послал с белым флагом — располосовали людей. Потом подошли — и в упор добили… Неужели ты не понимаешь, что мы живые свидетели? Они нас живыми не оставят! — кричал в трубку ранним утром 4 октября 1993 года вице-президент России Александр Руцкой. — Врет Черномырдин! Врет Ерин! Я тебя умоляю, Валера! Ну ты понимаешь… Ты же верующий, *****! На тебе же будет грех! Валера, они бьют из пушек! Из пушек! Ну если б ты увидел, на что сейчас… Я тебя прошу: звони в иностранные посольства!..

Руцкой, находившийся в этот момент в Белом доме, обращался к председателю Конституционного суда Валерию Зорькину. Благодаря ему Александр Руцкой за две недели до этого на съезде народных депутатов был объявлен новым президентом России.

Вскоре после этого разговора, в 9 часов утра, здание Верховного совета было обстреляно из танков. В шесть часов вечера Александра Руцкого, председателя Верховного совета Руслана Хасбулатова и других участников вооруженного конфликта между президентом Борисом Ельциным и парламентом вывели из Белого дома и арестовали. Через день своего поста лишился и Валерий Зорькин. Спустя 10 лет он неожиданно для всех снова станет председателем КС, и причиной его избрания будет именно прошлое.

«Не левый, не правый»

Конституционный суд под руководством Зорькина был активным участником событий 1992–1993 годов, хотя изначально ему предписывалась роль политически нейтрального органа.

Съезд народных депутатов утвердил закон «О Конституционном суде РСФСР» 12 июля 1991 года, через два дня после вступления в должность первого президента РСФСР Бориса Ельцина. Суд был создан, чтобы обеспечить верховенство Конституции и проверять нормы и правоприменение на соответствие ей. При этом работать ему предстояло со старой, еще советской Конституцией, принятой при Леониде Брежневе, — правда, в нее уже вносили поправки. Под руководством Бориса Ельцина работала Конституционная комиссия, которая писала проект нового Основного закона — от его содержания зависело, каким будет заново строящееся в России государство.

«Надо вспомнить то время. У нас съезд народных депутатов мог с утра принять пятнадцать поправок к Конституции. Надо было что-то делать, чтобы остановить это изнасилование Конституции, — рассказывал позже государственный секретарь РСФСР, глава избирательного штаба Бориса Ельцина Геннадий Бурбулис. — И тогда возникла идея Конституционного суда. Они [депутаты] с утра принимали [поправку], потом отменяли после обеда — и на следующий день снова принимали…»

«Когда появился Конституционный суд, орган конституционного контроля — это было неслыханно. Это была абсолютнейшая революция, потому что идея конституционного судопроизводства и вообще идея о том, что какие-то законы могут не соответствовать Конституции, советской идеологии была чужда. Поэтому все внимание в тот период было приковано к Конституционному суду», — говорит бывшая сотрудница аппарата КС Екатерина Мишина.

Первый состав судей КС был избран в конце октября 1991 года съездом народных депутатов. Судья КС в отставке Тамара Морщакова вспоминает, что избрание судей проходило с «головной болью». «Должны были 15 судей избрать. Но депутаты не могли собрать большинства в отношении двух кандидатов. Три тура голосования было проведено, 13 судей выбрали — и все. 10 в первом туре, двоих во втором и одного в третьем. Вот так голосование проходило», — описывает она.

Больше всех голосов — 757 из 905 — после выступления перед съездом набрал блестящий юрист, уже известный депутатам по работе в Конституционной комиссии, — 48-летний Валерий Зорькин. На пост судьи его выдвинула депутатская группа «Коммунисты за демократию», лидером которой был Александр Руцкой.

Зорькин окончил юрфак МГУ в 1964 году, затем работал там же старшим преподавателем и доцентом. «Нас учили педагоги, которые пришли в университет еще до революции, — рассказывал позже будущий председатель Верховного совета Руслан Хасбулатов, который учился на курс младше Зорькина. — Поэтому школу мы прошли превосходную. Но Валерий все равно выделялся среди остальных. Еще совсем зеленым первокурсником я знал его как едва ли не самого заметного студента факультета. Он постоянно выступал на конференциях, делал доклады в научных обществах… И считался блестящим знатоком не только основ римского права, но и латыни».

Выпускница юрфака Елена Лукьянова, которую Валерий Зорькин отправил доучивать билеты в ее день рождения, рассказывает, что он был «очень ярким преподавателем и очень строгим экзаменатором». «Он читал лекции по истории политических и правовых учений. У нас в основном на курсе были рабфаковцы, то есть взрослые такие, опытные, пришедшие из армии ребята. Немножко циники, скептики — их не возьмешь историей политических учений, — вспоминает она. — А тут, во-первых, все ходили — все 220 человек, — во-вторых, аудитория стоя хлопала. Стоя! Это были овации. Он был оратором, производящим впечатление. И он был очень хорош собой».

Молодой преподаватель завоевывал уважение студентов не только яркими лекциями, но и смелыми политическими высказываниями. «Это середина 1970-х, самый расцвет застоя, такой Брежнев-Брежнев-Брежнев. И Зорькин говорил, что руководство страны, о котором ходят анекдоты, — это не руководство страны, — вспоминает Лукьянова. — Для нас это было очень существенно — тогда много ходило анекдотов про Брежнева. Он позволял себе такое».

Впрочем, с МГУ слишком независимый юрист в итоге рассорился. «Он в 32 или в 33 года написал докторскую диссертацию, — говорит Лукьянова. — А юрфак МГУ был факультетом хорошим по качеству, но достаточно консервативным. Там дай бог, если в 32 года ты становился доцентом. А он в 32 — молодой да ранний! да еще позитивист! — и написал докторскую. Ему зарубили ее. Он очень обиделся и ушел в Академию МВД. Надел погоны и защищался уже позже там. То есть МГУ его отверг. Мы очень переживали за него». В 35 лет Зорькин был уже профессором.

В марте 1990 года он решил попробовать себя в политике и выдвинулся в народные депутаты РСФСР по Калининскому территориальному округу в Москве — где занял третье место. Тем не менее он сумел обратить на себя внимание. «Он тогда был полковником МВД, в академии преподавал, вроде как последовательный демократ», — описывал его Геннадий Бурбулис, утверждавший, что это он заметил и «вытащил» Зорькина.

В том же году неудавшийся депутат стал руководителем группы экспертов Конституционной комиссии съезда народных депутатов, которую возглавлял на тот момент председатель Верховного совета РСФСР Борис Ельцин. Комиссия занималась разработкой проекта новой Конституции, а Зорькин отстаивал в ней идею президентской республики. В мае 1991 года, в разгар дискуссии об учреждении в России поста президента, он опубликовал в «Российской газете» написанную им в соавторстве с народным депутатом Юрием Рыжовым статью о президентской власти — с говорящим подзаголовком «Пожалуй, только на нее и остается у нас надежда». Авторы статьи подчеркивали, что в такой стране, как Россия, власть президента «должна быть сильной».

Во время путча в августе 1991 года Валерий Зорькин подписал заявление группы юристов Конституционной комиссии о государственном перевороте, совершенном членами ГКЧП. Заявление в тот же день было распространено западными радиостанциями.

1 ноября 1991 года, на первом совещании только что созданного Конституционного суда, Валерий Зорькин был избран его председателем, — по существовавшему тогда закону, на неограниченный срок. Как глава высшего суда страны, он стал фактически третьей фигурой в государстве. У первого лица — Бориса Ельцина — активно агитировавший за президентскую республику демократ Зорькин вызывал симпатию.

«Валерий Дмитриевич был одним из членов Конституционной комиссии. Причем — самым незаметным. Самым скромным. И когда настала пора в Верховном совете выбирать председателя Конституционного суда, решено было остановиться именно на этой кандидатуре как на самой компромиссной, устраивающей абсолютно всех! — писал в своей книге позже Борис Ельцин. — Не левый, не правый. Объективный. Профессор-юрист. Тоже [как и Руслан Хасбулатов] тихий, порядочный интеллигент».

