«То, что мы узнали о пытках, очень сильно нас накрыло» Интервью Марины Золотовой — главреда самого популярного белорусского новостного сайта Tut.by — о работе журналистов в экстремальных условиях

Одно из самых популярных независимых белорусских изданий Tut.by работает в Минске уже 20 лет. В последние месяцы власти задерживали журналистов Tut.by с десяток раз. Во время протестов после выборов президента Беларуси доступ к сайту издания — вместе с ресурсами многих независимых СМИ — был ограничен несколько дней. Спецкор «Медузы» Фарида Рустамова поговорила с главным редактором Tut.by Мариной Золотовой о том, как на издание давят власти и активисты, какие советы она дает своим журналистам, освещающим протесты, — и как Tut.by приспособился к работе во время интернет-шатдауна.

— В этом году 20 лет, как Tut.by работает в Беларуси. Вы когда-нибудь видели что-то подобное тому, что происходит в стране сейчас?

— Такого раньше не было. Раньше власти не обращали внимания на интернет, им казалось, что это что-то для очень маленькой части аудитории. Когда они поняли, что это не так, были попытки надавить, отрегулировать. Но то, что произошло теперь, это уникальная история. Сначала попытались интернет ограничить, но никто не представлял, насколько все серьезно, потому что ограниченный интернет — это большая социальная напряженность. Люди, которые вместо онлайна встречаются в офлайне, — это люди, которые вмиг остались без работы, люди, у которых встал бизнес. 

Ситуация так развивается с начала мая, с момента объявления президентских выборов. Как только о своих амбициях заявили альтернативные кандидаты — Сергей Тихановский, Валерий Цепкало и Виктор Бабарико, — все изменилось и стало развиваться по непривычному для Беларуси сценарию. 

— На вас как на независимое издание всегда оказывалось давление со стороны властей. Как оно изменилось за последние месяцы?

— «Не пишите про это» или «только попробуйте об этом написать» — такого не было. Вместо этого просто ограничивали доступ к нашим ресурсам. Сначала отключили внешний трафик, и белорусы не смогли пользоваться ютьюбом, гуглом, мессенджерами, если они не продвинутые пользователи, которые умеют пользоваться VPN и прокси. Потом стали ограничивать доступ конкретно к нам. Для зарубежной аудитории стал недоступен Байнет, люди не могли зайти на сайты не только независимых СМИ, но и государственных изданий и органов. Наши материалы выкладывались на всех наших каналах, больше всего в телеграме и ютьюбе. При этом нам самим были доступны только локальные сервисы, мы не могли даже свои собственные ролики на ютьюбе смотреть! После этого стали ограничивать доступ к нашим сайтам для самих белорусов — к Tut.by, Onliner, Euroradio, «Наша Нiва» и другим. 

— Как вы приспособились к работе во время шатдауна? Как изменилась ваша работа из-за этого?

— У нас работало зеркало сайта, его могли читать пользователи из-за границы и те, кто настроил VPN. Мы понимали, что могут возникнуть такие проблемы, и были к этому готовы. Это требует огромных усилий не только редакции, а в первую очередь технической службы. Наши админы, программисты в этом плане боженьки, они подготовились и оперативно реагировали на все. На днях вернули внешний трафик, стали доступны мессенджеры, ютьюб и так далее. А потом уже сняли ограничения с отдельных локальных ресурсов вроде нас. Мне показывали цифры, у нас 10 августа [на следующий день после выборов] пропускная способность сайта уменьшилась в четыре раза. 

У ребят, которые у нас занимаются видео и соцсетями, то есть нашими каналами в ютьюбе и телеграме, сильно выросла нагрузка. Эти каналы стали для внешнего мира единственным источником информации о том, что происходит в Беларуси, потому что на сайты никто не мог зайти. 

— В среду милиция освободила одного из ваших сотрудников, собкора Tut.by Станислава Коршунова. Кого-то еще из ваших сотрудников задерживали в последнее время?

