«Я подумал, что сейчас просто умру на задворках ОВД» Летом 2019 года полицейские в центре Москвы били людей. На жалобы пострадавших власти никак не реагируют

Шестеро участников московских протестов лета 2019 года уже получили реальные сроки. При этом пока не известно ни об одном уголовном деле против полицейских или сотрудников Росгвардии, которые активно применяли силу к протестующим во время мирных митингов и шествий. Больше 20 пострадавших обратились в следственные органы и суды, пытаясь добиться наказания для полицейских. «Медуза» поговорила с пострадавшими от полицейской жестокости. Один из них покинул Россию из-за опасений, что силовики будут его преследовать.

Борис Канторович: «Окей, вы меня бьете, но я просто так не сдвинусь с места»

Заместитель коммерческого директора в рекламном агентстве, 27 лет

Я родился и живу в Москве. Работаю в [рекламном] агентстве «Авторские медиа» Ильи Варламова и Екатерины Патюлиной, отвечаю за продажи рекламы у блогеров. С 2011 года периодически хожу на разные акции. На них мне не очень везет. На акции [протеста против коррупции] 12 июня 2017-го меня задержали и побили в УВД, хорошенько приложили головой. Потом позвали к начальнику УВД и сказали: «Либо пиши заявление о побоях и мы тебя повезем на очень долгое освидетельствование, либо напиши отказ, и тогда все будет нормально, а мы дадим воду другим задержанным». Я протупил и написал отказ. Это было мое первое задержание на митингах.

Изначально у меня не было ощущения, что кампания в Мосгордуму будет разворачиваться так плохо. Но потом стала наступать какая-то жесть, и я начал более пристально за ней следить. На акцию 27 июля я пошел с моей девушкой Ингой. Пришли около 14 часов в центр, были в Брюсовом переулке — там [сотрудники органов] разбили голову [муниципальному депутату из Хамовников] Саше Парушиной. Просто шла цепь ОМОНа, и они всех избивали.

Мы отошли подальше, прошли по Тверской и дошли до Трубной [площади], вышли к Лубянке и Театральному проезду. Где-то вдалеке в стороне Манежной площади стояла цепь ОМОНа. Все начали думать, куда поворачивать, и тут появились омоновцы. Прямо передо мной начали очень жестко крутить человека — потом оказалось, что это мой знакомый муниципальный депутат [Мещанского района] Максим Долинский. Я его не узнал, просто увидел, что какого-то парня нагнули головой к земле и потащили вперед. Я схватил Максима за плечи. Омоновцу это очень сильно не понравилось — и он ударил меня по уху дубинкой. Мы стали заваливаться, упали на землю. Что происходило дальше, видно на видео.

Мне казалось, что все [избиение] длится очень долго — не меньше 15 минут. Было больно и неприятно. В ролике видно, что я цепляюсь за свою девушку, пытаюсь схватиться за нее и, скажу откровенно, мне хотелось бы выглядеть более мужественным в этой ситуации. Но тебя бьют и ты просто перестаешь понимать, что происходит. Я даже не сразу понял, что это Инга. Но когда понял, то в голову пришла мысль закрыть ее собой — я лег на нее сверху. Тогда эта мысль казалась мне очень правильной, но оказалось, что это не так — кто-то наступил мне на спину и начал прыгать по мне. Инге чуть не сломали ребра. К счастью, она серьезно не пострадала, но ей порвали юбку и оставили ссадины на спине, потому что возили по земле. Вообще я восхищен ее поведением и как она старалась меня защитить. Не знаю, что сказать — у меня самая лучшая девушка на свете.

В какой-то момент во время избиения во мне проснулось упрямство: окей, вы меня бьете, но я просто так не сдвинусь с места. Ну и была внутренняя надежда, что меня оттащат и спасут другие люди. Не вышло, ну и ладно.