«Мексиканские сериалы не смотрели с таким упоением»

В январе 1992 года Конституционный суд под руководством Зорькина провел свое первое публичное заседание — и первым же решением признал неконституционным указ президента Бориса Ельцина об объединении МВД и министерства безопасности. «Концентрация силовых ведомств в одних руках всегда опасна — возникает соблазн злоупотребить властью. Не допустить это мы считали тогда очень важным, и КС тоже», — объясняет это решение бывший депутат Верховного совета Илья Константинов. «Президент выполнил это решение немедленно, — подчеркивает судья в отставке Тамара Морщакова. — А Конституционный суд тогда еще очень обиделся на администрацию президента, которая сказала: „Мы немедленно выполним ваше решение“. Потому что суд считал — и считал правильно, — что раз принято решение о неконституционности указа, значит, его уже нет и ничего дополнительно исполнять не надо». Геннадий Бурбулис позже называл постановление КС по этому делу «единственным позитивным решением этого суда».

Молодому российскому государству в 1992 году нужно было разобраться с наследием старого — и это оказалось едва ли не самой сложной и болезненной задачей. В мае того года КС принял к рассмотрению «дело КПСС», которое стало самым громким за время работы его первого состава. Многие тогда сравнивали это дело с Нюрнбергским процессом. Началось оно с того, что депутаты-коммунисты направили в КС вопрос, законны ли подписанные Ельциным указы о запрете КПСС и изъятии ее имущества. В ответ депутаты-демократы направили в КС ответный запрос — о том, соответствует ли Конституции сама Компартия и ее деятельность. Это был болезненный вопрос для общества, значительная часть которого в этой партии состояла (Валерий Зорькин, например, вступил в нее в 27 лет и оставался членом КПСС до ее упразднения в 1991 году).

Рассмотрение дела шло с боями; в какой-то момент Валерий Зорькин даже признался, что «душевно измучен делом КПСС». Одновременно Конституционный суд вступил в конфликт с Михаилом Горбачевым, которому, как бывшему генсеку ЦК КПСС, было предложено представлять партию. Горбачев давать свидетельские показания отказался, заявив, что «это не Конституционный суд, это политический процесс» и пойти туда его «не заставят». Бывший корреспондент The Washington Post, главный редактор The New Yorker Дэвид Ремник в своей книге «Могила Ленина» приводит цитату Горбачева по этому поводу: «Я не собираюсь принимать участие в этом сраном суде!» В суд он, действительно, не пошел. В ответ ему было запрещено покидать Москву; позже, после публичного конфликта, ограничение на выезд с него было снято. Валерий Зорькин, комментируя эту ситуацию, заявил, что отказом явиться в суд бывший президент СССР «подписал себе смертный приговор как политическому деятелю»: сначала отстаивал идею правового государства, а потом решил «встать над судом» и диктовать ему свою волю.

«Дело КПСС — это дело, за которым следила вся страна. Наверное, бразильские или мексиканские сериалы не смотрели с таким упоением, как новости о том, что происходило в зале заседаний Конституционного суда», — вспоминает бывшая сотрудница аппарата КС Екатерина Мишина. Многие тогда ожидали от КС, что он вынесет решение, которое уничтожит любую возможность воскрешения коммунистического строя; открыто рассчитывал на это и президент Ельцин. Президентская сторона поставляла в КС множество архивных данных, свидетельствующих о преступлениях советского режима и ответственности КПСС за них. «Я — руководитель президентской стороны. Каждый день в здании суда с 8 вечера до 12 ночи мы с Валерием Дмитриевичем Зорькиным обговаривали тактику и стратегию на следующий день. Я был убежден, что в результате этих многочасовых разбирательств мы готовим сильное постановление, которое должно было бы осудить коммунизм, поставить точку на этой радиоактивной травме, — рассказывал об этих месяцах Геннадий Бурбулис. — Мы документировали материалы со свидетелями».

«Мы не один день заседали. Это вообще была одна из сложнейших юридических проблем. Президентская сторона представляла огромное количество архивных документов, которые тогда только-только открылись. И там было и про Катынь, и как началась война в Афганистане… Вот это все проходило через меня, потому что я был судьей-докладчиком, — рассказал „Медузе“ судья КС в отставке Анатолий Кононов. — Я был заинтересован в том, чтобы было приобщено больше доказательств по делу». Но Валерий Зорькин, по его словам, в той ситуации сказал: «А что нам это дает? Это какие-то Кумранские рукописи». Это «пренебрежительное», по словам Кононова, отношение разделял и ряд судей, поэтому многие важные документы приобщены к делу не были. Судья позже отмечал, что постановление изначально «было гораздо более серьезное, острое и радикальное, чем оно вышло».

«Нюрнбергского процесса» по отношению к КПСС не случилось. Спустя полгода заседаний КС вынес решение, которым признал указы Ельцина в целом законными, но при этом, по сути, дал первичным ячейкам Компартии возможность возобновить партийную деятельность. Так появилась на свет КПРФ, которая на протяжении 1990-х была постоянной головной болью Кремля. «Мы шли к постановлению Конституционного суда, которое должно было покончить с коммунизмом. А получили мякину, что это-де были недостатки отдельных лиц, сама партия не виновата. Не было и намека запретить ее деятельность на тысячу лет вперед», — резюмировал итоги процесса Бурбулис.

Судья Гадис Гаджиев, поддержавший в той ситуации большинство, позже объяснял, что «решение принималось непросто, оно было компромиссным». «Это решение во многом было продиктовано политическими резонами — оно не родилось только из юридической логики, — признавал он. — Ощущение было таким, что если мы пойдем по радикальному пути и признаем преступными не только структуры КПСС, но и всю партию, то это вместе с членами их семей будет очень большая часть общества. И это вызовет серьезный раскол в обществе. Раскачивать лодку не хотелось, и надо было искать какое-то примиряющее решение. И тогда появилось решение: ядро, руководство партии виновно (не в уголовном смысле, а в смысле конституционного права), а на низовые ячейки и рядовых членов эти выводы распространять нельзя, об их неконституционной деятельности говорить нельзя». Гаджиев отмечал, что во время рассмотрения этого дела случился «первый серьезный раскол в суде».

«Мне, может быть, и хотелось бы запрета, но мой юридический идеализм этому мешал. Можно ли запрещать идеологию? Наверное, нет, даже если она большевистская. Идеологию надо побеждать идеологией, в том числе в рамках демократических выборов, — говорила позже Тамара Морщакова. — А запретить партию может только суд, но только не конституционный, а обычный, где доказываются конкретные факты, конкретные правонарушения. Что такого суда не было, что ж — очень жаль, но это не вина КС. А может быть, и не жаль. Потому что 19 миллионов рядовых членов КПСС — хотя я к их числу никогда не принадлежала — ни в чем не были виноваты».

«КС тогда принял поистине соломоново решение, — считает Екатерина Мишина. — От его решения зависело очень многое, в том числе и гражданский мир — это был очень турбулентный период. Уже было явное противостояние между президентом и съездом с Верховным советом. И суд вынес решение, которое могло не поляризовать общество, а сгладить очень острые углы». «В принципе-то там хорошее решение было по делу КПСС, как ни странно, — соглашается и Анатолий Кононов. — Там все прямым текстом написано: что это такое было, что за организация, для чего она существовала, и в чем она виновата, и почему надо было поддержать президента, который ее запретил. Там все это есть».

Сам Зорькин позже заявлял, что суд по делу КПСС «стал первым опытом политического компромисса в России», поскольку КС «не пошел на поводу у сторонников двух крайностей: запретить Компартию или оправдать ее».

Но с этого момента отношения КС с президентом только ухудшались. «Что-то не ладится у нас с Конституционным судом», — спустя еще пять лет произнесет свою знаменитую фразу Ельцин.

«В противном случае они прекращаются немедленно»

В конце 1992 года отношения между президентом и законодательной властью крайне обострились. Ситуация в экономике была тяжелой; очередной съезд народных депутатов в декабре был настроен явно враждебно по отношению к президенту. «Первый срок Зорькина в КС — это ситуация, когда идет распад Советского Союза и страна находится на грани экономического краха: пустые магазины, в которых стоят очереди и ждут хотя бы чего-то», — напоминает Екатерина Мишина.

