«Вы услышите, как бьется, бьется, бьется его сердце» Фрагмент книги Эндрю Шона Грира «Лишь» — о писателе-неудачнике, убегающем от любовных страданий. Пулитцеровская премия 2018 года

В издательстве Popcorn Books вышел роман американского писателя Эндрю Шона Грира «Лишь» (перевод Светланы Арестовой). Главный герой книги, писатель Артур Лишь, накануне своего пятидесятилетия отправляется в кругосветное путешествие по сомнительным литературным мероприятиям — только для того, чтобы не принимать приглашение на свадьбу от своего бывшего возлюбленного. Грир в 2018 году получил за этот роман Пулитцеровскую премию в номинации «Лучшая художественная книга». С разрешения издательства «Медуза» публикует фрагмент из первой главы.

По-моему, история Артура Лишь не так уж плоха.

Посмотрите на него: чинно восседает на островном диване посреди вестибюля отеля в синем костюме и белой рубашке, нога закинута на ногу, на мыске болтается полированный лофер. Поза молодого человека. Его тонкая тень и впрямь весьма моложава, но сам он в свои без малого пятьдесят подобен бронзовой статуе в парке, которая, не считая одной затертой школьниками коленки, эстетично поблекла и сливается с пейзажем. Так и Артур Лишь, некогда цветущий юностью, с годами выцвел, совсем как плюшевая обивка дивана, на котором он сидит, постукивая пальцем по колену и буравя взглядом высо­кие напольные часы. Профиль патриция с длинным носом, который неизменно обгорает (даже в пасмурный октябрьский день в Нью-­Йорке). Потускнелые светлые волосы, слишком длинные на макушке и чересчур короткие по бокам, — копия дедушки. Те же водянистые голубые глаза. Прислушайтесь: быть может, вы услышите, как бьется, бьется, бьется его сердце, пока он буравит взглядом часы, которые сами в последний раз били пятнадцать лет назад. Дело в том, что они неисправны. Но Артур Лишь об этом не подозревает; во цвете лет он все еще верит, что участников литературных мероприятий забирают вовремя, а в вестибюлях исправно заводят часы. Наручных часов у него нет, ибо вера его крепка. То обстоятельство, что часы показывают половину седьмого — время, когда за ним должны зайти, — простое совпадение. Бедолага не знает, что на самом деле уже без четверти семь.

Пока он ждет, по вестибюлю кружит и кружит молоденькая женщина в коричневом шерстяном платье, твидовая колибри, опыляющая то одну группу туристов, то другую. Зависнет над креслами, спросит кое о чем и с досадой упорхнет. Лишь не замечает, как она описывает круги. Все его внимание обращено на неисправные часы. Женщина подходит к администратору, затем к лифту, вызывая небольшой переполох в стайке разодевшихся в театр дам. Туда­—сюда болтается лофер на ноге Артура Лишь. Будь он повнимательней, то услышал бы ее настойчивые расспросы и понял, почему подошли ко всем, кроме него:

— Извините, вы случайно не мисс Артур?

Проблема в том (и в этих стенах ее уже не решат), что сопровождающая уверена, будто Артур Лишь — женщина.

В ее защиту надо сказать, что она прочитала только один его роман, и тот — в электронной версии, не снабженной фотографией автора, и решила, что такую убедительную рассказчицу могла создать только женщина; имя на обложке она списала на американские гендерные причуды (сама она японка). Редкий рецензент расточал бы перед Артуром Лишь такие похвалы. Впрочем, толку от них маловато, потому что без десяти семь он все еще сидит на островном диване, в центре которого на тумбе высится горшок с пальмой.

Артур Лишь в Нью-­Йорке уже три дня; он прилетел сюда, чтобы взять интервью у знаменитого фантаста Х. Х. Х. Мандерна на презентации нового романа Х. Х. Х. Мандерна, где тот возвращается к своему легендарному герою а­-ля Шерлок Холмс — роботу Пибоди. Для книжного мира это сенсация, и за кулисами слышно только одно: деньги-деньги-­деньги. Деньги — в голосе на том конце провода, спросившем, знаком ли мистер Лишь с творчеством Х. Х. Х. Мандерна и не желает ли взять у него интервью. Деньги в сообщениях от агента, перечислившего темы, на которые Х. Х. Х. Мандерн наложил строжайшее табу (жена, дочка, растоптанный критиками сборник стихов). Деньги — в вы­боре площадки, в развешанных по всему Виллиджу рекламных плакатах. Деньги — в надувном Пибоди, беснующемся на ветру при входе в театр. Деньги — даже в отеле, куда поселили Артура, с блюдом бесплатных яблок в вестибюле, берите в любое время, хоть ночью, не стоит благодарности, «комплимент» от заведения. В мире, где большинство читает по книге в год, немалые деньги идут на то, чтобы подвести читателя к нужной полке, и без блестящей презентации тут никак. Поэтому сегодня вся надежда на Артура Лишь.

А он добросовестно созерцает неисправные часы. И не видит, что сопровождающая грустно стоит в двух шагах от него. Не видит, как она поправляет шарф, пересекает вестибюль и исчезает в стиральной машине вращающихся дверей. Посмотрите на проплешину, намечающуюся у него на макушке, на быстро моргающие глаза. Посмотрите на его мальчишескую веру.

