Почему для понимания протестов в Беларуси нужно читать работы Бахтина о Средних веках? Отвечает Андрей Колесников: Carnegie.ru

Попытки объяснить протесты в Беларуси с помощью современных политологических теорий упираются в невозможность сказать, чем все закончится. Зато логику их развития хорошо иллюстрируют работы советского философа Михаила Бахтина (1895–1975) о средневековой карнавальной культуре. В статье для Московского центра Карнеги Андрей Колесников отмечает, что Лукашенко в карнавальной стихии еще страшен, но улица и площадь уже теряют страх, обращаются к власти на «ты» и делают ее смешной. С разрешения Carnegie.ru «Медуза» публикует статью целиком.

Один философ как-то заметил, что в советское время Михаила Бахтина читали не из-за его анализа творчества Франсуа Рабле и Арона Гуревича. И не потому, что интеллигенция так уж интересовалась историей средневековой Скандинавии. А потому, что в работе Бахтина «Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса» (1965) многое было о нас сегодняшних.

Проблема комического и карнавала как части противостояния всему официальному — это и о сегодняшних протестах, высмеивающих власть, которая становится смешной в своем сверхсерьезном отношении к самой себе. Это хорошо видно по белорусским событиям, где много от веселого карнавала, выставляющего и без того карикатурного диктатора голым королем, roi pour rire, королем для смеха.

Срывая маски

Власть, противостоящая улице, чаще устраивает не карнавал, а маскарад. Хотя и подобие карнавала с крестами, майками с мироточащими портретами Лукашенко и людьми, похожими на уставшую военизированную охрану, сторонники власти тоже предъявляли.

Закрыты лица тех, кто тащит людей в автозаки, избивает их, а потом пытает. Тех, кто устраивает провокации или, как в фантастическом кино, стоит на возвышении, защищенный клеткой. Все это — символ безжалостной и бескомпромиссной машины репрессий.

Карнавальный контрмаскарад улица тоже устраивала: на фоне вооруженных до зубов роботов в черном и без лиц хорошо смотрелись девушки — тоже в черном и в кружевных черных маскарадных масках. Гнетущая сила власти в этих декорациях выглядела не устрашающей, а пародийной до неловкости.

Срывание масок с тихарей — сотрудников спецслужб без опознавательных знаков и силовиков в форме — важнейший элемент революции. Деанонимизация людей, переходящих границы легитимного принуждения и обороняющих не государство, а самих себя, персонализирует темную безликую силу, дает ей если не имена, то лица. Все они — люди с фамилиями, именами, отчествами, биографиями, поднявшие руку на собственных мирных сограждан. Им должно быть стыдно, их лица должны быть предъявлены миру. Возможно, не для люстрации или уголовных процессов, но хотя бы для того, чтобы они были опозорены.

Белорусской улице — с ее уровнем дисциплины и политической культуры — маски не нужны. В масках жгут покрышки и разбивают витрины. А мирный протест — открытый, не анонимный. Но и протестующие хотели бы знать, кто им противостоит, кому девушки втыкают цветы в щиты, кому не стыдно стоять столбами и смотреть на веселую толпу немигающим взглядом из-под маски. И перед плакатом: «Маски будут сорваны».

Слышишь голоса?

Карнавал Бахтин противопоставлял официальным церемониям и действам, словно бы перекочевавшим из Средневековья в современные постсоветские автократии. Официальный праздник, как и сам авторитарный режим, питает свою легитимность сакрализацией прошлого: «Официальный праздник, в сущности, смотрел только назад, в прошлое и этим прошлым освящал существующий в настоящем строй. Официальный праздник, иногда даже вопреки собственной идее, утверждал стабильность, неизменность и вечность всего существующего миропорядка: существующей иерархии, существующих религиозных, политических и моральных ценностей, норм, запретов. Праздник был торжеством уже готовой, победившей, господствующей правды, которая выступала как вечная, неизменная и непререкаемая правда. Поэтому и тон официального праздника мог быть только монолитно серьезным».