1 декабря, в первый день работы съезда, в Большом Кремлевском дворце перед депутатами внезапно появился глава Конституционного суда Валерий Зорькин. В своей речи он осудил тех, кто предлагал распустить съезд, и призвал исполнительную и законодательную власть сесть за «круглый стол», предложив для этого свою помощь. «Опомнитесь, потому что, пока вы спорите здесь, утрачивается эффективность власти, — может подняться власть там, на улице», — предостерег он. Помимо того, Зорькин неожиданно обратился к теме экономики. «Мы превратились в нищих», — заявил он и предупредил о возможном «крушении конституционного строя, потому что нищий народ никогда не является источником правового государства». В завершение глава КС призвал не заставлять его обращаться к последнему средству — привлечению к ответственности высших должностных лиц в случае продолжения «развала» страны — и сорвал бурные аплодисменты. Президент же заметил сходство в выступлениях Зорькина и Хасбулатова, который обвинял его и правительство в развале экономики.

«Честно говоря, это был сильный и неожиданный удар — от судебной инстанции я ждал не участия в политике, а только объективного взгляда на вещи, непредвзятости, нейтральности, — писал Ельцин. — Однако в жизни получилось иначе. Появившаяся на трибуне фигура Зорькина ознаменовала собой начало совершенно нового этапа в отношениях со съездом».

Руслан Хасбулатов, называвший речь главы КС «замечательной», писал, что Зорькин после нее «в одночасье стал неугодным» для Кремля.

На съезде депутаты отказали президенту в утверждении Егора Гайдара председателем правительства. В ответ Ельцин 10 декабря обратился к гражданам страны, сообщив, что со съездом невозможно работать и что ВС хочет обладать всей широтой полномочий, но не хочет нести ни за что ответственность. Ельцин заявил, что не намерен больше сотрудничать с парламентом и собирается вынести на референдум вопрос «Кому, президенту или съезду, вы доверяете проводить реформы?».

Съезд в ответ принял поправки в Конституцию, ограничивающие полномочия президента. В России начался конституционный кризис.

Валерий Зорькин попытался взять на себя роль миротворца и предложил выйти из ситуации путем переговоров. «В случае если компромисс не будет достигнут, Конституционный суд по собственной инициативе приступит к рассмотрению ответственности за это высших должностных лиц исполнительной и законодательной власти. Призываю вас не принимать решения о референдуме до окончания консультаций между президентом и представителями съезда», — с трибуны пригрозил он. Благодаря посредничеству Зорькина удалось договориться о согласительной встрече 12 декабря. За это ему вскоре была вручена премия «Национальное согласие».

На встрече стороны сумели достичь компромисса — принятое в результате парламентом постановление «О стабилизации конституционного строя РФ» предусматривало в том числе заморозку поправок, урезающих полномочия президента, до проведения референдума по основным положениям новой Конституции 11 апреля 1993 года. Одной из этих поправок, состоящей всего из шести слов, суждено было сыграть роль бомбы замедленного действия. По предложению депутата Олега Плотникова, учителя из Костромской области, статья 121.6 Конституции, гласящая, что президент не вправе использовать свои полномочия для изменения государственного устройства РФ, роспуска либо приостановления деятельности законно избранных органов власти, дополнялась словами «в противном случае они прекращаются немедленно». При этом в ней не указывалось, кто и как это констатирует.

Подготовка к референдуму, о котором договорились президент и депутаты, шла с трудом — в январе-феврале 1993 года возникли споры о формулировках вопросов, и Верховный совет стал склоняться к переносу или вовсе отмене референдума. 10 февраля депутатов поддержал и глава КС, который был гарантом выполнения соглашения, — сказав, что «в январе страна вступила в гиперинфляцию» и в такой обстановке референдум «проводить нельзя, — надо сначала войти в спокойное русло». В те же дни КС признал неконституционным очередной указ Бориса Ельцина — о недопущении создания «Фронта национального спасения». Зорькина все чаще стали обвинять в том, что он защищает интересы только одной стороны. Назревало недовольство и в самом Конституционном суде, где судьи стали замечать за председателем тягу к политической деятельности в ущерб репутации КС. Впоследствии суд окончательно раскололся на два лагеря.

«Наше решение первоначально дало, на мой взгляд, неплохой результат. По крайней мере, тогда удалось погасить остроту кризиса, достичь конституционного соглашения, — писал судья Эрнест Аметистов. — На этом следовало остановиться и затем ограничить свою роль выполнением функций гаранта договоренностей. Вместо этого наш председатель — опять-таки при поддержке большинства судей — выступил против референдума, проведение которого является одним из неотъемлемых условий им же, председателем, подписанного конституционного соглашения. Этот шаг не только нарушил принцип pacta sunt servanda („договоры должны соблюдаться“) — а без него право просто исчезает! — но еще больше втянул суд в сферу политической борьбы».

13 марта 1993 года спешно созванный внеочередной съезд народных депутатов отменил декабрьское соглашение с президентом, ввел в действие ранее замороженные поправки к Конституции — включая ту самую поправку Плотникова — и отменил решение о проведении референдума. «Мне показалось тогда, на этой согласительной комиссии… что соглашение необходимо. Как говорится, бес попутал нас всех», — лаконично объяснил принятое предыдущим съездом соглашение с президентом председатель Верховного совета Руслан Хасбулатов.

Матерый прокурор

20 марта 1993 года в 21 час 30 минут по московскому времени Борис Ельцин выступил по телевидению с обращением к гражданам России. Президент объявил, что подписал указ «Об особом порядке управления до преодоления кризиса власти», в соответствии с которым на 25 апреля назначалось голосование о доверии президенту и вице-президенту, а также голосование по проектам новой Конституции и закона о выборах парламента. «Пошел на этот шаг потому, — заявил Ельцин, — что меня избирал не съезд, не Верховный совет, а народ. Ему и решать — должен ли я дальше выполнять свои обязанности и кому руководить страной: президенту и вице-президенту или съезду народных депутатов». Работа съезда и Верховного совета приостанавливалась, а любые решения госорганов, направленные на отмену указов президента, объявлялись не имеющими юридической силы.

Через два часа на экранах телевизоров вместе с вице-президентом Александром Руцким, генпрокурором Валентином Степанковым и первым вице-спикером ВС Юрием Ворониным появился глава КС Валерий Зорькин. Он сказал, что после телеобращения президента состоялось экстренное заседание КС и суд пришел к выводу, что этим обращением президент фактически взял на себя «роль абсолютного властителя», так как «попран важнейший принцип Конституции — принцип разделения властей», и «фактически имеет место попытка государственного переворота». Зорькин сказал, что направил президенту письмо «от имени КС», где говорилось: «Введением в действие данного акта Вы дискредитируете себя как президент России и обречете 150-миллионный многонациональный народ на суровые испытания».

«Около половины двенадцатого ночи по ТВ состоялось совместное выступление Руцкого, Воронина и Зорькина. Стало ясно, что они объявляют президенту войну. Из их пространных речей вполне ясно вырисовывалась тактика ближайших действий: созыв съезда, объявление президента вне закона. Власть переходит к Руцкому, — вспоминал об этом дне Ельцин. — Я понял, что указ помог мне вскрыть линию политического противостояния. Позиции обнажились в полной мере. Руцкой и Зорькин под видом защиты законности пошли в атаку. И цель их была банальна — захват власти».

Вскоре после пресс-конференции Зорькина уличили во лжи: оказалось, что никакого заседания КС еще не было. Судья КС Эрнест Аметистов заявил, что участие Зорькина в пресс-конференции вместе с руководителями парламента, вице-президентом и генпрокурором подтверждает справедливость обвинений в политизированности КС.