У меня не было желания ударить [омоновца] в ответ. Хотя вообще я довольно эмоциональный человек — бывали случаи, когда я дрался на улице, потому что кто-то меня как-то не так схватил или еще что-то. В том числе поэтому я стараюсь редко ходить на митинги — не очень хочу садиться в тюрьму. Была такая мысль и во время избиения — я понимал, что не должен трогать омоновца, потому что могу сесть [в тюрьму].

[В итоге] меня задержали и довольно грубо затолкали в автозак, приложили головой об дверь. Внутри мне сразу стало очень плохо — я жутко вспотел, все болело, кружилась голова. Я просил вызвать скорую, и полицейские обещали сделать это, но потом перегрузили нас в другой автозак — там мне сказали, что меня никто не бил. К счастью Инга и друзья написали мне на айфон, что я сам могу вызвать скорую — мне эта мысль не приходила в голову.

Врачи приехали к УВД. Меня стали осматривать и сказали, что заберут в больницу, так как было подозрение на сотрясение мозга. В скорую зашел полицейский, взял у меня какое-то объяснение, но протокол так и не составил. Поэтому никакого суда у меня тоже не было.

Я пролежал в больнице два дня. Поставили диагноз — тупая травма грудной клетки и что-то еще, сотрясения в итоге нет. В физическом плане я более-менее восстановился за неделю. Но свыкнуться с мыслью о том, что произошло, сложно. Это тяжелое переживание.

Почти сразу я подал заявление в Следственный комитет, но ответа пока нет. Я в любом случае добьюсь его, но понимаю, что шансы посадить полицейских, скорее всего, нулевые. В любом случае я попробую довести процесс до конца — например, до ЕСПЧ. Не знаю, нужны ли мне деньги от ЕСПЧ, но хочется, чтобы хоть где-то признали, что полицейские нарушали закон. Ведь преступники — не люди, которые вышли на митинг, и сели из-за «массовых беспорядков», которых не было. Преступники — полицейские, которые их избивали. Они пришли туда служить не закону, а своему начальству, обосравшемуся от страха.

Если говорить откровенно, то пока я скрываюсь: я уехал из России, опасаясь преследования [по «московскому делу»]. Дело в том, что и [осужденный к трем годам колонии] Кирилл Жуков был рядом. И [осужденный к трем с половиной годам колонии] Евгений Коваленко бросал урну, потому что видел, как меня и других людей бьют. Мы были с Коваленко в одном автозаке — он, бедный, все время молчал.

В какой-то момент мне стало так стремно от всего этого, что я уехал [из России] — у меня была запланирована поездка в Украину, из которой я потом просто не вернулся.

Пока не знаю, вернусь ли я в Россию. Есть разные варианты — получить политическое убежище, претендовать где-то на гражданство. Надеюсь вернуться — я люблю Москву, люблю дома и людей. Но я хочу дождаться ответа от СК — наверное, не вернусь, если мне ответят, что меня правильно побили, и вызовут на допрос. Например, за то, что я взял за плечи [избиваемого] человека в тот момент, когда с другого конца его держал омоновец — ведь он [сотрудник полиции или Росгвардии] мог испытать «моральные страдания» в этот момент. Я понял, что не готов садиться в тюрьму. Раньше я думал, что я смелее, но выяснилось, что нет.

Из-за того, что я уехал, у меня есть некоторое чувство вины по отношению к людям, которых судят [по «московскому делу»]. Думаю, сделал ли я достаточно, чтобы они не попали в тюрьму? Наверное, недостаточно.

Если говорить об отношении к полиции, то нужно постараться не наговорить себе на 282 или что-то подобное. Конечно, я стал злее. Раньше я допускал, что есть плюрализм мнений. Понимал, что у полицейских есть семьи. Что они тоже люди и не могут просто так уволиться. Больше я так не думаю. Я перестал их оправдывать. Они — взрослые люди. У них есть выбор, кем работать и что делать. Если ты по какой-то причине выбираешь своей работой избиение, то окей, ты пользуешься тем, что сейчас за это платят. Но я уверен, что все эти преступники в конце концов ответят. И полицейские, и следователи, и судьи, которые все это делают [участвуют в политически мотивированном уголовном процессе], не понимают одной вещи — почти все они моложе Владимира Путина. В какой-то момент он сдохнет, а они останутся. И им придется отвечать.