— С мая, когда стартовала кампания, наших журналистов задерживали уже около десяти раз. Обычно это были задержания для установления личности: человек с бейджем в жилете работает в поле, его задерживают на несколько часов, везут в милицию, устанавливают личность и отпускают. Понятно, что это не случайно делается. Коршунов единственный, кто провел в ИВС сутки, и ему тоже сказали, что его с кем-то перепутали. Хотя он опять же был в жилете и с бейджем. 

В тот же день [когда задержали Коршунова] у журналистов массово срывали бейджи, повреждали камеры, изымали флешки. Это целенаправленные действия. Вчера министр внутренних дел сказал, что в отношении журналистов такого больше не повторится, но уже после этого сообщения задержания и избиения журналистов все равно произошли. 

— Как ваши сотрудники работают на протестных акциях? Вы им даете какие-то особенные инструкции?

— Для нас это уникальный опыт. Такого раньше не было. Последняя акция, опасная для здоровья, была в 2010 году, на позапрошлых президентских выборах. Большие протесты были против налога на тунеядство в 2017 году, но тогда не было угрозы для жизни и здоровья. 

Когда мы начинали готовиться в этом году, мне фотограф сказал: «А давай мы купим фотоотделу шлемы, очки, респираторы». Вначале мы относились к этому со скепсисом — дескать, мы же в мирной стране. Но теперь мы поняли, что мы правильно сделали и решили еще докупить. 

К сожалению, у нас не было другого опыта работы. Максимум до 1996 года условия были более-менее свободные. И когда ребята идут работать в независимые СМИ, они понимают, что это не может быть безопасно. Но те риски, с которыми мы столкнулись сейчас, гораздо выше: есть более высокий риск быть задержанным, получить травмы. Мы осознаем, что рискуем, при этом всем ребятам советуем не лезть в самое пекло, уходить, когда начинается что-то опасное. 

Двое наших сотрудников получили травмы от осколков — судя по всему, светошумовых гранат. После этого мы купили защитные жилеты, которые мотоциклисты и игроки в пейнтбол используют. У нас есть бронежилеты, которые мы возили с собой на Украину, но надеемся, что они не пригодятся. 

— Как вы думаете, почему белорусские власти аккредитовали так мало иностранных журналистов?

— Они увидели, что в этом году их позиции не такие сильные, как, например, в 2015 году. А на позапрошлых выборах, в 2010 году, распространение информации не было настолько стремительным, не было телеграм-каналов и всего остального. В этом году Лукашенко был в очень уязвимой позиции. Поэтому, чтобы контролировать ситуацию, они ограничили и журналистов, и наблюдателей.

— Как вы думаете, почему ОМОН избивает даже тех журналистов, которые имеют аккредитацию и светоотражающие жилеты?

— Мне сложно ответить на этот вопрос, я не понимаю, как можно не осознавать, что это все увидят. Даже если вы отключаете интернет на время, потом это все равно всплывет. Возможно, они осознали это и вчера ослабили атаку, не было гранат и резиновых пуль. 

— Что вы думаете о телеграм-канале Nexta? Это СМИ или не совсем?

— Там очень много активизма. Раньше его можно было назвать в большей степени СМИ, но сейчас там есть конкретные призывы к конкретным действиям, поэтому я бы не сказала, что это уже СМИ. Мы подписаны на них, внимательно изучаем то, что они публикуют, проверяем, что-то используем, что-то пропускаем, когда понимаем, что это фейк или агитка, — как и в случае с другими телеграм-каналами. 

— Вы испытываете давление со стороны активистов? 

— Немного есть, потому что все считают, что СМИ всем должны, что журналист должен тоже идти на баррикады. Но обвинять людей тоже сложно, потому что они не понимают, в чем специфика работы СМИ, что журналисты должны оставаться над схваткой, несмотря на то, что в СМИ работают обычные люди и граждане своей страны. Иногда люди спрашивают: «Вы что, не с нами?» или «Вы что, против нас?» 