В половине третьего ночи КС все же приступил к рассмотрению обращения Бориса Ельцина. Через два дня судьи приняли заключение о том, что ряд положений этого обращения не соответствует Конституции. Трое из них выступили с особыми мнениями, отметив, в частности, что предметом рассмотрения должны были быть не видеозаписи, а сам текст указа, которого у судей не было. Некоторые судьи также считали, что председатель суда не должен был участвовать в заседаниях по этому вопросу, так как он перед этим выступил по телевидению со своим личным мнением, что было нарушением закона. Зорькин в ответ указывал на одну из статей закона о КС, согласно которой он мог выступить до рассмотрения вопроса судом «в случаях, не терпящих отлагательства».

Как оказалось впоследствии, Борис Ельцин на самом деле не подписывал указ, о котором объявил, — а проверял реакцию на него. Проектом этого указа с Зорькиным, очевидно, поделился вице-президент Руцкой, поскольку Ельцин ему его не посылал. В своей книге Ельцин рассказывал, что перед телеобращением он связывался по телефону с Зорькиным: «Он уже был в курсе. Думаю, что и текст документа лежал перед ним. Но отвечал он уклончиво, что да, Борис Николаевич, надо всесторонне взвесить этот шаг, какие могут быть последствия, должна быть проведена конституционная экспертиза». По воспоминаниям Ельцина, его больше всего поразило то, что Зорькин после обращения «бросился в расследование происхождения указа как матерый прокурор; и крайне неприятно, когда председатель Конституционного суда, мягко говоря, обманывает: вечером по телевидению он сказал, что президент с ним не говорил, что об указе он узнал из моего телеобращения».

Оценив реакцию, Ельцин не стал подписывать указ, а переписал его. Новый был подписан не раньше 22 марта, и его текст сильно отличался от предыдущего; в частности, из него пропал основной пункт об особом порядке управления. Получилось, что КС признал неконституционными несуществующие положения, что стало еще одним поводом для обвинений его в политической ангажированности. Демократическая пресса стала называть судей «пособниками Хасбулатова».

Да, да, нет, нет

28 марта 1993 года депутаты предприняли попытку объявить импичмент президенту, но она оказалась неудачной: за отстранение Ельцина от должности проголосовали 617 депутатов вместо необходимых 699. После этого съезд все же решился на проведение референдума. 25 апреля россияне должны были ответить на четыре вопроса: доверяют ли они президенту, одобряют ли социально-экономическую политику президента и правительства, считают ли необходимыми досрочные выборы президента и считают ли необходимыми досрочные выборы народных депутатов.

Но и по этому поводу возникли разногласия: съезд счел, что для того, чтобы решение по каждому вопросу считалось принятым, должно проголосовать большинство избирателей; сторонники Ельцина настаивали, что достаточно большинства участвующих в референдуме. Спор разрешил КС, приняв компромиссное заключение, которым в итоге остались недовольны обе стороны: решение по первому и второму вопросам должно было приниматься большинством от участников референдума, а по третьему и четвертому — большинством от общего числа избирателей.

От этого мелкого изменения, как оказалось, полностью зависели итоги референдума. Если бы подсчет голосов велся по методике съезда, ответы избирателей звучали бы как «нет, нет, нет, нет»; по методике сторонников Ельцина — «да, да, нет, да»; по решению КС вышло «да, да, нет, нет».

В итоге досрочных выборов ни президента, ни народных депутатов не состоялось — для этого не хватило явки. Референдум, таким образом, не разрядил ситуацию; кризис во власти все нарастал.

Часть судей позже сожалела о решении КС. «Если бы мы с вами тогда приняли одинаковые принципы подсчета голосов по всем вопросам, то давно имели бы и новые выборы, может быть, даже и нового президента, — говорила спустя несколько месяцев, уже на экстренном заседании КС, Тамара Морщакова. — И это наше решение было не единственным, которое способствовало нагнетанию жуткого конфликта, в котором оказалась страна, именно страна, а вовсе не только две или три ветви власти. У меня есть ощущение глубокой ответственности за то, что произошло, моей личной как члена Конституционного суда».

КС же продолжал принимать неприятные для президента решения. Например, в июне 1993 года он подтвердил законность назначения выборов главы администрации в Челябинской области; Борис Ельцин не признал полномочия победившего на них кандидата, и в результате в области параллельно работали две администрации.

В тот же период президент лишил здание КС и дома судей охраны, а Валерия Зорькина — автомобиля со спецсвязью и дачи. В начале сентября 1993 года здание КС взял под охрану Верховный совет.

«Урок не пошел впрок»

В 22:10 21 сентября 1993 года началось экстренное совещание Конституционного суда, посвященное последнему указу президента Ельцина. К Белому дому в это время подтягивались грузовики с милицией, на площади Свободной России уже появилось несколько сотен сторонников Верховного совета.

За два часа до этого Борис Ельцин выступил на телевидении и объявил, что подписал указ № 1400 о роспуске Верховного совета и съезда народных депутатов, чтобы «защитить Россию и весь мир от катастрофических последствий развала российской государственности, от воцарения анархии в стране с огромным арсеналом ядерного оружия». Президентом были объявлены выборы в Федеральное собрание — новый двухпалатный парламент; съезд ликвидировался; Конституционному суду было предложено не созывать заседания до начала работы Федерального собрания. На этот раз указ Ельцина был настоящим.

Уже спустя несколько минут после выступления президента Руслан Хасбулатов объявил депутатам, собравшимся в зале Совета национальностей, что назначил руководителя обороны Белого дома — Владислава Ачалова. Хасбулатов назвал выступление Ельцина государственным переворотом и призвал депутатов направиться в Москву для проведения чрезвычайного съезда. Сдавать позиции Верховный совет не планировал. Депутаты уповали на лежавшую до того без дела поправку Плотникова — ей, казалось, наконец нашлось применение. «Я помню, как мы слушали указ Ельцина по телевизору. Нас уже вызвали в Белый дом. И мы смотрели по пунктам — натянет он на эту статью [121.6] или не натянет? Натянет или не натянет? И раздались аплодисменты, когда мы услышали, что он наговорил на отрешение от должности», — вспоминает Елена Лукьянова.

Ту же статью Конституции — 121.6 — чуть позже обсуждали и в КС. Валерий Зорькин, очевидно, пришел на совещание с уже готовым решением в голове: во время обсуждения он несколько раз прямо сказал, что президент совершил государственный переворот и за это его полагается отрешить от должности. «Мы практически пошли навстречу президенту в марте. Мы предупредили, но в то же время выступили против импичмента. Урок не пошел впрок», — констатировал он.

Не все судьи согласились с его выводами; Тамара Морщакова, например, отметила, что ситуация в стране такова, что требовать от одного только президента соблюдения конституционных норм было бы «аморально». «Состояние не просто конституционной, но и общей законности находится на таком уровне, что решения наши кажутся мне просто пустой бумажкой, — заявила она. — Кроме того, и сами наши решения способствуют максимально развалу всего, включая и режим законности. Лично я считаю, что в такой ситуации Конституционному суду, может быть, нужно было бы вообще совершить определенную акцию мужественного поведения и уйти в отставку. Работать в такой ситуации КС не может».

Судьи собрались в такой спешке, что даже не надели мантии; председатель лишь нехотя выделил несколько минут на то, чтобы члены КС смогли прочитать текст указа.

О том, как принималось решение, в своем особом мнении по итогам рассмотрения дела написал зампред КС Николай Витрук, который не успел ознакомиться с указом президента: по его словам, «молниеносная быстрота, постоянное нагнетание психоза со стороны председательствующего В. Д. Зорькина о полном крушении конституционного строя и т. п., игнорирование процедуры ведения заседания, нежелание разрешать спорные вопросы права» не давали «возможности полного, всестороннего и объективного исследования всех обстоятельств дела».

В итоге большинством голосов, с многочисленными нарушениями процедуры, КС той же ночью вынес заключение о том, что указ № 1400 не соответствует нескольким статьям Конституции «и служит основанием для отрешения президента РФ Б. Н. Ельцина от должности или приведения в действие иных специальных механизмов его ответственности в порядке статьи 121.10 или 121.6 Конституции РФ». Это развязало руки Верховному совету, который уже объявил исполняющим обязанности президента Александра Руцкого. «„Белодомские сидельцы“ отстранили президента еще до вынесения решения Конституционного суда. И тут же назначили исполняющим обязанности — а потом он стал писать себя просто как „президент“ — Руцкого, — отмечал позже судья Эрнест Аметистов. — Решение КС было размножено в тысячах экземпляров, распространялось в толпе вокруг Белого дома и стало правовым основанием для всего последующего действа, завершившегося трагедией 3 и 4 октября».

