Легенда, в которую трудно поверить Галина Юзефович — памяти Эдуарда Лимонова

В возрасте 77 лет умер писатель и политик Эдуард Лимонов. Литературный критик «Медузы» Галина Юзефович вспоминает путь одного из самых противоречивых современных русских авторов — от его участия в харьковских забастовках 1960-х до превращения в легенду, которой и сегодня трудно поверить.

Говорить об Эдуарде Лимонове, в сущности, легко, потому что на протяжении всей своей жизни — и персональной, и политической, и литературной — он оставался человеком изумительной, едва ли не гротескной цельности. Левая повестка, мачистская бравада, идеалистический интернационализм и антикапитализм (временами воинствующий) парадоксальным, но безупречно последовательным образом уживались у него с просвещенным русским национализмом, плавно перетекающим в едва ли не эзотерическое имперство.

В принципе, подобное смешение разных, порой взаимоисключающих политических доктрин сегодня не редкость: в том, что касается синтеза социалистических идей с националистическими, Лимонову наследуют многие современные общественные деятели и литераторы в диапазоне от Сергея Шаргунова до Захара Прилепина. Удивительно скорее то, что Лимонов был носителем этой эклектичной системы убеждений по меньшей мере с начала 1970-х годов и вплоть до самой смерти. 

Один из сравнительно редких в диссидентской среде представителей рабочего класса, Эдуард Савенко (псевдоним «Лимонов» придумал в начале 1980-х друг писателя, художник-эмигрант Вагрич Бахчанян) уже в 1963 году, совсем еще юным, принимал участие в Харьковской забастовке против снижения трудовых расценок. Переехав в Москву в 1974-м и начав активно вращаться в либеральных богемных кругах (легенда, любовно пестуемая и распространяемая самим Лимоновым, состояла в том, что он выучился виртуозно шить джинсы и обшивал всех советских суперзвезд, от Булата Окуджавы до актера Олега Даля), он все равно оставался убежденным леваком, куда более радикальным по своим взглядам, чем тогдашнее советское руководство. 

Покинув СССР в 1974 году (согласно его собственным не вполне достоверным рассказам, уехать его вынудило КГБ, поставившее молодого поэта перед дилеммой: либо эмиграция, либо стукачество), Лимонов ухитряется и в изменившихся условиях сохранить свои взгляды неизменными. В отличие от большинства советских эмигрантов, впадавших на Западе в романтическую завороженность идеалами капитализма, Лимонов пишет в американские русскоязычные издания пламенные заметки, бичующие пороки общества потребления, и завязывает рискованную дружбу с американскими коммунистами. Во Франции, куда он переезжает на волне популярности своего дебютного романа «Это я, Эдичка» (он был издан в Париже в 1979 году и разом превратил молодого эмигранта в восходящую литературную звезду), Лимонов первым делом налаживает связи с Французской компартией и начинает писать для левой прессы. 

Тем удивительней может показаться внезапная метаморфоза, происходящая с ним на рубеже 1980-1990-х: Лимонов возвращается в СССР, где занимает ультраконсервативную и, по сути дела, реваншистскую позицию. В 1993 году писатель защищает осажденный ельцинскими войсками Белый дом, создает Партию национал-большевиков, учреждает газету «Лимонка», а парой лет позже участвует в целой серии региональных войн — на Балканах, в Абхазии, в Приднестровье, каждый раз поддерживая ту из сторон, которую с наибольшими основаниями можно было определить как пророссийскую. Однако на самом деле никакой метаморфозы в этом внезапном на первый взгляд изломе лимоновской биографии нет: левые принципы для него всегда были ценны не сами по себе, но в первую очередь как естественное вместилище русской имперской идеологии, которой он и продолжил со всем пылом служить даже после распада «красной империи».

Мне довелось несколько раз видеть Эдуарда Лимонова в те годы: он ходил в черном кожаном пальто до пола с высоко поднятым острым воротником, в сопровождении нескольких явно очарованных им юных соратников и предпочитал отзываться на обращение «вождь». И в этом поразительном даже для того странного времени позерстве, в этой ошарашивающей и откровенной литературщине, прорывающейся вдруг в реальную жизнь, ясно прочитывалась вторая — наряду с цельностью и последовательностью — черта Эдуарда Лимонова как личности: его постоянная, напряженная и осознанная работа над собственной биографией, превращение ее в самоценное художественное высказывание. 

Мифологизацией, романтизацией своей жизни и своего образа Лимонов занялся очень рано — в сущности, одновременно со стартом литературной карьеры. Все его книги — начиная с бескомпромиссно гениального «Эдички» и заканчивая тяжеловесными и пафосными поздними вещами вроде «В Сырах» или «Деда», примерно в равной мере автобиографичны и фантасмагоричны. Меньше всего Лимонов заботился о том, чтобы донести до современников и потомков свой правдивый и узнаваемый образ — вместо этого он писал эффектный портрет человека, которым отчасти был, а отчасти только хотел быть, на фоне великой эпохи. 

С этим непрестанным процессом самопрезентации связана исключительная легкость Лимонова в обращении с фактами. Так, когда молодые и брутальные последователи Лимонова выразили недовольство гомосексуальной сценой в «Эдичке», писатель немедленно заявил, что ничего подобного в реальности не было, и потребовал исключить непристойный фрагмент из всех переизданий романа. Схожими мотивами окрашена и его недавняя размолвка с Захаром Прилепиным, одним из самых преданных последователей Лимонова как в искусстве, так и, если можно так выразиться, в жизнетворчестве: Лимонов обвинил Прилепина в том, что тот якобы никогда не входил в ряды нацболов и лишь паразитировал на связанном с ними героическом ореоле. Кажется, что вычеркнуть из жизни разочаровавшего его человека, добавить пару красочных эпизодов (так, судя по всему, описанная в повести «История его слуги» работа Лимонова на подпольного миллионера — выдумка от первого до последнего слова) или, напротив, отречься от какой-то части собственного прошлого было для Эдуарда Лимонова не сложнее, чем вырвать пару страниц из книги. 

Пожалуй, не все части того невероятного романа, в который Эдуард Лимонов превратил свою жизнь, удались автору одинаково хорошо. Вероятно, многие главы выиграли бы от сокращения или вдумчивой редактуры. Однако в безрассудной готовности полностью слить биографию с литературой, трансформировать все свое существование в один бесконечный и волнующий акт творчества, есть безусловное величие, хорошо знакомое нам по историческим образцам и практически не представимое в наше рациональное и прагматичное время.