Мне в целом кажется, что все больше людей в нашем обществе становится все злее. Меня это не радует, хотелось бы мирных трансформаций в стране. И мне долго казалось, что власть может допустить постепенное появление новых партий, какой-то постепенный плавный переход. Видно, этого делать никто не хочет. Думаю, это приведет к тому, что люди станут еще злее и в какой-то момент кого-нибудь убьют на улицах. Я был [на акции] 27 июля и видел, что там все было очень близко к этому.

Мне кажется, «болотное дело», с которым сравнивают текущую ситуацию, было в какую-то другую историческую эпоху. Тогда это было единственное столкновение [с полицией], которого люди не ожидали. Сейчас же у нас митинги каждую неделю и столкновения раз в две недели — а дела расследуются в течение двух дней. Все очень сильно ускорилось. Мы несемся в какое-то очень интересное место. Думаю, нам всем там не очень понравится.

Михаил Файто: «Мне сказали, что если бы в отделе не висела видеокамера, меня бы убили»

Инженер автоматизации, 28 лет

Я работаю в технологическом центре инвестиционного банка в Москве. С политикой особо никак не связан — время от времени интересовался ситуацией, пару раз ходил на акции протеста по какому-нибудь значимому поводу и все.

Кампанией в Мосгордуму заинтересовался, потому что знаком с соседями по 43 округу и состою во всех районных группах [в соцсетях]. В них люди постили, что оставляли подписи за Любовь Соболь, но их признали недействительными. Плюс я видел сборщиков подписей за Соболь, видел ее саму, когда она приходила на встречу с избирателями. То есть я следил за кампанией не по СМИ, а находился в центре событий.

На акцию 27 числа [в июле] вышел, потому что официально работаю в Москве и плачу в городской бюджет огромные налоги. Мне не хотелось, чтобы их просто сожгли в Мосгордуме. Вышел на акцию, потому что заинтересован, чтобы меня в Мосгордуме представляли честные люди. Плюс Москва — это столица, на которую смотрят все города. Если в Москве авторитет «Единой России» пошатнется, это сигнал для всех [остальных городов страны]. Ведь у нас люди привыкли думать, что это плохая партия, но у нее много сторонников. А по факту этих сторонников и нет.

На акции 27 июля я хотел быть как можно ближе к [зданию] мэрии. Когда полиция начала теснить толпу, оказался в первых рядах и меня задержали. Сделали это достаточно грубо — окунули лицом в клумбу рядом. Повредили связки на колене, я стал хромать. Задержанным я пробыл семь-восемь часов, после чего отпустили с протоколом и оштрафовали. Естественно, в протоколе написали то, чего не было: якобы с 14 до 16 часов я стоял и выкрикивал лозунги. Хотя меня задержали в 14:30.

На акции 3 августа я уже не пошел в первые ряды, потому что изрядно хромал и лечился в больнице. Шел мимо памятника Высоцкому в сторону Пушкинской [площади], когда меня сзади догнали омоновцы в своем космонавтовском одеянии. Схватили за руки и говорят: «Пройдемте». Причем не так грубо, как в прошлый раз, я даже удивился. Спросил у них, за что меня задерживают, ведь я был один и без плакатов, других людей вокруг не было. В ответ на вопрос меня скрутили, заломили руки и забросили в автозак.