Праздник улицы — пусть и на время — отменяет эту серьезность и саму ее выставляет в комическом свете: «В противоположность официальному празднику карнавал торжествовал как бы временное освобождение от господствующей правды и существующего строя, временную отмену всех иерархических отношений, привилегий, норм и запретов. Это был подлинный праздник времени, праздник становления, смен и обновлений… Особо важное значение имела отмена во время карнавала всех иерархических отношений».

Лукашенко безжалостно высмеивается. Образ таракана становится частью карнавального шествия — от сложной и подробно сработанной модели насекомого до демонстрации домашних тапочек — оружия против него. Дорого стоит автократу и появление с «калашниковым» в руках: на плакате появляется автомат «ЛУКА-47» с загнутым в противоположную сторону стволом.

Перехваченный разговор вражеских Берлина и Варшавы — подношение Лукашенко братскому российскому истеблишменту — поднял смеховую народную культуру на раблезианские высоты. Вот две девушки со смешными телефонами и надписями Майк и Ник предлагают всем проходящим поговорить с Варшавой и Берлином. А вот плакат: «Слышишь голоса? Услышь людей!»

«Смех не только не делает никакого исключения для высшего, но, напротив, преимущественно направлен на это высшее… Он как бы строит свой мир против официального мира, свою церковь — против официальной церкви, свое государство — против официального государства».

Лукашенко в карнавальной стихии одновременно страшен и смешон: бюст правителя, забрызганный кровью, с надписью «Отмой меня!»; гигантский окровавленный нож с физиономией автократа вместо ручки, воткнутый в грудь протестующего.

В своих записях 1970–1971 годов Бахтин вновь обращался к проблеме смеха — теперь уже в открыто политическом ключе: «Односторонне серьезны только догматические и авторитарные культуры. Насилие не знает смеха… Интонация анонимной угрозы в тоне диктатора, передающего важные сообщения (например, о Майке и Нике. — А.К.). Серьезность нагромождает безысходные ситуации, смех подымается над ними, освобождает от них… смех только объединяет, он не может разделять… Смех поднимает шлагбаум, делает путь свободным». 

Смех инструментален — Белоруссия, вполне по Марксу, смеясь, расстается со своим прошлым, но гражданское общество твердо знает, чего оно хочет: другой власти, других лиц, иного государства. Поэтому карнавал полнится образами Международного уголовного суда: воздушные шары с надписью «В Гаагу»; огромного размера посадочный талон на рейс авиакомпании Criminalavia Минск — Гаага.

«Серьезность в классовой культуре официальна, авторитарна, сочетается с насилием, запретами, ограничениями. В такой серьезности всегда есть элемент страха и устрашения. В средневековой серьезности этот элемент резко доминировал. Смех, напротив, предполагал преодоление страха. Не существует запретов и ограничений, созданных смехом. Власть, насилие, авторитет никогда не говорят на языке смеха».

Улица и площадь теряют страх и обращаются к власти на «ты». В конце концов, церемониальное обращение на «вы» после всего того, что творили силовики со своими согражданами, едва ли возможно — степень телесной интимности между избивающим и избиваемым слишком высока в этой биополитике. После того что произошло между властью и гражданским обществом, ни страх, ни обращение на «вы» немыслимы. А потому: «Саша, выпей чаю, Путин угощает!»; «Саша, ты перегибаешь палку об мою голову»; «Саша, ты отчислен» (во время протеста студентов). Пародийная фигура в маске Лукашенко, а вокруг люди в масках свиней с надписью, прямо отсылающей к ОМОНу: «Хомон». Надпись на колючей проволоке перед ОМОНом: «Животных не кормить!»

Протест четко осознает собственный политический смысл и имеет жестко антипатерналистскую направленность: выносится «гроб для диктатуры», появляется слоган: «Лишаем батьку родительских прав». Помощь Москвы, контакты с Кремлем? «ВВП — это то, что надо повышать, а не тот, кому надо звонить». «Ошибка 404. Демократия not found». «Белтелеком. Мы за связь с народом».