Аметистов вспоминал, что, «когда заседание было закончено, Зорькин тут же рванул в Белый дом». «По пути, я сам это слышал, он стал уговаривать всех нас ехать за ним с тем, чтобы присутствовать при объявлении вердикта, — рассказывал он. — Он обратился с этим предложением даже к тем, кто голосовал против, то есть ко мне, к Тамаре [Морщаковой], к [Николаю] Витруку, к [Анатолию] Кононову. При этом он аргументировал, что туда, в Белый дом, уже идут войска КГБ и оттуда начнется подавление незаконного режима президента Ельцина. Если вы хотите спасти свою шкуру — нужно быть там. Мы, конечно, отказались даже близко туда приближаться и разъехались по домам».

В Белом доме Валерия Зорькина, который в два часа ночи приехал объявлять с трибуны решение КС, встречали как героя. Участник Конституционного совещания и член президентского совета Георгий Сатаров вспоминает, что в Верховном совете к Зорькину относились «как к очень мощному союзнику и оружию».

«Почти все, что мы заранее просчитывали, случилось, — подводил итоги того дня Борис Ельцин. — Хасбулатов и Руцкой объявили о созыве съезда. Белый дом с первых же часов стал превращаться в вооруженный штаб сопротивления указу президента. Ночью собрался Конституционный суд и, естественно, признал указ № 1400 неконституционным. Четверо судей, опять-таки как и следовало ожидать, выступили против этого решения».

«Нельзя оценивать революционные события в масштабах юридического пространства. Это другое пространство! — говорил позже Гадис Гаджиев. — Они почти никогда не соприкасаются. Решение по указу 1400 было политическим, и каждый судья принимал его для себя сам».

Нулевой вариант

После этого Валерий Зорькин еще пытался сыграть роль миротворца: при поддержке все того же большинства судей он предложил так называемый нулевой вариант, при котором обе стороны отменяли решения, принятые с 21 сентября, включая указ № 1400 и приведение к президентской присяге Александра Руцкого. При этом условии КС, по словам Зорькина, готов был приостановить либо даже отменить свое заключение о неконституционности указа президента. После достижения статус-кво обе стороны должны были 12 декабря пойти на досрочные перевыборы. Глава КС даже нашел себе сторонника в лице патриарха всея Руси Алексия II.

«Зорькин мотался как угорелый между Белым домом и судом, всячески рекламируя свой так называемый нулевой вариант, который он предложил в качестве отступного: „Вот если президент возьмет обратно свой указ № 1400, то Белый дом отменит все свои постановления“, — рассказывал Эрнест Аметистов. — При этом он говорил: „И тогда и Конституционный суд тоже пересмотрит свое постановление“. Что тоже было абсолютно диким заявлением, потому что полностью противоречило нашему же закону. То есть если постановление было принято, потом вошло в законную силу, то какие же основания отменить его? На каком основании, собственно говоря? То есть это уже была сплошная политика, правосудием здесь просто и не пахло».

«Уважаемый президиум, уважаемые народные депутаты! Конституционный суд, как вы, наверное, согласитесь, долг свой выполнил. Мне кажется, нам не в чем себя упрекнуть, и мне тоже, по-моему, не приходилось совершать здесь такие поступки, в которых вы могли бы меня упрекнуть», — заявил с трибуны 24 сентября Зорькин, выступая в Белом доме со своим вариантом урегулирования кризиса. Он призвал депутатов не допустить, чтобы конфронтация «превратилась в большое пожарище», и согласиться на досрочные выборы в декабре, потому что потом уже «будет поздно». «Уважаемые народные депутаты, вы были мудры, вы были мужественны, я призываю вас: останьтесь такими до конца», — закончил свою речь Зорькин, в очередной раз сорвав аплодисменты.

Но принимать помощь Зорькина в качестве гаранта соглашений были готовы уже не все. Поддержав нарушение заключенного договора один раз, КС потерял возможность выполнять роль арбитра — и Ельцин резко отказался от посредничества Зорькина. «Для того чтобы стоять в третьей позиции, надо стоять в ней с самого начала», — говорит Георгий Сатаров.

Конфликт в самом суде к этому моменту дошел до крайней точки — меньшинство, поддерживавшее президента, отказалось участвовать в заседаниях, заявив, что «суд не оправдывает своего назначения как органа правосудия, превратившись в политическую силу, которая активно выступает на одной из противоборствующих сторон». В ответ Зорькин при поддержке остальных судей временно приостановил их полномочия, чтобы КС мог набрать кворум и без них.

В первой половине дня 4 октября в здании КС проходило совещание представителей регионов, которым Валерий Зорькин предложил выработать варианты выхода из кризиса. Но помочь они уже ничем не могли: накануне толпа сторонников ВС под предводительством генерала Макашова штурмовали мэрию и телецентр «Останкино», конфликт перешел в вооруженную стадию. Вечером 4 октября, после введения танков в Москву, он окончился штурмом Белого дома и арестом лидеров парламента. 5 октября Валерий Зорькин подписал заявление КС о том, что суд в сложившейся ситуации не может больше рассматривать дела по проверке конституционности нормативных актов, но продолжит принимать индивидуальные жалобы граждан. Таким образом, КС устранился от происходящего.

«5 октября я приехал в суд, — вспоминал судья Аметистов, поддерживавший неожиданно победившую президентскую сторону. — Мои коллеги, судьи, попрятались, как мыши в норы, никого не видно — ни Зорькина, ни остальной публики. Как мне потом рассказали, кое-кто из них 4-го вечером вывозил свои семьи из Усова. То есть, конечно, ситуация была великолепная: 3-го я вывозил семью из Усова, а 4-го вечером, когда стало ясно, что мятеж подавлен, из Усова выезжали в спешном порядке [судьи] Рудкин, Ведерников, Тиунов. Они полагали, что их будут преследовать так, как могли преследовать меня и мою семью».

«Это были самые неприятные дни. Весь октябрь 1993 года было непонятно, что вообще с нами произойдет», — признавался судья Гадис Гаджиев.

Первое, что стало понятно, — это то, что Борис Ельцин больше не желал видеть на посту председателя КС Валерия Зорькина.

Утром 5 октября судьям позвонил глава АП Сергей Филатов и потребовал отправить Зорькина в отставку. На заседании суда тот же вопрос поставили трое судей — Эрнест Аметистов, Николай Витрук и Тамара Морщакова. Остальные присутствовавшие выступили против отставки председателя. Судья Владимир Олейник рассказал собравшимся, что на столе у Ельцина лежит проект указа о роспуске Конституционного суда, который он подпишет, если Зорькин не уйдет.

Ту же угрозу повторил и приехавший по поручению президента несостоявшийся судья КС (его кандидатуру отклонил съезд) Михаил Федотов — он призвал судей пересмотреть свои решения по указу № 1400 и механизму учета голосов на апрельском референдуме, а затем рассмотреть конституционность решений парламента, принятых после 21 сентября. Иначе, подчеркнул Федотов, «придется посоветовать президенту подписать указ о приостановлении деятельности КС».

Вечером Сергей Филатов говорил по телефону уже с самим Зорькиным, поставив его перед выбором: добровольная отставка или уголовное дело по обвинению в «создании правовой базы для экстремистских действий Руцкого и Хасбулатова».

«Начался мучительный процесс отстранения Зорькина от власти. К нему ходили один за одним судьи, одни его уговаривали держаться до конца, другие — как Олейник, Рудкин — все-таки уговаривали уйти в отставку, — рассказывал об этом Аметистов. — В этот же день появился в суде Сергей Александрович Филатов. Мы сидели с ним в кабинете у Витрука, и он поставил вопрос так, что надо объяснить этому типу, что против него возбуждается уголовное дело по целому ряду оснований, прежде всего за фальсификацию результатов голосования, которое он проводил 21 сентября, а также за незаконное содержание оружия в суде, за хозяйственные злоупотребления, — либо он уходит в отставку».

