18 лет назад силовики взяли штурмом театр на Дубровке. Иван Твердовский снял фильм «Конференция» — о страхе, который со временем никуда не уходит Мы с ним поговорили

В прокат вышел фильм «Конференция» 31-летнего российского режиссера Ивана И. Твердовского. В сентябре его показали на Венецианском кинофестивале вне конкурса. Главная героиня картины, монахиня Наталья, через 18 лет после теракта на Дубровке возвращается из монастыря в Москву, чтобы в день штурма провести в театральном центре вечер памяти. Спецкор «Медузы» Александра Сивцова поговорила с Твердовским о том, как живут люди с посттравматическим синдромом, что о фильме говорят реальные заложники «Норд-Оста» и почему у «Конференции» не было государственного финансирования.

— Вы сняли фильм о монахине, которая устраивает службу по жертвам теракта на Дубровке. Когда вы решили снимать фильм об этом?

— Три года назад я понял, что хочу заняться материалом, посвященным жертвам мирового терроризма. Конкретики не было. Отдельно меня интересовала история «Норд-Оста», в жизни я сталкивался с разными людьми оттуда. Знаю тех, кто был в заложниках, знаю тех, кто участвовал в мюзикле. И все их истории не соединялись. У меня большое документальное прошлое, поэтому было сложно — тянуло в публицистику. Но я не хотел переходить на уровень псевдодокументального высказывания. Я захотел сделать конкретную художественную историю, посвященную этим событиям.

Два года назад я начал писать первый черновик, все соединилось. Из разных судеб сложилась вымышленная история, которая обобщает эти события.

— Почему вы решили снимать именно о «Норд-Осте»? До «Конференции» художественных фильмов на эту тему не было.

— Это скорее история не о «Норд-Осте», а о посттравматическом синдроме. О заложниках, которые там были и которые до сих пор живут с этим. Я хотел узнать, как они живут. И история монахини [Натальи, главной героини фильма] основана на событиях из жизни реальной женщины, ушедшей в монастырь [после теракта]. Она позволила мне рассказать о главном: о посттравматическом синдроме и глобальном страхе как первопричине всего, в том числе — в судьбе этой героини. Во мне это откликалось. Тут не только события 2002 года важны — картина происходит сегодня, сейчас. Это вечер памяти тех далеких событий, очень далеких, но он происходит сегодня.

— Как вы придумали главную героиню?

— Фильм по форме — картина в картине. Есть вечер памяти, который превращается в конференцию. Есть отдельная художественная история монахини, главной героини. Я работал и над сценарием — это были два параллельных процесса. Собирал всю информацию, которую мог найти, общался с заложниками. И придумывал историю этой героини.

Она создана из трех женщин. [Во время теракта] были женщины, которые прыгнули в окно, после этого террористы запретили пользоваться [остальным заложникам] туалетом. Была женщина, которая после теракта ушла в монастырь, и про нее ничего не известно. Ее след совершенно потерян, с ней невозможно связаться, невозможно ее найти. И есть женщина со своей семьей: мужем и двумя детьми. Она пришла в театральный центр на мюзикл. Ей стало плохо в начале первого акта, и она поехала домой, оставив в зале семью. В начале второго акта был захват, и она потеряла сына. Эти истории стали ключевыми.

— Перед тем, как начать писать сценарий, вы общались с заложниками?

— Да, это важный очень процесс. «Конференция» — исторический рассказ, важно было полностью погрузиться в материал.

Я просил человека очень подробно рассказать, что он помнит про эти события — подробно, как наша героиня делает это внутри самого фильма, создавая вечер памяти. Уже зная факты из открытых источников, я просил их вспомнить все по шагам. Это были воспоминания чувствительных моментов. 

— Что сегодня объединяет этих людей?

— Многие из них не осознают своей травмы. Это событие изменило их жизнь, разделило на до и после. Не все способны даже понять, что они живут в состоянии посттравматического синдрома. Мы это можем понять со стороны. Есть люди, которые считают, что с ними абсолютно все нормально. Но эти события оставили отпечаток на их судьбе и жизни.

— У них изменилось отношение к тем событиям?

