Как Китай превратился в идеал для западных ультраправых Рассказывает Михаил Коростиков: Carnegie.ru

Из послания Брентона Тарранта, убившего десятки мусульман в Новой Зеландии, мировая общественность узнала, что Китай в последние годы обретает все больше черт, которые превращают его в икону для альтернативных правых по всему миру. Для этих людей Китай выглядит как государство, которое заботится о своих гражданах намного лучше, чем их собственные страны. В статье для Московского центра Карнеги журналист «Коммерсанта» Михаил Коростиков объясняет, почему, в отличие от Москвы, Пекин действительно может занять место предводителя отторгнутых глобализацией. С разрешения Carnegie.ru «Медуза» публикует статью целиком.

Убивший 52 человека в новозеландском Крайстчерче стрелок Брентон Таррант написал о себе: «Государство с политическими и социальными ценностями, которое ближе всего к моему идеалу, — Китайская Народная Республика». Заявление привело наблюдателей в замешательство: стрелявший — белый националист, противник мусульман и иммиграции. От него ждут поклонения пламенным тиранам прошлого — Адольфу Гитлеру и Бенито Муссолини, но никак не сдержанному китайскому аппаратчику Си Цзиньпину.

Так мировая общественность узнала о том, о чем уже несколько лет говорят некоторые китаеведы: Китай в последние годы обретает все больше черт, которые превращают его в икону для альтернативных правых по всему миру. Западная пресса, исправно демонизируя Пекин в рамках борьбы за права человека и торговой войны с США, только ускоряет этот процесс. Гипертрофируя отдельные элементы политики КНР, она делает образ Китая еще более привлекательным для определенной категории собственных граждан.

Спрос на Китай

Альтернативные правые, число которых по всему миру только растет, — порождение 2000-х годов и триумфа неолиберальной экономики. Описать их идеологию невозможно, среди них есть люди очень разных политических взглядов, объединенные лишь одним: сильной фрустрацией, тоской по «ушедшим временам» и антиэлитистским настроем.

Чувства эти они испытывают потому, что находятся под сильным давлением двух сил: культурной глобализации и экономической либерализации. Такие люди жаждут сильной руки, чтобы она «расставила все по своим местам», прекратила то, что не нравится, и подстегнула то, что нравится, а также защитила от «врагов», которых не вписавшиеся в глобализацию люди винят в своих неудачах.

Либерализация экономики, с точки зрения потерявшего работу шахтера, выглядит как продуманный элитами план по лично его, шахтера, унижению и уничтожению. Да, товары в магазине становятся дешевле, но денег на их покупку все меньше: рабочие места, на которые он мог бы претендовать, уехали в страны третьего мира. То, что для правителей и бизнесменов выглядит как повышение эффективности производства, для него — потеря средств к существованию и самоуважения, присущего человеку, занимающемуся общественно полезным трудом.

Глобализация раздражает их не меньше, так как заставляет постоянно приспосабливаться к быстро меняющимся обстоятельствам. Потоки мигрантов и новых идей, разрушение сложившегося уклада жизни создают чувство незащищенности у тех, кто в силу разных обстоятельств не готов быстро меняться сам.

Жители США, Германии, Франции, Британии вынуждены конкурировать за рабочие места не только со своими согражданами, но фактически со всеми жителями планеты. Проиграв в этой конкуренции, они ищут защиты в культуре, традициях, религии своей страны, то есть в тех вещах, где мигранты точно не смогут их обойти. Они требуют, чтобы государство работало не на абстрактную эффективность и мультикультурализм, а на конкретного местного жителя, чьи предки создавали эти страны и проливали за них кровь в войнах.

Для этих людей Китай выглядит как государство, которое заботится о своих гражданах намного лучше, чем их собственные страны. Благодаря торговой войне они узнали, что Китаю, оказывается, удается умело использовать глобализацию, не позволяя ей разрушать жизнь людей. Оказывается, можно было не открывать рынок, а, наоборот, оградить его видимыми и невидимыми барьерами, продавать в сотни раз больше, чем покупать, обеспечивая людей работой, а бюджет — деньгами на дороги, школы и больницы. Оказывается, можно было вступить в ВТО, а потом наплевать на его правила и субсидировать свои предприятия, не давая им разориться в кризис. Получается, что мы на Западе глупее китайцев, которые обратили против нас наше же оружие — свободную экономику.

