«Опасность пропаганды в том, что иногда пропагандист сам начинает в нее верить. Посмотрите на Лукашенко» Исследователь медиа Григорий Асмолов — о том, как изменилась пропаганда в интернет-эпоху
Довольно распространенное представление о причинах устойчивости авторитарных режимов, вроде российского и белорусского, состоит в том, что государство ограничивает доступ к независимой информации. Однако Григорий Асмолов, научный сотрудник Института России при Королевском колледже Лондона, исследующий медиа и коммуникации, обращает внимание на то, что даже у граждан Беларуси, России и большинства других авторитарных стран благодаря интернету есть доступ к альтернативным точкам зрения — просто власть поняла, как нужно действовать в такой ситуации. В интервью «Медузе» Асмолов рассказал о том, как отличить пропагандистское сообщение от нейтрального — и как научиться противостоять пропаганде нового типа.
— Что вообще ученые называют пропагандой?
— На этот вопрос нет однозначного ответа, определений сотни. Изначально понятие «пропаганда» было связано с распространением религиозного знания и в него не вкладывался аспект манипуляции, не было негативных коннотаций. Из современных определений мне больше всего нравится предложенное недавно коллегами из Гарвардского университета, выпустившими книгу «Сетевая пропаганда». Суть его в том, что пропагандист преследует некоторую цель, и для ее достижения пытается повлиять на поведение потенциальных аудиторий так, чтобы оно соответствовало его целям. И для этого он использует манипуляции с информацией. Пропаганда пытается изменить отношения человека с окружающим миром с помощью информационных сообщений. Дальше начинается бесконечная дискуссия, где есть манипуляция, а где — нет.
— А неоспоримые примеры есть?
— Например, история Cambridge Analytica. Чтобы повлиять на поведение людей на выборах [в США] или в вопросе по выходу Великобритании из ЕС, они манипулировали аудиторией за счет индивидуального подхода — подмешивали в ленты соцсетей персонализированные политические новости, которые с высокой вероятностью могли бы повлиять на конкретного человека.
— Как это работало?
— Суть этого метода я услышал от Кристофера Уайли, который всю эту историю с Cambridge Analytica первым рассказал прессе. Он бывший сотрудник этой компании. Раньше пропагандист выходил на сцену и говорил что-то толпе, пытаясь повлиять на мнения. Теперь за счет информационных технологий, возможности сбора и анализа персональных данных стало эффективнее действовать иначе. По сути, этот оратор сходит со сцены, подходит к каждому слушателю и, зная об этом человеке очень многое, шепчет на ухо то, что точно эффективно на него повлияет. Он собирает информацию об аудитории, а потом подстраивает свои сообщения под каждого конкретного человека. Это как прийти на первое свидание и знать, скажем, любимые фильмы партнера — понравиться становится значительно проще.
Пару лет назад мне попался стартап под названием The Spinner, который увел этот подход еще дальше. Он предлагал таргетировать конкретных людей, чтобы повлиять на их решения. Например, если вы хотите убедить родителей, чтобы они купили собаку, вы можете заказать услугу, чтобы им постоянно попадались новости, связанные с позитивным влиянием животных на развитие детей. Стартап в какой-то момент запретили, но здесь важна суть возможностей этих новых инструментов. Если вы специально формируете информационную картину человека, это делает для него принятие нужного вам решения более комфортным.
— Это возможно благодаря соцсетям?
— Да, это, в первую очередь, влияние соцсетей, хотя и не только их. Если раньше мы получали сообщения по телевизору, по радио, читали в газетах, а потом шли обсуждать это со своим окружением, то сегодня в цифровой информационной среде у нас есть возможность сразу же проявлять активность — лайкать, комментировать, делиться сообщениями и участвовать в краудсорсинговых проектах. Обмен новостными сообщениями стал частью персональных коммуникаций. И пропаганда больше не воспринимает человека только как пассивную аудиторию, а старается вовлечь в свою репродукцию. В такой ситуации можно говорить о «пропаганде соучастия», и это относительно новый аспект манипулирования общественным мнением. Влияние пропаганды сильнее, когда она не просто предлагает какую-то картину мира, а вовлекает человека и превращает его в часть пропагандистской системы.