Зорькин, по оценке Аметистова, «вел себя позорнейшим образом». «Он все время откладывал свое решение, он ссылался на то, что у него болит сердце, на то, что он плохо себя чувствует, — рассказывал он. — Вокруг него бегали жена и дочь и еще какие-то родственники. Все это выглядело крайне постыдно. Он вел себя как баба, не по-мужски. Вместо того, чтобы взять и хлопнуть дверью, он держался всеми силами, руками, ногами цеплялся за этот самый пост, за это кресло. Наконец, на следующий день ему вручили заявление об отставке». Впрочем, Аметистов в целом был настроен радикально: он был уверен, что после всего случившегося судьи КС должны, «взявшись за руки, сдвоенными рядами уйти в коллективную отставку». «Вина и доля участия КС во всей этой истории чрезвычайно велика. Вот эта публика во главе с Зорькиным, они фактически создали правовую основу: сначала для противостояния между Белым домом и Кремлем, а затем — для вооруженного мятежа», — был уверен он. Однако в АП решили, что отставка всех судей — это уже чересчур.

6 октября Валерий Зорькин остался дома с гипертоническим кризом — и отправил в КС с нарочным заявление о своей отставке с поста председателя суда. При этом лишить Зорькина полномочий судьи КС не удалось: не хватило судейских голосов.

На следующий день Борис Ельцин издал указ о Конституционном суде, в котором заявил, что КС «оказался в глубоком кризисном состоянии» и дважды за год «своими поспешными действиями и решениями ставил страну на грань гражданской войны». По словам президента, суд «сыграл негативную, в сущности пособническую роль в трагическом развитии событий 3–4 октября» и «превратился в орудие политической борьбы, представляющее исключительную опасность для государства». Перечислив это все, он постановил не созывать заседания суда вплоть до принятия новой Конституции, а судей занять разработкой предложений по улучшению работы КС в будущем.

«Президент после октябрьских событий вообще собирался разгонять КС; у меня на столе лежал соответствующий указ. Я, однако, президента убедил, что делать этого не стоит: после Верховного совета еще и КС — совсем нехорошо, — признавался позже глава АП Сергей Филатов. — „Ладно, — сказал Борис Николаевич, — только чтобы там Зорькина не было“. На том и сошлись: Валерия Зорькина с председательского поста убрали, а указ я порвал». Описывал Филатов и маневр с увеличением числа судей (вместо 13 их стало 19): «КС после этого год не мог работу начать, пока еще семерых судей не назначили. Хоть какая передышка получилась…»

«Он был третий человек в государстве. Чего ему не хватало?»

Мнения о том, почему Зорькин встал во время конфликта на сторону Верховного совета, расходятся: одни говорят, что он просто сделал ставку на тех, у кого было больше шансов победить; другие уверены, что председатель КС в сложной ситуации выполнял свой долг и действовал смело. «Я не думаю, что он хайповал. Он был искренним. Все тогда были очень неопытными», — говорит Елена Лукьянова.

«Это могла быть ставка на более слабую фигуру — и тогда ей был Хасбулатов, — размышляет бывший помощник президента Георгий Сатаров. — Чтобы самому доминировать, быть сильней. С Ельциным это было явно сложнее». Сделав «не правовой, а политический выбор», для Ельцина Зорькин из арбитра превратился в противника, говорит он, — причем дело было не столько в выносимых решениях (с тем, что указ № 1400 нарушал действовавшую Конституцию, не спорит практически никто из собеседников «Медузы»), сколько в его публичной активности, в том числе в выступлениях в Белом доме и совместном телеэфире с лидерами парламента.

«…Что же произошло с этими людьми? Откуда взялась эта сумасшедшая тяга к власти? — позже задавался вопросом в своей книге Борис Ельцин. — Я не знаю, как сложилась бы судьба этих нормальных московских профессоров [Зорькина и Хасбулатова], если бы не новая эпоха в политике, неожиданно выдернувшая их наверх. Видимо, есть некая загадка в каждом таком „тихом“ человеке, осторожно и расчетливо преподносящем окружающим свою „тихость“, лояльность. Может, в детстве им до смерти хотелось быть лидером, главарем компании. А кто-то задавил, унизил. Может, было постоянное ощущение, что окружающие недооценивают, не понимают, с каким великим человеком имеют дело».

«Верховный совет и съезд народных депутатов, в отличие от президента Ельцина, оставался целиком в правовом поле, — возражает Илья Константинов. — Поэтому позиция Зорькина в 1993 году была чисто юридической, эмоционально подкрепленной, конечно, тем обстоятельством, что действия президента каждого уважающего себя юриста должны были просто оскорбить». Не верит Константинов и в расчетливость Зорькина: «Валерий Дмитриевич — человек умный. А рассчитывать после того, как Ельцин выиграл референдум и все СМИ поддержали президента, на то, что однозначную победу одержит Верховный совет, было бы по меньшей мере наивным. И чего ради ему было такую позицию занимать? Он был третий человек в государстве. Чего ему не хватало?» Сатаров же, напротив, уверен в том, что Зорькин был амбициозен: «Совершенно не обязательно амбиции принимают форму „Хочу стать президентом“. Иногда это „Хочу быть спасителем Отечества“. Есть народ, ради которого идет политическая борьба, — и я спасаю страну от всяких мерзавцев».

Главный вывод, который сделал в отношении КС по итогам всего произошедшего Ельцин, — это лишение его права выбирать дела по собственной инициативе, рассказывает Сатаров. С того момента КС мог рассматривать что-либо только при наличии чужого запроса. Кроме того, как подчеркивал позже Гадис Гаджиев, «новая Конституция увеличила состав КС до 19 человек — чтобы появилось еще шесть представленных президентом судей, [которые бы] обеспечили ему перевес». Эти изменения, а также смена председателя привели к тому, что спустя почти полтора года, в начале 1995 года, к работе приступил уже совсем другой Конституционный суд.

Грех политической деятельности

После отставки с поста председателя Валерий Зорькин оказался в неопределенном положении — еще вчера он был одной из главных фигур в государстве, а теперь был вынужден решать, оставаться ли в суде вообще. Выбор был прост — либо работать рядовым судьей в КС, который неизвестно когда еще собирался приступать к работе, либо уходить в политику, где с его именем еще многого можно было добиться.

Зорькин не мог определиться. Он не отказывался от судейской мантии и отклонил все предложения о выдвижении в депутаты Госдумы, но все же приглядывался к политической карьере, — например, публично критиковал президентский проект Конституции. Он заявил, что «у этой власти во главе с президентом больше полномочий, чем у президентов США и Франции, вместе взятых», за что поплатился приостановкой судейских полномочий на полтора месяца. Еще недавно точно так же он сам временно лишал полномочий несогласных с ним судей. Затем Зорькин вместе с Геннадием Зюгановым, Александром Руцким, Аманом Тулеевым и другими поддержал инициативу создания оппозиционного движения «Согласие во имя России». После этого коллеги рекомендовали ему окончательно решить вопрос о дальнейшем пребывании в составе суда. В кулуарах судьи говорили, что «уважают Валерия Дмитриевича, но иначе Ельцин не разрешит суду начать работу».

Президент, впрочем, не стал пытаться окончательно уничтожить бывшего оппонента. А сам Зорькин решил, что суд ему дороже, — и когда КС наконец приступил к работе, полностью дистанцировался от политики.

«Зорькин в декабре 1993 года должен был идти к нам на демонстрацию антиельцинского движения в защиту свободы и прав человека, — рассказывал политконсультант Глеб Павловский. — Зорькин воспринимался тогда как знамя парламентской оппозиции, борьбы за старую Конституцию. Придя на демонстрацию, он создавал для себя легкую возможность отставки, которой многие очень хотели. Но с полдороги он позвонил мне и сказал, что подумал и не приедет. Это был для него, видимо, момент выбора — и он остался в КС».