— Нет, не изменилось. Люди по-разному говорят про это. Не всем интересно говорить, как они чувствуют себя на самом деле. Но я вижу, что они никуда от этих событий не могут уйти, не могут избавиться от этого. 

— То есть с этим чувством никак не справиться?

— Я уверен, что есть роковая неизбежность и ничего не может помочь. И главное, здесь ничего и не должно помочь. Это мое мнение как автора. Мы привыкаем к обстоятельствам, которые есть. Как солнце, которое каждый день встает и садится. Как дождь — тучи заполонили небо и спускается вода. Мы не пытаемся изменить природу, мы в нее деликатно встроены. То же самое происходит с основообразующими вещами, которые в нас живут. Страх мы воспринимаем как событие, от которого никуда не деться.

— Когда вы начинали снимать, что вы лично для себя хотели переосмыслить?

— Мне было интересно разобраться со своей природой страха. Я пришел к тому, что есть неизбежные вещи. Страх — это основообразующее чувство. Картина про это. Я от этого отталкивался, с этим жил и продолжаю жить, несмотря на то, что фильм уже вышел. У моей героини это чувство никуда не уходит, оно является основным. У меня тоже.

— Это страх чего?

— Страх как природа страха. Он не конкретизирован, он не относится к каким-то событиям или вещам. Это то тревожное чувство, которое появляется у нас и постепенно в течение жизни только усиливается.

— Вам удалось понять, как справиться с этим чувством?  

— Нет, как и все чувства, оно имеет свойство только расширяться и усиливаться внутри сосуда — нашего тела. Страх только приумножается и возрастает. К нему меняется только наше отношение. Мы можем привыкнуть к нему. Нас не беспокоят вещи, которые беспокоили в детстве, темнота например. Но сам страх никуда не уходит, он усиливается. 

— Вы ждали какой-то определенной реакции на фильм?

— Я никогда не жду реакции. Я занимаюсь современным искусством, чтобы решать свои внутренние проблемы через экран. В этом смысле моя реакция на фильм гораздо интереснее, чем реакция зрителей.

Мне важно, что это кто-то увидит, что фильм выйдет на широкий экран и что это не междусобойчик, который я делаю для себя. Я просто не имею права на это, когда использую ресурсы многих людей. Это коллективный большой труд. Но моя внутренняя позиция как автора совершенно точно не нуждается в отклике извне.

— Люди, которые были на Дубровке в тот вечер, видели ваш фильм? Как они его оценили?

— Многие [из них] не готовы смотреть «Конференцию». Была премьера, я приглашал участников тех событий. Мне пожелали хорошего показа, но люди не готовы приходить в зал и смотреть фильм. Я очень понимаю, это их право. Надеюсь, у них будет когда-нибудь возможность это сделать. Но я не могу осуждать их за то, что они не приходят в зал.

— Вы как будто действуете от лица монахини из своего фильма. Она тоже призывает вспоминать те события.

— Да, возможно, так и есть. Конечно, сам факт, что я снял про это кино, схож с внутренней мотивацией главной героини.

— Вы это понимали, когда снимали? 

— Ты всегда кто-то внутри истории. Я пребываю в ней в лице своих главных героев. И определенную связь с монахиней я не просто чувствую. Она прямая. 

— В «Конференции» вы не говорите об ответственности властей за последствия теракта. Почему?

— У меня не было такой задачи, как и у тех людей, с кем я общался. И у моих героев в фильме тоже. Никто из нас не затрагивает этот вопрос. Это скорее задача журналистов. Можно привести пример документального расследования Кати Гордеевой, которая сделала фильм-воспоминание об этом. Она как журналистка ставит себе эти задачи. Я как художник не могу себе ставить их. Мне просто не интересно.

— У вашего фильма нет государственной поддержки. Как вам кажется, почему?

— Мы обращались за финансовой поддержкой в Министерство культуры. Но экспертная комиссия не посчитала наш проект достойным, чтобы поддержать его на уровне государства. Не знаю, с чем это связано. Можно говорить, что есть история с цензурой, самоцензурой. Но для меня это люди, двадцать человек, которые отдают или не отдают свой голос. Это исключительно на их совести.