Два цвета

Любая власть, и авторитарная в том числе, это неписаный социальный контракт. Мифическая страна с тихим народом и якобы работающим социализмом советизированного типа в обмен на вечное правление отца нации — вполне образ фейкового общественного договора. Белоруссия переросла умилительные наряды ансамбля песни и пляски. Контракт — в ходе карнавала он представляется улицей как брачный — разорван.

Хотя народность карнавала сохраняется: по народному обычаю девушки приносят тыквы в знак того, что не хотят замуж за немилого. Немилый — Лукашенко или вполне конкретный, стоящий здесь же истуканом без лица силовик. «Саша, ты наш бывший!»; «Насильно мил не будешь!»; «Саша, нам нужно расстаться. Дело в тебе». У белорусского протеста вообще женское лицо: именно этому умилялся Лукашенко во время встречи с Путиным в Сочи, хотя, получается, до этого именно от женщин он оборонялся железными клетками и «калашниковым» без рожка.

«Карнавал не знает разделения на исполнителей и зрителей. Он не знает рампы даже в зачаточной ее форме. Рампа разрушила бы карнавал (как и обратно: уничтожение рампы разрушило бы театральное зрелище). Карнавал не созерцают, — в нем живут, и живут все, потому что по идее своей он всенароден. Пока карнавал совершается, ни для кого нет другой жизни, кроме карнавальной. От него некуда уйти, ибо карнавал не знает пространственных границ. Во время карнавала можно жить только по его законам, то есть по законам карнавальной свободы».

Исполнители и наблюдатели и в самом деле едины. Студенты, заполняющие аудитории в бело-красной символике флага революции: они и актеры, и зрители одновременно. Красно-белый протест маркировал этот блистательный театр и превратил ищеек, неистово убирающих с пути все красное и белое, включая опасные для диктатуры воздушные шарики, в смехотворных персонажей антидиктаторских сказок Джанни Родари и Юрия Олеши.

Снопы сена в красно-белом, автомобильное движение — в красно-белом. Невеста (настоящая) в красно-белом платье. Пластиковые бамперы в красно-белой композиции. Трусы и лифчики на просушке в красно-белой последовательности. Даже огни в высотках. «…Карнавальная пародия очень далека от чисто отрицательной и формальной пародии нового времени: отрицая, карнавальная пародия одновременно возрождает и обновляет. Голое отрицание вообще совершенно чуждо народной культуре».

И все это — именно народная стихия. Флаг — белорусский, не советский. Песни — те же. Народная «Купалинка», исполнявшаяся на улицах артистами Минской филармонии, — в ней нет и намека на политику, но она становится саундтреком протеста. Народные костюмы. Народные обычаи (те же тыквы) как оружие против диктатуры — гораздо более веские и веселые, чем булыжники. Слоганы — часто на белорусском языке, что подчеркивает национальный, но не националистический характер протеста.

Гражданское общество имеет свой цвет. Оно смеется и высмеивает. Не крушит и не убивает, а устраивает карнавал. «…Карнавал был не художественной театрально-зрелищной формой, а как бы реальной (но временной) формой самой жизни, которую не просто разыгрывали, а которой жили почти на самом деле (на срок карнавала)».

Карнавал, по Бахтину, смотрит в «незавершимое будущее». Новая жизнь проявила себя «на срок карнавала». Диктатор развенчан по Александру Герцену: «Если низшим позволить смеяться при высших или если они не могут удержаться от смеха, тогда прощай чинопочитание. Заставить улыбнуться над богом Аписом — значит расстричь его из священного сана в простые быки». Но станет ли временный мир, построенный карнавалом, постоянным?

Читайте также на Carnegie.ru:

• Кредит на конституцию. Какими будут отношения Лукашенко и Кремля
• Абхазия на стероидах. Какая стратегия у Кремля в Белоруссии
• Внутренняя геополитика. Белорусский протест и российский транзит