Недавно мне довелось услышать, что все независимые СМИ должны превратиться во фронтовые, агитировать, участвовать в войне на той стороне, которая противостоит действующей власти. Но журналист не может быть вовлечен ни в какую из сторон конфликта, он должен просто освещать то, что происходит. «Почему вы не поставили эту информацию? Это же важно! Вы что, боитесь?» Слушайте, мы сами решаем, что нам ставить, а что нет, и каждый раз приходится объяснять. Но люди часто остаются при своем, они считают, что если ты не опубликовал информацию, которая им кажется важной, это потому, что ты непременно чего-то боишься. 

Я не могу сказать, что отношусь к этому болезненно, потому что я могу понять этих людей. Они не должны на 100% вникать в специфику работы СМИ, это их право — обижаться или нет, на нас много кто обижается. От СМИ всегда все что-то хотят, принимают за какой-то обслуживающий сервис. 

— Среди ваших сотрудников есть те, кто в нерабочее время участвуют в протестах? Как вы этот вопрос решаете в редакции?

— Я не могу контролировать, чем люди занимаются в нерабочее время, это было бы как-то уж совсем. Но мы договорились о том, что если они находятся на акции и в ней участвуют, а не работают, то в этот момент они не журналисты, и если с ними что-то в этот момент происходит, то они не представляются журналистами. 

— Как журналисту сохранить хладнокровие и объективность, когда он видит, что его коллег или даже его самого избивают и задерживают?

— Сохранить объективность всегда сложно. Когда вчера стали выпускать людей из изоляторов, мы узнали много шокирующих фактов. Я не люблю это слово, но другого не подобрать. И девушки, и парни рассказывали совершенно невероятные вещи. С одной стороны, ты журналист, с другой стороны — нормальный человек, который видит, что беспредел происходит не только в отношении журналистов, а ко всем людям отношение правоохранителей жестокое и бесчеловечное. Я не знаю, как в этой ситуации можно оставаться равнодушным. Поэтому я не знаю, как ответить на этот вопрос. Мы можем только помнить, что надо в любом случае запрашивать комментарии всех сторон и избегать давать оценки от своего имени. Все это понятно, но то, что мы узнали о пытках, очень сильно накрыло нас. 

— Есть ли сейчас в Беларуси примеры журналистской солидарности или каких-то совместных действий журналистского сообщества?

— С этим все интересно. У нас за последние дни уволилось сразу много журналистов из государственных СМИ. Они стали потихоньку увольняться еще до выборов, в течение лета, но после выборов стали уходить самые известные, например Евгений Перлин. Причем они делают это публично, делают заявления. 

А государственные СМИ выступили с заявлением, к которому призвали присоединиться других журналистов и в котором призывали отказаться от насилия. Это было обращение к министру информации. Заявление хорошее, хорошо, что его подписывают журналисты разных изданий, потому что обычно у нас между журналистами государственных и независимых изданий стена. Эта стена еще больше выросла после «дела БелТА». Но мне не очень понятно обращение к министру информации, потому что бьют нас, журналистов, сотрудники министерства внутренних дел, причем явно целенаправленно. Непонятно, что в этой ситуации будет делать министр информации. 

— Как журналисту в 2020 году не сойти с ума от такой работы? Как убедить себя в том, что нужно продолжать это делать? 

— С одной стороны, мы видим насилие, и это шок и страх, а с другой — ты видишь, как массы людей объединяются, помогают друг другу, это все тоже тебя заряжает. Надо искать позитивные моменты, они действительно есть. 

И еще одна вещь, которую я сегодня повторю своим ребятам. Если есть сигналы, что у нашего сотрудника какой-то кризис, мы будем обращаться к помощи психологов и как-то это решать. Наши редакторы следят за состоянием своих журналистов: кто сильно нагружен, кого надо отправить на отдых, кто должен выспаться сегодня. В таких ситуациях, как сейчас, все мобилизуются, нет даже времени, чтобы перетягивать одеяло на себя или как-то конкурировать, надо думать о том, чтобы просто делать свою работу. 

И еще мы надеемся, что спустя какое-то время мы сможем все вместе встретиться, обнять друг друга и неформально пообщаться. Кроме того, что происходят все эти события, мы все работаем удаленно, координируемся в разных мессенджерах; мы слышим голоса друг друга, но видимся редко.