Китайское государство со стороны выглядит именно таким, каким его хотелось бы видеть людям, раздавленным тяжелой поступью истории. Оно вроде бы монолитно, оно управляется единой волей, оно свято хранит свои правила и устои и препятствует любым попыткам посягнуть на его культуру извне.

Сильнее всего крайстчерчевскому стрелку, скорее всего, импонировали «лагеря перевоспитания» мусульман, которые западная пресса охотно называла концентрационными. Для альтернативного правого нет музыки слаще: он бы с радостью сконцентрировал где-нибудь подальше от своего родного города всех тех, кто, как он считает, забрал у него работу и перспективу повторить жизненный путь отца. «Увеличивает ли этническое разнообразие мощь государства? Китай будет доминирующим государством этого века, — пишет Брентон Таррант в своем манифесте. — Как же они добились этого, когда никакого разнообразия у них нет? Разнообразие не дает никакой силы. Ее дает единство, цель, доверие, традиции, национализм».

Если брать глубже, то для многих недовольных современностью китайское государство сейчас должно выглядеть как остров благословенного модерна в океане западного постмодернистского декаданса. Новости о поражающих воображение многокилометровых мостах, искусственном солнце, гигантских заводах приходят преимущественно из Китая. Со стороны для фрустрированного человека это выглядит примерно так же, как, наверное, для безработного американца 1930-х годов выглядели известия о циклопических стройках СССР или массовых общественных работах в нацистской Германии.

Неудивительно, что Брентон Таррант считает, что «европейская цивилизация умирает»: все новости о достижениях приходят из Китая, тогда как западный мир погружен в политические дрязги и споры о гендерной идентичности. Его рабочее место уехало в Китай, и это повод Китай ненавидеть, но также повод восхищаться мудростью китайского руководства, сумевшего создать у себя мастерскую мира, забрав работу у жителей Запада, преданных их элитами.

Предложение Китая

В последние десятилетия сам Китай тоже движется навстречу таким представлениям, склоняясь скорее вправо, чем влево. Даже сам термин «социализм с китайской спецификой», популярный во времена Дэн Сяопина, по сути, тождествен понятию «китайский национал-социализм», но Китай так не называют из-за негативных исторических коннотаций.

Да и содержание не совпадало. Китай после Мао долгое время не имел агрессивной внешней политики, был далек от милитаризма, этнического национализма и всего того, что довело до гибели фашистские режимы Европы. Китайское государство образца 1980–2000-х годов больше напоминало традиционную диктатуру развития типа Южной Кореи или Сингапура: авторитарная, но не персоналистская власть, строгий надзор государства за частным сектором, огромные близкие к власти корпорации, копеечные зарплаты, отсутствие прав человека (что очень хорошо для бизнеса) и постоянные заимствования на Западе всего, начиная с технологий и заканчивая прическами.

Такая общественная модель у настоящего фашиста восхищения вызвать не может: она слишком вненациональна и экономоцентрична. Но в начале 2010-х годов эта система стала давать сбои: экономическая модель постепенно себя исчерпала, а вместе с ней снова встал вопрос о легитимности Компартии, которая уже не могла держаться на одном только росте благосостояния.

Западные аналитики ожидали, что где-то в этот момент должен произойти переход Китая к демократии, но эта теория не была основана ни на чем, кроме их собственных иллюзий. Вместо этого Компартия выдвинула из своих рядов руководителя, главной задачей которого стало придумать для населения новую идеологию, которая позволила бы сохранить политическую структуру в неприкосновенности.