Как­-то раз, когда ему еще не было тридцати, одна поэтесса, с которой он беседовал, затушила сигарету в цветочном горшке и сказала: «Ты будто ходишь без кожи». Это сказала поэтесса. Человек, который зарабатывает на жизнь, прилюдно сдирая с себя шкуру, сказал ему, высокому, юному и полному надежд Артуру Лишь, что он ходит без кожи. Однако это чистая правда. «Тебе нужно отрастить когти», — говаривал в былые времена его давний соперник Карлос. Но Лишь не понимал, что это означает. Стать сволочью? Нет, защититься от внешнего мира, облачиться в броню. Но разве когти можно «отрастить»? Скорее они, как чувство юмора, одним даны, а другим — нет. Или надо делать вид, что они у тебя есть, подобно бизнесмену, который произвел на вечеринке фурор и, пока не иссяк запас заученных шуток, торопится домой?

Так или иначе, когти Лишь не отрастил. К сорока годам ему удалось обрести лишь хрупкое самоощущение сродни прозрачному покрову мягкопанцирного краба. Посредственная рецензия или небрежно оброненная издевка его уже не заденет, но любовные страдания, настоящие любовные страдания, пронзят его тонкий карапакс, и выступит самая обычная красная кровь. Почему в зрелые годы столько всего надоедает: философия, радикализм и прочий фаст­фуд — а любовные страдания все так же нестерпимы? Возможно, потому что он находит для них свежие поводы. Ему даже старые глупые страхи побороть не удалось: перед телефонными звонками (видели бы вы, как судорожно он набирает номер, будто бомбу обезвреживает), перед поездками в такси (как неуклюже передает чаевые и выскакивает из машины, точно освобожденный заложник), перед красавчиками и знаменитостями на вечеринках (как полвечера собирается с духом, а потом обнаруживает, что человек уже ушел). Эти страхи никуда не исчезли, но время помогло их обойти. Электронная почта и эсэмэс спасли его от телефонных звонков. В такси появились терминалы для оплаты кредитной картой. Упущенный шанс может связаться с тобой онлайн. Но любовные страдания — их не избежать, разве что вовсе отречься от любви. Иного выхода Артур Лишь не нашел.

Быть может, это объясняет, почему он провел девять лет в компании одного молодого человека.

Я не упомянул, что на коленях у него шлем от российского космического скафандра.

Но вот ему улыбнулась удача. Из мира за стенами вестибюля раздается бой: раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь — и Артур Лишь вскакивает с места. Посмотрите на него: глазеет на коварные напольные часы, а потом несется к стойке администратора и — наконец—­то — задает главный, темпоральный, вопрос.

— Не понимаю, как вы могли подумать, что я женщина.

— Вы такой талантливый писатель, мистер Лишь. Вы меня провели! А что это у вас в руках?

— Это? В книжной лавке меня попросили…

— Знаете, я в восторге от «Темной материи». Там есть одно место, оно напомнило мне Кавабату.

— Один из моих любимых авторов! «Старая столица». Киото.

— Я сама из Киото, мистер Лишь.

— Серьезно? Я буду там через пару месяцев.

— Мистер Лишь, у нас проблема.

Эта беседа разворачивается, пока женщина в шерстяном коричневом платье ведет его по коридору театра. Повсюду голые кирпичные стены, выкрашенные блестящей черной краской. Из декора — лишь одинокое бутафорское деревце, за какими прячутся герои комедий. Всю дорогу от отеля они бежали, и он так вспотел, что его накрахмаленная белая рубашка превратилась в недоразумение.

Почему он? Почему пригласили именно Артура Лишь? Мелкого романиста, известного лишь тем, что в юности он вращался в кругу писателей и художников школы Русской реки, слишком старого, чтобы считаться свежим, но недостаточно старого, чтобы его заново открыли. Чьи соседи в самолете в глаза не видели его книг. Лишь знает почему. Догадаться нетрудно. Был произведен расчет: какой писатель согласится задаром подготовиться к интервью? Нужен был кто­-то вконец отчаявшийся. Сколько его знакомых ответили: «Даже не рассчитывайте»? Скольких авторов перебрали, прежде чем кто­-то вспомнил: «Как насчет Артура Лишь?»

Он и правда вконец отчаялся.

За стеной публика что-­то скандирует. Должно быть, «Х. Х. Х. Мандерн». Весь месяц Лишь тайком зачитывался его романами. Эти космические оперетки сперва ужаснули его откровенно шаблонными персонажами и корявым языком, а потом покорили изобретательским гением, до которого ему явно далеко. На фоне ярких созвездий, рождающихся в воображении этого человека, новый роман Лишь, серьезное исследование человеческой души, выглядит малой планетой. И все же о чем его спрашивать? Писателей всегда спрашивают об одном и том же: «Как?» И ответ, как хорошо известно Лишь, очевиден: «Чтоб я знал!»

Его спутница щебечет о вместимости зрительного зала, о предзаказах, о промо—туре, о деньгах, деньгах, деньгах. Она упоминает, что у Х. Х. Х. Мандерна, похоже, пищевое отравление.

— Сами увидите, — говорит она, открывая черную дверь. На раскладном столике посреди чистой, ярко освещенной комнаты веером разложены мясные нарезки. Рядом стоит седая дама в шалях, а чуть ниже: Х. Х. Х. Мандерна выворачивает в ведро.

Дама поворачивается к Артуру, взгляд ее падает на шлем.

— А это еще кто такой?