— То есть интернет упрощает способы распространения пропаганды?
— Традиционно пропаганда базировалась на возможности некой информационной монополии. В Советском Союзе все СМИ контролировало государство, единственный возможный источник «другой» информации — «вражеские голоса» по радио, но их можно было глушить. После появления интернета влиять на общественное сознание стало труднее. Есть модели типа Северной Кореи, где внешние источники полностью отрезаны, но технически это очень сложно реализовать и применять. У людей сегодня есть доступ к разным источникам информации.
Да, есть попытки блокировать сайты, что-то запрещать, но эффект от этого минимальный — информация находит обходные пути. И для пропаганды встал вопрос: как эффективно работать в этой новой среде, где невозможно применить полную монополию? Государство стало учиться, как с помощью новых технологий компенсировать невозможность полного контроля инфопространства.
— И чему оно научилось?
— Сегодня активна так называемая «вычислительная пропаганда» (computational propaganda). Понятие предложил Филипп Ховард, директор института по изучению интернета в Оксфордском университете. В вычислительной пропаганде действуют новые технологии и новые участники распространения месседжа. Ко вторым относятся боты, которые повышают видимость информации.
Монополия на распространение информации уже не так важна. В ситуации избытка информации и дефицита внимания наиболее влиятельными оказываются самые заметные месседжи. Алгоритмы, которые определяют видимость информации в соцсетях, реагируют на то, какое количество людей поддерживают ее распространение. Боты же активно комментируют, лайкают и шерят нужные месседжи пропагандиста, и, в итоге, повышают их видимость.
— Но ведь в России явно недостаток альтернативных источников информации. Это делает российскую пропаганду эффективнее?
— На самом деле в России они доступны, вопрос в желании получать из них информацию. Да, большинство независимых СМИ были за последние несколько лет взяты государством под контроль, но найти альтернативную точку зрения в интернете все равно нетрудно. Здесь в большей степени проблема в информационной грамотности. Людям не хватает знаний того, как должны потребляться новости, как критически воспринимать информацию. Отсюда и проблема с желанием знакомиться с ситуацией с разных сторон.
— То есть желания узнать другую точку зрения не возникает, потому что люди не умеют отличать качественную подачу новостей от некачественной, и поэтому не ищут альтернативу?
— Да, но не только. Поиск информации — достаточно ресурсоемкая задача. В жизни много проблем, и критическое потребление новостей требует усилий. А люди вообще склонны к пассивному потреблению информации, когда сидишь у телевизора, а новости сами идут к тебе. Сейчас мы видим их в соцсетях, когда в ленте ими делятся наши друзья. Наша информационная картина в большой степени формируется нашими контактами, а не конкретным каналом.
Кроме того, еще есть сформированная апатия, когда человек не доверяет вообще никому. Добиться ее — одна из целей пропаганды. У пользователя интернета, который видит, что кто-то с кем-то бесконечно спорит, появляется ощущение, что никому нельзя доверять, вся информация вокруг — фейк. Люди уходят из соцсетей, не хотят ни в чем участвовать. Подобная апатия — эффект современной пропаганды, это снижает риски для власти. И это то, что мы тоже видим в России.
— А какие еще эффекты есть у пропаганды?
— Есть три таких аспекта. Пропаганда позволяет мобилизовать людей на задачи, связанные с тем, чего хочет манипулятор. С этим, кажется, все понятно. Второе — пропаганда поддерживает демобилизацию. Интернет позволяет гипотетическим оппозиционерам и активистам в чем-то участвовать, самоорганизоваться, а пропаганда стремится снизить потенциал интернета и не дать какой-то части общества мобилизоваться в независимых форматах. Это делается посредством создания сомнений в целях мобилизации. Можно поставить вопросы: а вы действительно хотите это делать? А вы уверены, что эта активность служит хорошим целям, а не интересам страшных внешних сил? Люди начинают сомневаться в целесообразности того, в чем они были убеждены. Кроме того, способствуя социальной поляризации, повышая эмоциональный градус онлайн-конфликтов и тем самым разрушая связи между людьми, пропаганда разрушает и альтернативные структуры, которые могли бы во что-то объединиться.
— Как распознать пропагандистское сообщение?
