Ким Ки Дук умер в больнице в Риге. Вероятно, он оказался там еще несколько недель назад, но об этом никто не знал Рассказываем, как его пытались найти, когда он перестал выходить на связь

11 декабря южнокорейский кинорежиссер Ким Ки Дук умер на 60-м году жизни. Это произошло в латвийской больнице, среди причин называют осложнения после ковида. Режиссер уже несколько лет снимал фильмы на постсоветском пространстве после того, как в 2017-2018 годах несколько актрис в Южной Корее обвинили его в сексуальном насилии на съемках. В октябре 2020-го вышел его фильм, снятый в Казахстане, также у него были проекты в Москве, должны были начаться съемки в Эстонии. Судя по всему, в Латвию Ким Ки Дук приехал из Эстонии, чтобы решить вопросы с недвижимостью и видом на жительство. С начала декабря он перестал выходить на связь. «Медуза» связалась с кинематографистами, которые помогали искать режиссера в Латвии и виделись с ним в Эстонии. Они рассказали, что с ним могло случиться, — однако до сих пор это точно не известно.

Первым о том, что Ким Ки Дук умер в Латвии в ночь на 11 декабря, у себя в фейсбуке сообщил киновед и кинокритик Вячеслав Шмыров. Он не ответил на звонок и сообщение «Медузы». Переводчица Дарья Крутова, через которую, видимо, в последнее время шла вся коммуникация с режиссером, не говорящим по-русски и по-английски, отказалась от комментариев. По ее словам, семья Ким Ки Дука попросила пока не делать никаких заявлений.

Виталий Манский

документальный режиссер, живет в Латвии

Я расскажу только то, что известно мне. Насколько это точно, не могу ручаться. Ким Ки Дук находился в Эстонии по рабочим делам. Из Эстонии он приехал в Латвию, не особо афишируя это. Он приехал в Латвию с планами то ли купить землю, то ли купить готовый дом — и под это получить вид на жительство. Находился он в Латвии, насколько я понимаю, с 24 ноября. Время от времени он общался с коллегами за пределами Латвии. Но с 5 декабря он перестал выходить на связь. Это не вызвало моментальных переживаний [у его окружения].

Но потом выяснилось, что он госпитализирован. Вроде бы изначально речь шла не о ковиде, а о почечной недостаточности. Возникла идея, я в этом никак не участвовал, вывезти его, например, в Германию. И ко мне уже обратились как к посреднику. Он в последнее время много был в России, а я — российский и латышский кинематографист, поэтому ко мне обратились, чтобы я помог скоммуницировать с государственными институциями Латвии. Чем я, собственно, и занялся. Я говорил с руководителем, назовем это так, госкино Латвии, с городскими властями. Но в процессе этих разговоров пришла информация, что он вчера в 1:20 ночи скончался уже от подтвержденного диагноза COVID-19. Это было в больнице.

Коль скоро он не выходил на связь, нетрудно предположить, что он просто был не в состоянии [это сделать]. Возможно, состояние было крайне тяжелым — кома или еще что-то. Бо́льшой частью дел занималась его переводчик. Сейчас все ждут официального заявления семьи, которое должна сделать его дочь, она находится в Южной Корее. Посольство Кореи в Латвии до этого заявления никак не комментирует ситуацию.

Он [в Латвии] был один. На него это похоже — он был одиночкой. Я с ним общался два раза в жизни на фестивалях. Так как я снимал фильм в Северной Корее, мне было интересно с ним поговорить. Он не был звездой — в общепринятом понимании этого слова, — в своем поведении. Куда меньшие звезды были как неприступные крепости, а он сам ходил по городу, на какие-то рынки. В Москве он мог сам прийти на какой-то фестиваль без приглашения, посмотреть кино. Поэтому он и в Латвию поехал сам. Одинокий волк, наверное. [В этот его приезд] я не знал, что он находится в Латвии.

Татьяна Мюлбейер

кинопродюсер, живет в Эстонии

[До Латвии] он был в Эстонии. Мы были с ним [до этого] знакомы — но это очень шапочное знакомство. Он просто пошел по этому пути, раз мы с ним знакомы, он приехал, встретился с нами, чтобы снимать будущее кино. Это было на его день рождения год назад, 20 декабря. Он был здесь с 20 декабря, потом уехал в Латвию, потом в Москву… У него были большие планы: московские фестивали, он должен был проводить мероприятия, судить молодежные фестивали, быть председателем жюри. Но уже было все закрыто [на карантин]. Поэтому нахождение в Эстонии было такое — вынужденное.