С уходом Зорькина с поста председателя закончился период активного участия КС в политике. «КС, конечно, стал действовать значительно осторожней», — говорит Илья Константинов. Новым председателем судьи избрали Владимира Туманова, который поставил себе задачу избавить КС от имиджа «политического» органа. «Это был другой суд при Туманове, конечно. Не политизированный», — говорит Тамара Морщакова.

«Суд — и Туманов видел это своей ключевой задачей — был строго нейтральным органом, — подчеркивает Екатерина Мишина, работавшая главным консультантом аппарата председателя КС. — Он не хотел впадать в грех политической деятельности, в который впадал его предшественник». У КС в середине 1990-х была «очень четкая ориентация на защиту прав граждан», говорит она, приводя в пример дело Зои Алешниковой (о защите детей жертв политических репрессий) и дело Вероники Куцылло (о запрете института прописки). Вместе с тем суд при Туманове и сменившем его Марате Баглае старался дистанцироваться от выраженно «политических» дел. Вследствие этого пресса называла КС этих лет лояльным Ельцину, хотя, подчеркивает Мишина, «Туманову невозможно было диктовать условия».

Зорькин же на протяжении десяти лет продолжал работать рядовым членом КС — и стал одним из самых закрытых для журналистов судей. Он практически исчез из публичного пространства. «Для того чтобы не пропасть, когда ты спрыгиваешь с кресла, надо быть личностью независимо от кресла, — рассуждает Георгий Сатаров. — Он был хорошим, грамотным юристом. Этого, конечно, недостаточно. Мы не застали его за отстаиванием своей правоты, когда он оказался на проигравшей стороне. Возгорев политическими амбициями, он тем не менее не был серьезным политическим игроком — это требует смелости, готовности чем-то жертвовать». Когда Зорькину в 1996 году предложили баллотироваться в президенты, «поезд уже ушел», констатирует Сатаров.

«Он четко выполнял свои функции… Я не могу сказать, что его поведение в тот момент отличалось чем-то выдающимся, — говорит Мишина. — Он был достаточно активен во время „чеченского процесса“ в 1995 году, задавал массу вопросов. Но никакой политической активности в тот момент Зорькин не проявлял. Да и при Туманове это было вряд ли возможно».

«Чеченский процесс» — дело о конституционности указов Бориса Ельцина о «восстановлении конституционного порядка» в Чечне, ставших основанием для введения в республику федеральных войск, — на время объединил два лагеря, которые так отчаянно боролись внутри КС в 1993 году. Большинством голосов суд тогда одобрил президентские акты, но сразу восемь судей из 18 присутствовавших выступили с особыми мнениями. Все они были из «старого» состава КС.

Судья с прошлым

21 февраля 2003 года, когда члены КС после заседания вышли из зала и сообщили, кто избран новым председателем суда, журналисты сначала подумали, что это шутка, и попросили дать им реальную информацию. В тот день Валерий Зорькин опередил на выборах Марата Баглая на один голос.

В 2003 году ничто не предвещало, что бывшему противнику Кремля когда-нибудь еще дадут управлять высшим судом. Администрация президента тогда делала ставку на переизбрание полностью устраивавшего ее Баглая — и была уверена в его победе.

После прихода к власти Владимира Путина Кремль тщательно выстраивал отношения с КС — активному президенту нужна была поддержка в его многочисленных начинаниях. На суд Путин обратил внимание, едва став и. о. президента, — он отправился в здание на Ильинке, провел там больше двух часов и выпустил затем указ, закрепляющий некоторые льготы для судей КС. Путин «понимает, что суд должен оставаться независимым, и его роль оценивает правильно», сказал по итогам встречи глава КС Марат Баглай. Финансовые рычаги президент использовал и после. «Указ президента о серьезной надбавке к заработной плате судьям КС, что давно было необходимо сделать, пришел ровно накануне перевыборов его председателя в феврале 2003 года, — вспоминала Тамара Морщакова. — Но это уже был просто плевок в лицо [судьям], который не возымел ожидаемого кем-то эффекта».

Сам Марат Баглай лишился поддержки судей именно из-за Кремля. В 2001 году ему исполнялось 70 лет и он должен был уйти в отставку по возрасту. Однако АП провела через Госдуму закон, который по факту отменил возрастные ограничения только для одного человека — а остальных судей не коснулся. Тогда главу КС обвиняли в том, что он не сумел заступиться за ветеранов суда, — в частности, из-за этого ограничения вынуждена была покинуть КС Тамара Морщакова. Помимо того, Баглай промолчал во время обсуждения в 2001 году президентских законопроектов по судебной реформе, ухудшавших положение судей.

Недовольные излишней лояльностью своего председателя Кремлю, судьи обратили взгляд на того, кто уже зарекомендовал себя как человек, способный дать отпор даже президенту.

«Демократическая процедура была, судьи выбрали Зорькина. Мнение судей о том, что Зорькин — высокий профессионал, всегда существовало, — говорит Тамара Морщакова. — Мнение судей о том, что он работает как никто и готов писать днями и ночами судебные решения по любым делам, кто бы там ни был докладчиком, — всегда существовало».

Администрация президента после первого шока стала изучать, с кем ей теперь придется иметь дело, — и по итогам не стала ничего предпринимать. Оказалось, что фигура Зорькина вполне устраивает не только судей, продемонстрировавших свое недовольство Кремлю, — но и сам Кремль.

Более совершенный алгоритм

«Хотелось бы, чтобы это не было воспринято так, что пришел человек, который рвался на эту должность. Это получилось случайно», — уверял после своего возвращения Валерий Зорькин. «Я ни минуты не сомневаюсь в том, что у него было в том числе ощущение сладкого реванша», — считает, в свою очередь, бывшая сотрудница аппарата КС Екатерина Мишина. Но при новом сроке Зорькина КС был уже совсем другим, обращает внимание она: «Знаете, как в Америке говорят — суд Маршала, суд Уоррена. Вот точно так же у нас были суд Зорькина, суд Туманова и суд Баглая. Причем это не три разных суда, а четыре. То есть суд Зорькина до начала октября 1993 года, когда его деятельность была приостановлена, [и потом] — это разные суды».

Сам Зорькин тоже вернулся в свое кресло другим. «История, как вам известно, никогда не повторяется, — с ходу заявил он. — Но самое главное: из тех событий разумные люди должны извлекать уроки. Если этого не происходит, они должны тихо уйти писать мемуары. Я мемуары не собираюсь писать, я действующий судья».

Поначалу многие, особенно в оппозиции, ожидали от Зорькина, что он будет активно бороться с исполнительной властью, отстаивая демократические ценности. С открытыми письмами к Зорькину обращались даже из «Единой России» — в 2004 году депутат Госдумы Анатолий Ермолин решил искать у КС защиты от грубого давления «теневых менеджеров» из администрации президента. В 2005 году Зорькину с призывом «защитить Конституцию» писали два десятка депутатов Госдумы и членов «Комитета-2008» — тогда президент внес в Госдуму законопроект об отмене прямых губернаторских выборов.

Но председатель КС на такие обращения не реагировал. Более того, у него нашлось много общего с Владимиром Путиным: например, так же, как и президент, он был уверен, что «государство зависимо от олигархическо-финансовых группировок, которые используют его в своих корыстных интересах». В дальнейшем КС оправдывал все решения государства, которые были нужны ему для преследования нефтяной компании ЮКОС и ее главы Михаила Ходорковского.

Утверждая, что он «не сидел все эти годы в политическом морозильнике и тоже осмысливал ту ситуацию», Зорькин не лукавил: он совершенно точно не собирался больше воевать с Кремлем, как раньше. Уже в июне 2003 года КС признал конституционным запрет на проведение общероссийских референдумов в год парламентских и президентских выборов, фактически вдвое урезав право граждан на референдум. Вскоре КС одобрил также норму, запрещающую региональные партии и устанавливающую ограничение по их минимальной численности.