В автобусе были такие полицейские, что у меня сложилось впечатление будто они — не обычные полицейские, которые идут работать туда, потому что больше ничего делать не умеют. Казалось, у этих полицейских есть какие-то садистские наклонности. Они вели обсуждение в духе, как классно месить людей. Один рассказывал, как устал догонять одного парня, за что втащил ему посильнее. В автозаке один из задержанных попросился в туалет — ему ответили, что он скоро под себя ходить начнет. В общем, вели себя максимально агрессивно. При этом половина людей в автобусе были случайными прохожими, которых просто взяли у метро. Например, один парень шел к маме на день рождения, она потом с укладкой и в платье приехала к нему в ОВД.

Когда приехали в отдел, нас стали выводить из автобуса по одному. В этот момент я попытался сфотографировать, что у других задержанных отбирают паспорта и телефоны. Полицейские схватили меня, поставили к стене и начали шариться по карманам. Я спросил: «Где понятые и протокол?» Они игнорировали, и я повторил слова про понятых. После этой фразы меня начали бить по спине — двое полицейских держали, двое избивали.

После сильного удара чуть выше правой почки я выдохнул и уже не мог вдохнуть. Жизнь не проносилась перед глазами, но я подумал, что сейчас просто умру на задворках ОВД. Подумал, что эти беспредельщики меня убьют и решил как-то спасаться — дернулся в сторону входа в отдел. Меня догнали, повалили на асфальт, кто-то [тыкал] лицом в асфальт, кто-то сел на меня. Я лежал и уже не сопротивлялся, на меня надели наручники, занесли в ОВД и кинули в клетку. Из кармана вытащили телефон, но у меня их было два — я смог набрать своей девушке и крикнуть, что меня избили. После этого забрали и второй.

Полицейские требовали сдать отпечатки пальцев, я отказывался и требовал составить протокол. Мне сказали, что если бы в отделе не висела видеокамера, меня бы убили за то, что я такой дерзкий. Не давали еды — как я потом узнал, люди из специального чата в телеграме как-то узнали про меня и привезли еду. Потом все-таки дали пол-литра воды за то, что я заполнил опросный лист. Это была моя единственная вода и еда за сутки.

После того, как ко мне каким-то чудом пустили адвоката, менты вызвали скорую помощь — у меня кружилась голова, тошнило, сильно опухла рука. Врачи приехали и сказали, что есть подозрение на сотрясение и перелом. Дали обезболивающее, но забирать не стали. Я им говорил, что меня избили менты, но они отказались меня так оформлять. Сказали: «Парень, пойми, если мы так оформим, нас самих не выпустят».

В мою камеру приводили и других людей — не с митинга. Один напился и вроде как избил свою маму. Второй украл в магазине четыре шоколадки. Их обоих отпустили, попросив в следующий раз так не делать.

На вторые сутки меня перевели из камеры для свежих задержанных в постоянную. Там не было даже лавки, только лежал какой-то вонючий обоссанный матрас. Было очень холодно. Но один из полицейских мне помог — дал чистое постельное белье. Он сам спрашивал, нужно ли мне в туалет, предлагал кипяток и еду. То есть человек с признаками адекватности — ему бы уволиться из полиции и заниматься чем-то хорошим.

Еще в отделе я написал заявление, что полицейские меня ограбили — забрали два телефона и паспорт. Потом паспорт вернули, а телефоны уже нет. И повезли в суд. Я думал, что там сейчас все разложат по полочкам и я уйду с гордо поднятой головой, а полицейских как-то накажут — хотя бы премии лишат. Но в суде я увидел, что моя девушка приехала туда с пакетом — с вещами, едой и пледом. Она сказала: «Тебя оставят на 15 суток, никому ничего не доказать».

Но в итоге меня выпустили из суда — перед заседанием истекли 48 часов с момента задержания даже по их фейковому протоколу. Мы попытались уйти. Нас остановили, но потом пошушукались и отпустили под обязательство о явке. Я написал его и с хромой ногой убежал во дворы. По старому протоколу меня так и не вызвали, но составили новый — такой же клоунский и фейковый. Оштрафовали на 15 тысяч рублей.