— В пропаганде обычно видны попытки манипуляции за счет эмоциональной составляющей и за счет манипуляций с достоверностью информации. Месседж, который не является пропагандистским, изначально предполагает право на мнение другого и готовность участвовать в дискуссии.
Если говорить о недавних событиях, то, можно увидеть например, как пропаганда работала в контексте голосования по поправкам в Конституцию. Прежде всего есть задача повлиять на решение. Это может достигаться через те или иные месседжи, в данном случае связанные с разными поправками. К примеру, какие-то гендерные вопросы связывались с проблемой морального облика общества, его благосостояния, роста численности населения. Позиционирование такое: есть так называемые традиционные и нетрадиционные отношения, нетрадиционные отношения — проблема для развития общества, если проголосуете так-то, вы решите проблемы, связанные с этими угрозами.
Пропаганда реализует эту идею двумя способами — простым продвижением этого месседжа и особо провокационными роликами, в которых посыл доводится до абсурда. Я говорю о ролике про усыновление ребенка гей-парой. Его абсурдность эффективна не за счет того, что убеждает кого-то, а за счет создания очень агрессивной, негативной среды коммуникации вокруг этого месседжа. Тема становится центральной в обсуждении, она вовлекает большое количество людей и способствует эмоциональным конфликтам, а также социальной поляризации.
С одной стороны, пропаганда говорит, что если вы проголосуете «за», вы решите целый ряд общественных проблем. С другой, она делает это центром внимания большого количества людей, максимально провоцирует и поляризует общество. И это, опять же, приводит к распаду определенных социальных связей.
— Двадцать-тридцать лет назад, до эпохи интернета, подходы были те же?
— Подход особо не меняется. Пропаганда всегда базируется на упрощенной модели мира — в эффективных пропагандистских месседжах есть некая проблема и есть ее решение. Обычно целевой аудитории предлагается участвовать в решении проблемы. Месседж определяет каких-то врагов, проблемы, источники нестабильности — того, что является причиной плохой жизни. А то, что называется «плохой жизнью», будет зависеть от контекста.
Если говорить о целях манипулятивных сообщений, то они часто завязаны на другом традиционном политическом лозунге — «Разделяй и властвуй». Присутствие пропаганды в соцсетях становится причиной разобщения. Работает это так: какая-то тема оказывается камнем преткновения и некоторым образом меняет структуру общества. Например, в ситуации с конфликтом на Украине контроль за распространением информации осуществлялся в том числе за счет создания накаленной атмосферы вокруг тех событий. Это приводило к тому, что люди начинали ругаться и активно удалять друг друга из друзей в соцсетях. Так распадались связи, которые могли быть альтернативными источниками информации о том, что происходит. А если горизонтальные связи между людьми по разные стороны конфликта распадаются, монополия государственных источников информации становится сильнее.
Фейковые новости в этом смысле не обязательно должны сильно влиять на вашу точку зрения. Часто это просто провокации по горячей теме, чтобы заставить людей ссориться и делиться на группы в зависимости от мнений по этому поводу: если ты думаешь так-то, ты не можешь быть мне другом, убирайся из моей ленты. И это может касаться наших одноклассников, сокурсников, коллег, родственников.
— Как это влияет на устройство общества?
— Сегодняшняя пропаганда опасна и эффективна, потому что она не только формирует мнение вокруг какой-то темы — она меняет структуру общества, приводит к распаду социальных связей. Особенно это хорошо работает в соцсетях, потому что их устройство способствует таким битвам.
Важно еще и то, что в России недостаточно защитных механизмов, которые позволяют нам разделять личное общение и политическую позицию. Исследования показывают, что, если человек в России обладает другими политическими взглядами или в принципе иным мнением по какой-то важной общественной теме, и это вдруг становится явно в рамках коммуникации в социальных сетях, это часто приводит к исключению человека из круга общения теми, кто придерживаются иного мнения. Во многих других социополитических системах столетиями формировались нормы, что обсуждать политику не очень прилично, потому что мнения могут оказаться разными и это приведет к спору. Чтобы сохранить дружбу, сотрудничество, отношения, лучше эти темы не поднимать. Эти защитные механизмы частично работают и в социальных сетях.
