Во время эпидемии сидеть дома — вопрос морали Почему россиянам это дается с трудом? Рассказывает Максим Трудолюбов

Эпидемия меняет мораль: ответственность за других становится важнее, чем права человека. Но в тех обществах, где и права человека — не аксиома, убедить граждан сидеть на карантине — еще труднее. О том, как связаны соблюдение карантина и доверие государству, рассказывает колумнист New York Times и редактор The Russia File Максим Трудолюбов.

Докторам аплодируют, их поддерживают, им собирают деньги, их изображают на картинах. Им доверяют и к ним прислушиваются. Пока чувствительность к опасности высока, источник легитимности власти из президентских дворцов, военных казарм и храмов переместился в институты вирусологии и бюро государственной статистики. Тем, кто это вовремя понял, многого удалось добиться. 

Стать временными подчиненными врачей — в глазах общества — должны были и профессионалы безопасности, и священнослужители, которым до сих пор нелегко (не только в России) дается осознание, что носителями харизмы, сравнимой с духовной, мгновенно стали светские эксперты, а религиозные церемонии любых вероисповеданий приводят к наибольшему числу заражений коронавирусом. Политикам тоже нужно было отступить и вовремя надеть белые халаты и маски — часто буквально — чтобы продемонстрировать, кто для них сегодня авторитет.

После длительных колебаний в маске на публике появился председатель КНР Си Цзиньпин — это было 10 февраля. Канцлер Германии Ангела Меркель 11 марта пришла на свою первую большую пресс-конференцию по ситуации с эпидемией без маски, но в сопровождении Лотара Вилера, президента Института Роберта Коха. Примерно через две недели, 24 марта, президент Владимир Путин — в полной химзащите — нанес визит в больницу в Коммунарке, где появился в сопровождении доктора Дениса Проценко. 

Харизматические доктора появились всюду — где-то доктора-герои как Проценко, а где-то еще и доктора-авторитеты, как Кристиан Дростен из берлинской клиники «Шарите». Вирусолог Дростен, один из разработчиков диагностического теста на COVID-19, на пике кризиса каждый рабочий день выпускал подкаст, обобщая последние данные о пандемии и давая советы миллионам жителей Германии. Эпидемиолог Сотирис Цодрас в Греции, руководитель Национального института инфекционных болезней Энтони Фаучи в США, Яп ван Диссель, главный вирусолог Национального института общественного здравоохранения в Нидерландах, стали для своих обществ главными источниками достоверной информации о вирусе и советчиками в том, как себя вести в новой для всех ситуации.

Во время эпидемии моральным становится то, что обычно существует вне морали, и авторитетные эксперты помогают это изменение осознать. Нужно принять ситуацию, в которой вы, выходя из дома, создаете риск для тех, кого вы можете заразить сейчас, и тех, кого можете заразить позже, если подхватите вирус, и для тех, кого заразят те, кого заразите вы и так далее. Конечно, есть свобода передвижения, но приоритет ответственности за других делает апелляцию к индивидуальным правам актом эгоизма. Карантин — не только способ выжить, но и способ помочь выжить другим. Именно «власть в белом халате» помогает перенести акцент с привычных каждому прав на ответственность за других. И это работает, люди даже вывешивают национальные флаги на окна и балконы — хотя и среди экспертов, и среди граждан есть разногласия по поводу соразмерности ограничений угрозе. 

Но, вероятно, не везде. В обществах, где защита прав индивидуальности не аксиома, сделать сидение дома вопросом морали труднее. В российском обществе — и не только в российском, конечно, — для человека естественны не права, а ответственность за свои доходы и благополучие семьи. Отвечать за себя и близких постсоветские общества учились на протяжении всех минувших 30 лет — в условиях, когда ожидать помощи от государства или абстрактных «других» не приходится. Одни создали малый бизнес и построили дачу; вторые сделали себе имя в науке или искусстве; третьи заработали на госконтрактах и купили виллы на красивых побережьях. Сейчас такую ответственность уже можно считать чем-то естественным. 

Чтобы ответственно сидеть дома, нужно доверие к государству, которое там, снаружи, делает свою часть работы на общее благо. Люди в России признают опасность эпидемии, но не доверяют властям, в том числе информации, которая исходит из официальных источников. Опасности, связанные с вирусом, в государственных и общедоступных медиа поначалу не акцентировались, не редкостью были и разного рода теории заговоров.

У общества нет уверенности в том, что государство учтет интересы всех в равной мере. Более естественно представление о том, что тем, у кого есть много, достанется еще больше, а у тех, у кого мало, еще и отнимется. Именно поэтому люди не воспринимают ограничения со стороны государства как меры, предпринимаемые в их интересах. 

В ситуации, когда государство — не источник защиты и помощи, а источник угроз или потенциальных возможностей, моральное поведение — это помощь себе и близким, пусть и ценой нарушения ограничений. Именно поэтому распространенная в России реакция на чрезвычайные карантинные ограничения — которые к тому же не называются ни чрезвычайными, ни карантинными, — продолжить торговлю в обход запретов, не закрывать бизнес любой ценой, сходить на церковную службу для своих. Причем люди, близкие к государству, охотно обходят ограничения государством же установленные: культура ухода от запретов не знает социальных границ. 

Государство воспринимает это поведение в выгодном для себя ключе — как простое непослушание, нежелание признавать авторитет власти, следствие отсутствия правовой культуры. Российское государство, у которого есть в запасе ресурс, не выделяет дополнительную помощь обществу и частному бизнесу, вероятно, в силу установки на то, что часть помощи пойдет не по назначению и будет просто разворована. Так создается порочный круг недоверия: граждане не верят, что государство им поможет, и потому плохо воспринимают ограничения, государство со своей стороны отказывается помогать, потому что не верит, что граждане ответственно распорядятся помощью. Этот круг окончательно замкнется, если Кремль приурочит выделение значимой помощи людям и фирмам к выборам или к голосованию по конституции, что было бы вполне в кремлевской логике. 

Поэтому в России власти недостаточно надеть белый халат, чтобы сделать изоляцию моральным актом, предпринимаемым из солидарности, а не из-под палки. Это видно даже на рейтингах власти — публичное принятие авторитета медицины и науки повысило поддержку Ангелы Меркель, но не повысило рейтинг одобрения деятельности Владимира Путина. Если власть убедительно носит белый халат, то и «врачебная легитимность» ей достается, и снятие халата — постепенное ослабление карантинных ограничений — дается легче. 

Временного слияния власти с медициной в России, судя по всему, не произошло. И потому не появляются в России и фигуры докторов-авторитетов, к которым все, в том числе и власть, прислушиваются (и потому, кстати, в российских условиях неэффективна левая критика медицины как новой религии, см. колонки философа Джорджо Агамбена). В России доктора — герои, ведущие сражение на передовой. Они герои не столько благодаря поддержке государства, сколько вопреки. Количество жертв коронавируса среди медицинских работников в России очень велико пропорционально общему числу смертей от болезни, впрочем, этим последним данным нет полного доверия. Даже список памяти погибших медработников врачи ведут самостоятельно.