В травмпункте диагностировали множественные ссадины и ушибы, а сотрясение, к счастью, не подтвердилось. Я подал заявление о разбойном нападении со стороны полицейских и заявление в Следственный комитет. Каких-то ответов пока не было.

После 3 августа я ходил на все акции протеста. И честно: я раньше не знал, что у нас все настолько плохо. Я понимал, что не все хорошо и надо что-то менять. Но не мог представить, что ты можешь выйти на акцию и ничего не делать, а тебя по беспределу задержат, побьют и ограбят. Теперь я уверен, что система полностью не работает. И жалею, что раньше не ходил на каждую акцию.

Теперь стараюсь, чтобы не задерживали — постоянно оборачиваюсь на акциях, смотрю, нет ли ментов. Оборачиваюсь даже когда просто иду в магазин. Когда вижу человека в форме, стараюсь рядом с ним не стоять и на всякий случай просматриваю пути отхода. У меня сложилось впечатление, что это либо очень тупые люди, либо люди с психическими проблемами. То что они ходят с пистолетами и еще всех не перестреляли — просто лотерея.

Теперь я подписался на все оппозиционные группы, зарегистрировался и начал пользоваться телеграмом, слежу за всем. Естественно, следил за «московским делом». Ходил в суд. Был на приговоре Константину Котову. Все понимали, что будет приговор, но надеялись на чудо. Когда объявили четыре года, все затихли. У всех стали наворачиваться слезы.

Больше всего меня гнетет одна вещь. Я иногда до четырех часов ночи лежу и думаю: «У нас не работает правовая система, государства как такового нет, мы живем от случая к случаю». Осознавать такое — ужасное разочарование. Жизнь не подчиняется никаким правилам. Есть только какая-то полнейшая жесть.

Я не сплю, лежу и думаю, что с этим могу сделать. Один мой знакомый сказал, что Россию спасет только война с полицейскими. Сказал, что у него не хватит смелости с ними драться и он будет искать варианты уехать. Но я не хотел бы уезжать. Это моя страна. У меня есть хорошая работа, друзья, какая-то жизнь. Но эта ситуация — просто жопа. Надеюсь на изменения за счет митингов, каких-то акций. Но сейчас многие боятся выходить на них. Надеюсь, что после этих выборов в головах людей появится мысль, что с той же «Единой Россией» можно бороться. Думаю, это хороший шаг. Чем больше людей перестанут бояться, тем быстрее мы начнем жить хорошо.

Александр Костюк: «По их действиям читалось, что они получали реальное удовольствие вымещая злость»

Школьник, 17 лет

До 3 августа я не принимал участия в акциях протеста — то не хватало времени, то был занят, то было страшно попасть под избиение. Вышел впервые, потому что увидел, как полиция и Росгвардия избивали мирных жителей [27 июля]. Я был очень зол и взбешен. Хотелось попытаться добиться справедливости, напомнить всем, что у нас есть право выходить на митинги и требовать от властей, чего мы хотим. Я вышел и попал под дубинку.

На акцию поехал вдвоем с другом. Пришли на Пушкинскую [площадь], я раскрыл Конституцию на 31 статье и поднял ее вверх. Ко мне сразу же со спины подбежали четверо сотрудников полиции и Росгвардии. Не представившись, не показав удостоверения и не назвав причину задержания — меня ударили дубинкой по голове и ребрам, а потом повалили на землю. Я пытался как-то уйти от их захвата, уползти от них, но не получилось. Четверо полицейских схватили меня и понесли, пятый — забрал мой рюкзак и Конституцию. Друга не задержали, сотрудник правоохранительных органов только отодвинул его со словами: «Не помогайте данному гражданину».