Многие эксперты ожидали, что своей главной задачей Си Цзиньпин сделает реформу неэффективных госпредприятий, избавит местные правительства от долгов, наведет порядок на финансовых рынках или изменит модель роста, основанного на инвестициях. Вместо этого все его успехи пока сконцентрированы в политической сфере: он резко повысил значимость идеологии, попытавшись переизобрести ее заново на базе сплава национализма, конфуцианства и собственных наработок; усилил партийный контроль над важнейшими сферами жизни общества, включая СМИ, религию и частный бизнес; консолидировал власть и объявил себя «ядром» нынешнего поколения руководителей; запустил бесконечную дисциплинарную кампанию; реформировал армию и активизировал внешнюю политику. 

В результате Китай становится государством с синкретической идеологией, в основе которой лежит национализм и культ традиции; жесткой авторитарной властью; боязнью непохожих (например, синьцзянских мусульман); отсутствием гражданских свобод; культом верховного лидера, чьи мысли сразу же становятся частью официальных документов и повседневности людей; большим государственным и полугосударственным сектором, функционирующим на корпоративистских началах; всепроникающей слежкой на базе передовых технологий и все более агрессивной внешней политикой, одна из основ которой — территориальные претензии к большинству соседних государств и миф об утерянном могуществе.

Никаких исследований политических предпочтений населения Китая по понятным причинам не проводится, но предпочтения его руководства вполне очевидны. Аналогии напрашиваются сами собой, и нет ничего удивительного в том, что люди, называющие себя фашистами, видят в КНР свой идеал.

Нынешнее руководство Китая не может восстановить веру граждан в социализм, поэтому вынуждено на ощупь искать в народной толще те струны, играя на которых можно сохранить контроль над страной. До настоящего фашизма или нацизма КНР вряд ли сможет дойти — для этого Китай слишком стар (тоталитарные идеологии — удел стран с легковозбудимым молодым населением), богат, сложен и хаотичен. Но проецируемый во внешний мир образ Китая однозначен: это государство с железной дисциплиной, четкой целью и руководством, намеренным ни перед чем не останавливаться ради ее достижения.

Замещая Москву

Возможно, здесь как раз и кроется ответ на вопрос, над которым бьются лучшие умы Отдела пропаганды ЦК КПК: как успешно продать образ Китая за рубежом? Как найти союзников среди жителей богатых стран, минуя их недружелюбное руководство?

Сейчас руководство КНР упирает за рубежом на слащавые идеи «взаимного выигрыша» в торговле и «сообщества общей судьбы человечества», но многими это воспринимается как циничное прикрытие для экономической экспансии. Возможно, стоит вместо этого продавать образ, созданный западными СМИ в сотрудничестве с собственной китайской пропагандой: Китай как индустриальный рай, где правительство готово на все ради сохранения рабочих мест, традиций и единства нации. У банкиров и университетских профессоров популярность таким образом снискать не выйдет, но у растущей группы озлобленных на собственные элиты белых альтернативных правых, как видно, вполне.

Сейчас на всемирном сообществе недовольных глобализацией пытается заработать политические очки Москва, но получается неважно. Россия — глобализированная страна с сильной зависимостью (торговой и ментальной) от внешних рынков и вестернизированной элитой. Антизападные лозунги нужны здесь в основном для мобилизации электората и оправдания внутриполитических ошибок.

Москва так и не сумела найти экономическую модель, которая принесла бы процветание ее собственным гражданам, не говоря уже о том, чтобы экспортировать такую модель за рубеж. Если Китай выглядит со стороны последним настоящим государством модерна полуфашистского типа, то Россия — как бьющийся в агонии осколок СССР, который никак не может примириться со своей участью и стать нормальной европейской страной со среднего размера экономикой и умеренно консервативным населением вроде Испании или Польши. 

В отличие от Москвы Пекин действительно может занять место предводителя отторгнутых глобализацией. И тот факт, что расцвет Китая стал возможен именно благодаря глобализации, не должен смущать: Пекин смог ее использовать, тогда как западные государства бросили граждан ей на растерзание.

Читайте также на Carnegie.ru:

Циклическая гильотина. Как в США видят победу в торговой войне с Китаем

От Дэна до моста в Гонконг. Как откат стал двигателем китайской экономики

Три проблемы с ВВП Китая. Почему он все хуже отражает реальность