Оппозиция перестала рассчитывать на главу КС после рассмотрения громкого дела об отмене прямых губернаторских выборов. Это был показательный случай — поскольку КС уже рассматривал этот вопрос в 1996 году: тогда суд признал неконституционной норму устава Алтайского края, по которой глава краевой администрации назначался законодательным собранием. Многим казалось, что, имея перед глазами то решение, судьи не смогут проголосовать наоборот. Но вышло иначе.

Еще в октябре 2004 года Валерий Зорькин говорил, что «Конституционный суд, как хранитель Конституции, интерпретирует ее дух применительно ко времени». А выступая осенью 2005 года, незадолго до рассмотрения «губернаторского» дела, на конференции «Роль права в обеспечении национальных интересов», он заявил, что при рассмотрении вопросов, касающихся обеспечения территориальной целостности и национальной безопасности (Кремль тогда оправдывал отмену выборов губернаторов терактом в Беслане), КС «должен быть готов применить более совершенный алгоритм», чем в 1990-е годы.

«Более совершенный алгоритм» в итоге позволил судьям признать закон об отмене выборов соответствующим Конституции. Объясняя позже это постановление, судья КС Гадис Гаджиев, который в 1996 году голосовал за сохранение губернаторских выборов, а в 2005-м — за их отмену, заявил, что «лояльность, которую судьи КС должны проявлять к государству, связывает; если ты работаешь — ты должен быть лоялен к государству». Своим решением КС фактически открыл новую страницу в правовой истории России: выходило, что в Конституцию даже необязательно вносить изменения — ее просто можно толковать по-разному в зависимости от ситуации.

С тех пор КС во всех главных делах выступал на стороне Кремля, позволяя себе отходить от принципа «лояльности к государству» только в менее принципиальных для него вопросах. «КС непредвзят, независим и объективен в своей деятельности, но только до тех пор, пока дело не касается власти президента, — отмечал секретарь федерального политсовета „СПС“ Борис Надеждин. — Тогда приходится забыть про правосудие и Конституцию». «В общем, нормальный Конституционный суд мы видели до 21 сентября 1993 года. Дальше мы его видели только в тех случаях, когда государству было все равно, что он примет, и это не затрагивало его существенных интересов», — считает Елена Лукьянова.

Сам Зорькин всегда категорически отрицал влияние Кремля на Конституционный суд: «Я ни один раз не получил указаний со стороны президента и тем более других фигур, за исключением одного раза — когда в 1993 году президент Ельцин позвонил и сказал: „Что это вы себе позволяете, выступаете против президента. Там реакционный парламент, а вы это делаете“. Но мы, судьи, считали, что история нас рассудит».

За отменой прямых губернаторских выборов последовало признание конституционным резкого ужесточения правил проведения митингов (в том числе огромных штрафов за их нарушение), введения понятия «иностранный агент» по отношению к НКО, законов, дискриминирующих ЛГБТ, договора о присоединении Крыма. Решение по нему, как это уже бывало в истории КС, было вынесено всего за одну ночь. «Когда я взяла в руки постановление Конституционного суда и начала его читать, я между строк увидела, что судьи говорят: „Ну прочтите нас. Прочтите внимательно. Мы вам все написали, что мы нарушили“», — говорила про него Елена Лукьянова, обнаружившая многочисленные нарушения в этом постановлении. Помимо того, КС под руководством Зорькина разрешил России не исполнять решения ЕСПЧ, если обнаруживаются противоречия между ними и Конституцией РФ. В частности, это решение было использовано для того, чтобы не выплачивать по решению ЕСПЧ бывшим акционерам ЮКОСа компенсацию почти в 2 миллиарда евро. При этом еще в 2011 году председатель КС выражался по этому поводу предельно ясно: «Решения ЕСПЧ должны исполняться. Для нормального человека неисполнение решений Страсбургского суда — все равно что съесть кусок гнилого мяса».

При всех декларациях об уважении к КС и его независимости российские власти в нулевых стали активно переписывать законодательство о суде, причем большая часть этих правок пришлась на период президентства Дмитрия Медведева, который переработал закон более чем на треть. В 2009 году благодаря медведевскому закону судьи потеряли возможность избирать своего председателя; его стал назначать Совет Федерации по представлению главы государства. Так КС, по сути, встроили в вертикаль власти, напрямую поставив его главу в зависимость от Кремля.

При этом с Валерия Зорькина, единственного из судей, сняли возрастные ограничения: он может занимать пост столько, сколько посчитает нужным президент.

Самым характерным и неприятным для судей жестом со стороны Кремля стал навязанный суду без очевидных причин переезд в Санкт-Петербург в 2008 году. Какое-то время КС слабо сопротивлялся, но в результате публично высказанного недовольства Валерий Зорькин добился для суда только права проводить выездные заседания в Москве.

«При Матвиенко все были озабочены тем, как вернуть какие-то столичные функции Питеру. Судьи были самые безропотные для перемещения — поэтому и решили их туда переселить», — говорит источник «Медузы», работавший тогда в администрации президента.

«Безропотность» судей власть компенсировала материально. «Вы не видели, в каких условиях живут судьи в Питере? — говорит судья в отставке Анатолий Кононов. — Каждый судья имеет отдельный двухэтажный коттедж. Огромные кабинеты в старинном здании, размалеванном под, я не знаю, екатерининский век. Машину с водителем… Огромную зарплату. И все такое прочее. Поэтому чего там говорить-то?»

Зорькин по итогам переезда только констатировал, что «конечно, судьи не мальчики и девочки и, находясь на вершине карьеры, не имели, наверное, желания сорваться, но на данном этапе все свыклись, и ничего страшного нет».

Человек в черном

Во время каждой инаугурации в глубине сцены, по правую руку от президента, стоит фигура в черной мантии, которая должна символизировать законность происходящего. По протоколу церемонии, глава Конституционного суда просит избранного президента принести присягу на Конституции, после чего объявляет его вступившим в должность. 75-летний Валерий Зорькин делал это уже четыре раза.

Несмотря на периодически возникающие слухи о том, что его может сменить кто-то другой, кресло председателя он занимает уже 15 лет. «Нет необходимости его заменять, — считает Георгий Сатаров. — Он делает все, что положено. Как говорят в футболе, выигрышный состав не меняют».

В последние годы Зорькин часто пишет статьи и выступает с речами, каждая из которых становится поводом обсудить состояние Конституционного суда, — хоть он и подчеркивает, что публикует их как гражданин, а не как глава КС. В этих текстах Зорькин оправдывает «авторитарные элементы» в управлении страной, заявляет, что «митинговые страсти активно подогреваются из-за рубежа», ссылается на пророчества апостола Павла применительно к мировой правовой системе и критикует «защиту разного рода меньшинств», рассуждает про «высшие духовные скрепы» и объясняет, почему КС должен избавляться от оппозиционно выступающих судей.

Из убежденного оратора, который с трибуны Верховного совета провозглашал решение, изменившее историю России, Зорькин превратился в осторожного функционера. Но 1993 год для него словно не остался позади — он всегда рядом.

«Не знаю, как для кого, но для меня уроки нашей истории столь ошеломительны, что соучаствовать в попустительстве повторению прошлого я категорически не намерен», — в одной из своих статей признал он.

Главное, что есть в каждом выступлении Зорькина, — это призыв предотвратить крах институтов, спасти пусть и не идеальный, но порядок, чтобы избежать развала государства. «Я считаю, что для него, как и для всех нас, события 1993 года были сильной психологической травмой, — размышляет бывший депутат Верховного совета Илья Константинов. — У всех, кто участвовал в тех событиях, произошла очень сильная переоценка степени готовности нашего общества к демократии. Не все говорят об этом, но наши сверстники — люди, которые активно совершали преобразования начала 1990-х годов и потом наткнулись на их последствия, — практически все относятся к категории разочарованного поколения». Это касается и Зорькина, уверен Константинов: «Он обжегся и больше на риск не пошел».

Председатель КС действительно давно не сторонник радикальных шагов. К Владимиру Путину он ни разу за эти годы не обращался с призывом, подобным тому, что когда-то услышал в свой адрес Борис Ельцин: «Вы поставили себя вне Конституции! Вернитесь в нее!»