Когда меня несли в автозак, один из сотрудников всячески оскорблял меня и бил ногами в ребра. Меня поставили к автозаку, пару раз ударили головой о корпус машины. Жестко расспрашивали, являюсь ли я совершеннолетним, и шарились по карманам. Силой запихнули в автозак. Там было еще двое несовершеннолетних — 17-летняя девушка и молодой человек 15 лет, который приехал погостить к родственникам в Подольск и гулял по Москве.

Полицейские очень жестко задерживали людей в тот день. Показалось, что они с радостью исполняли приказ задерживать всех без разбора и с особой жесткостью. По их действиям читалось, что они получали реальное удовольствие вымещая злость на других людях, и зная, что им за это ничего не будет.

Когда приехали в отдел, я спросил, за что меня задержали, является ли Конституция РФ запрещенной литературой. На это мне ответили, что я должен молчать в отделе полиции. Потом пришел инспектор по делам несовершеннолетних. Показалось, что она знает закон и знает, как себя правильно вести при детях. Но у нее в душе тоже был какой-то зачаток ненависти. Например, она отказалась вызвать мне «скорую помощь». В итоге к моменту приезда мамы в отдел мне стало хуже — началась сильная слабость после многочисленных ударов по голове. Я практически ничего не понимал, не мог мыслить рационально.

Когда инспектор по делам несовершеннолетних выходила из кабинета за документами, с нами оставалась криминалист. Мы с ней немного общались. Она спрашивала, чем мы увлекаемся и кто мы такие. Мы ее спрашивали, нравится ли ей ее работа. Получили ответ, что работу она любит, но единственное, что ей не нравится — это детские трупы. Кажется, можно было этого не говорить в беседе с нами.

На меня составили протокол за участие в акции. Сотрудник полиции, который привез меня в отдел, написал рапорт, где было сказано, что я скандировал кричалки «Путин — вор!» и «Долой власть!». Этого не было, но на мои замечания не обращали внимания. Также в нем искажены время задержания и другие факты. Пока по этому протоколу больше ничего не было — меня не оштрафовали.

В больнице я провел три дня. Диагностировали сотрясение мозга, закрытую черепно-мозговую травму, ушибы и ссадины. Каждый день у меня болела голова, самочувствие стало нормальным только в день выписки. Потом я был на постельном режиме, прошел курс реабилитации препаратами. Сейчас чувствую себя прекрасно. В тот же день, когда меня выписали из больницы, мы с мамой и адвокатом поехали в Следственный комитет и подали заявление. Через несколько дней пришел отказ в возбуждении уголовного дела по причине того, что это я нарушил закон, а полиция действовала в его рамках. Подали заявление в суд, но и там отказали в возбуждении дела.

Я ожидал, что будет отказ. И считаю, что такими решениями все больше и больше людей заставляют выходить на акции протеста. Сам я планирую дойти до ЕСПЧ. Хочу получить хоть немного извинений за вред моему здоровью.

Конечно, я следил за всеми делами, связанными с протестами. Переживаю за молодых ребят, которые просто вышли на акцию. Мне крайне жаль, что они попали под политические репрессии. Людей судят за то, что они бросили пластиковую бутылку в сторону полицейских в бронежилетах. Как-то по-детски — судить за такую маленькую злость по сравнению к огромным злом, которое действует на территории Москвы последние пару месяцев.

Я выйду на следующую акцию протеста и буду не один. В автозаке я познакомился с людьми, общался с ними, пока был в больнице — они писали слова поддержки. Один [из них] написал, что в следующий раз пойдем на акцию вместе, чтобы никого не избили и не задержали. Мы пойдем, потому что имеем на это право. Как бы банально это ни звучало.

Конечно, я и раньше относился к нынешнему правительству скептически, но сейчас заметил, что мое отношение к государству изменилось. После того, как государство применило ко мне силу, я вижу два варианта — либо терпеть все это безобразие, либо уезжать из страны. Пока я не принял окончательного решения, но, честно, у меня только такие мысли. Я люблю Россию и нашу природу, но когда правительство просто плюет людям в лицо, это страшно.