Эстония хлопотала о том, чтобы он получил право на работу здесь — и она этого добилась. Нужно было только все оформить. В Латвии ему отказали в виде на жительство, Эстония спросила почему? Началось какое-то расследование — и его вызвали [в Латвию из Эстонии] для собеседования. У него была там недвижимость — и он имел право претендовать на ВНЖ, но ему отказали — и до середины февраля у него было право пересмотреть это и ходатайствовать снова. В этом промежутке времени, до февраля, он мог находиться на территории Евросоюза. Почему [в Латвии] отказали, я не знаю, это их внутренние дела. Эстония повела себя очень лояльно — она предоставляла ему вид на жительство на год с правом на работу. При этом можно жить в Латвии и снимать в Эстонии.

Рассказывать про его эстонский проект [фильм, над которым он работал], без режиссера, без автора уже нет смысла. Там уже был сценарий, уже исправленный, адаптированный. Но министерcтво окружающей среды Эстонии запретило съемки в октябре, потому что на том месте, где он хотел снимать, живут какие-то полезные летучие мышки. Такая у них заслуга в этом году, у летучих мышей. Хотя команда была готова стартовать.

Я лично виделась с ним в последний раз, когда он сел в автобус в Латвию. Мы пообедали, он поехал. Никаких сомнений в том, что он в состоянии работать, не было. После 2 декабря он перестал выходить на связь.

Для меня [новость о его смерти] совершенно неожиданная. 2 декабря он прислал только аватарку [эмодзи] — и я продолжала писать в ожидании этих аватарок, я ему еще писала.

У него было много разных сложностей, он переживал триумфы и падения. Это был очень осторожный человек. Как и любой творческий человек, чрезвычайно наблюдательный, чрезвычайно тонко чувствующий малейшие изменения здоровья, внешности, замечал все. Очень чувствительный. Но очень осторожный человек.

Евгения Шерменева

театральный продюсер, живет в Латвии

Мне 10 декабря позвонил [кинокритик] Слава Шмыров, которому позвонили из Таллина. Он сказал, что Ким Ки Дук где-то в больнице в Латвии. Думаю, он позвонил мне, потому что меня знает — и знает, что я здесь [в Латвии].

Не было никакой информации, опираясь на которую можно было бы искать. Было непонятно, где он жил, откуда его госпитализировали, когда его госпитализировали, что он здесь вообще делал, какие у него есть контакты, не было никаких телефонов. Мы знали, что он приехал в начале ноября автобусом в Ригу, что у него здесь были личные дела, что он находился здесь как бы полуофициально. Что у него был какой-то маклер, который им занимался, — тут так называют людей, которые занимаются продажей недвижимости. Кто, как его зовут, какой телефон, было неизвестно.

Была размытая информация о больнице, куда он якобы попал — и откуда он якобы еще посылал сообщения. Так как он не разговаривал ни по-английски, ни по-русски, он общался через переводчика в Москве. Вся информация шла очень длинным путем: он сообщал что-то переводчице в Москве, переводчица сообщала в Таллин, Таллин сообщал обратно в Москву Шмырову. Потом Шмыров рассказал уже что-то мне, я сообщила латышским знакомым. Это был очень длинный ход. Мы попытались найти его в той больнице, которая подходила по описанию, — но его там не было. Тут тоже ковид, все очень сложно, достать информацию нельзя. Он был в другой больнице.

Было понятно, что у него случился приступ, связанный с почками, — и с ним он попал в больницу. Что было дальше, я не могу сказать. Это была единственная информация. Ужасно жалко, что это случилось через столько дней. Связь с ним пропала 5 декабря, а в больнице он — с 20-х чисел ноября. Об этом никто не знал, насколько я понимаю, он сам просил об этом не распространяться. Это были его личные дела, как я поняла за это время — это вообще в его характере, не афишировать свое местонахождение. Если учитывать, что Латвия — небольшая страна, и даже самые небольшие цифры [заболеваемости ковидом] для нее — большие, и понимая напор на медицинскую систему, конечно, надо было трубить тревогу раньше, как только он заболел, как мне кажется.

Сегодня утром мы возобновили переписку. Через полчаса мне сообщили, что все кончено. Наверное, дальше его семья должна принимать какие-то решения. Знаю, что семью известили. И они сейчас будут решать, что делать.

Мне кажется, что он сам выбрал для себя такой образ жизни — где-то всплывать, чтобы никто не знал, где он, с кем он, что он. Это было для него нормально. И он в эту игру играл. Наверное, если бы он попросил помощь, попросил бы сообщить всем, не думаю, что люди, с которыми он был на связи, молчали бы. Я думаю, что это была его прямая просьба, не сообщать о его проблемах. Вероятно. Обычно люди себя так ведут, когда их об этом просят. Думаю, что это его осознанный выбор, иначе люди, которые с ним были связаны, не допустили бы этого.