В других обществах бывают ситуации, когда в семье есть люди с разными политическими мнениями, и они нормально уживаются. В России же это особенно часто становится проблемой на поколенческом уровне, когда старшие и младшие родственники живут в разных информационных средах, и это приводит к очень серьезным разладам. И тут, скорее, ответственность детей в том, чтобы выработать защитные механизмы, которые позволят нормально общаться с родственниками, живущими в другой информационной среде.
— Но, кажется, что-то похожее было и раньше: люди и пятьдесят лет назад могли обсуждать что-то на кухне, поссориться и перестать общаться. В чем отличие сегодняшней ситуации?
— Феномен советской московской кухни действительно сравнивают с ролью интернета как альтернативным публичным пространством. Но количество людей, которые могли собраться на кухне, значительно меньше друзей в вашей френд-ленте. Масштаб вовлечения в обсуждение провокационных тем другой.
На кухне сидели люди избранного круга, а в соцсетях есть слабые и сильные связи, разные степени знакомства. Исследователи описывают появление какой-то новой дискуссионной темы, как взрыв политической гетерогенности (разнородности — прим. «Медузы») — разобщение из-за разногласий. Часто вы думаете, что среди ваших подписчиков в соцсетях собрались люди, которые думают одинаково с вами, и вдруг возникает какой-то политический или гендерный вопрос, который вызывает дискуссию, — и вы узнаете, что у вас в друзьях люди, которые думают об этом совершенно иначе. В ситуации московских кухонь это не работало, потому что пространство персональной коммуникации и пространство медиа были отделены [друг от друга].
Кроме того, в соцсетях намного проще удалить кого-то, отсоединиться. Если раньше, чтобы разорвать с кем-то связь, нужно было бросить перчатку, не пожать руку, написать публичное письмо, сегодня за счет интернета разорвать связь с другим человеком намного проще. И в его российском сегменте подобный разрыв стал декларативным способом заявить, что с этим человеком я не хочу общаться. Мы видим много постов о том, как кто-то кого-то удалил из друзей. Или такие призывы: если вы думаете так-то, сами удалитесь из моих друзей. И символическое удаление человека в соцсетях из-за какой-то дискуссионной темы очень сильно влияет на наши отношения в офлайне.
Современная пропаганда может успешно ссорить нас с людьми, мнение которых отличается от нашего. Это повышает возможность государства влиять на наши взгляды, потому что мы теряем альтернативные источники информации.
Поэтому так важно, чтобы наши соцсети были сформированы гетерогенно, когда среди наших контактов есть люди с разными мнениями. Если каждая дискуссионная тема приводит к тому, что мы удаляем кого-то, наша соцсеть автоматически становится все более однородной, мы получаем только ту информацию, которая соответствует нашему мнению.
— Для государственных пропагандистов это все в плюс?
— На самом деле для них тоже есть серьезная опасность — нарушение механизма обратной связи. Исследователи обращают внимание на феномен, когда пропагандист начинает верить в собственную пропаганду, сконструированную собой же картину мира. Это приводит к отрыву от реальности и принятию неверных решений. То есть, пока пропаганда стремится гарантировать контроль над обществом, такого рода самообман чреват обратным — серьезным кризисом, который невозможно контролировать в информационном поле, что приводит к коллапсу политической системы. Это мы наблюдаем, в частности, на примере Беларуси, где Александр Лукашенко был явно не готов к тому, что его освистают прямо на заводе, куда он приехал в расчете выступить с убедительной речью. Такое столкновение пропагандиста с реальностью — это ситуация шока, и если речь идет об авторитарном лидере, то последствия могут быть непредсказуемыми.
— То есть, может случиться так, что режим сам себя разрушит собственными же манипуляциями?
— «Разрушит» — это, наверное, сильно сказано, но такая информационная политика повышает риски дестабилизации общества. И это может привести к последствиям, которые противоположны целям пропаганды.
«Медуза» — это вы! Уже три года мы работаем благодаря вам, и только для вас. Помогите нам прожить вместе с вами 2025 год!
Если вы находитесь не в России, оформите ежемесячный донат — а мы сделаем все, чтобы миллионы людей получали наши новости. Мы верим, что независимая информация помогает принимать правильные решения даже в самых сложных жизненных обстоятельствах. Берегите себя!