«Я называю это русской химической рулеткой» Эксперт по химическому оружию, расследовавший отравление Скрипалей, — о том, как Навальным удалось выжить после нескольких покушений

14 декабря Bellingcat, The Insider, CNN и Der Spiegel опубликовали расследование о том, кто мог стоять за отравлением Алексея Навального в августе 2020 года боевым отравляющим веществом из группы «Новичок». Так мы узнали о двух дополнительных эпизодах возможных покушений: по словам самого Алексея и его жены Юлии, они произошли за некоторое время до того, как Навальный потерял сознание на борту самолета Томск — Москва. В обоих случаях самочувствие резко ухудшилось, но довольно быстро без вмешательства врачей вернулось в норму. «Медуза» расспросила Марка-Михаэля Блума, биохимика, который много лет проработал в Организации по запрещению химического оружия (ОЗХО) и участвовал в расследовании отравления Скрипалей, как объяснить такую картину отравления — и почему боевыми ядами так трудно отравить человека с первого раза.

— В прошлый раз мы с вами разговаривали еще тогда, когда не было известно, чем именно отравили Навального, и у многих были сомнения в том, что это вообще можно установить. Вы утверждали, что, безусловно, отравляющее вещество будет найдено, потому что оно оставляет неустранимые следы в самом организме, — так оно и вышло. И вот спустя менее полугода мы видим расследование, где названы конкретные исполнители, причастные, по мнению Навального, к этому отравлению, есть их имена, фамилии и фотографии. В целом насколько убедительным вам кажется это расследование?

— Вполне убедительным. По крайней мере, в том отношении, что теперь правительство России точно должно ответить на целый ряд вопросов. Это не тот случай, когда есть одна небольшая зацепка, которая позволяет что-то предполагать. В данном случае расследование основано на таком количестве данных, что совпадения в них уже совсем не кажутся совпадениями.

Речь идет о группе людей, которые следовали за Навальным в ходе более трех десятков разных поездок. И это не обычное наружное наблюдение, а люди с химическим и медицинским образованием, специалисты по химическому оружию — с моей точки зрения, все это складывается в один большой вопрос. Это не норма — даже если считать нормой слежку за оппозиционным политиком, который находится, что называется, «на радарах» у спецслужб. На мой взгляд, это уже нечто совершенно другое.

— Из нового расследования мы узнали о двух новых эпизодах отравления, о которых до сих пор не было известно: один связан с самим Навальным, второй — с его женой Юлией. Она рассказала, что 6 июля 2020 года во время отдыха почувствовала себя нехорошо, дошла до ресторана на пляже, где ей стало хуже, а потом вернулась в отель. Но уже на следующий день она чувствовала себя нормально. Это описание плохо похоже на общепринятый стереотип отравления военным химическим агентом. Насколько такое сочетание симптомов может соответствовать отравлению «Новичками»?

— Думать об этом полезно с точки зрения того, что вообще нам известно о «нормальном» отравлении нервно-паралитическими отравляющими веществами (НПОВ), о том, как в целом протекает обычное отравление ингибиторами холинэстеразы. «Новички», конечно, имеют свои особенности, но они, как и обычные пестициды, прежде всего те же ингибиторы холинэстеразы. Во всех случаях отравление проходит по одному сценарию: начинается ингибирование холинэстераз (таких ферментов в организме несколько), и главной целью [отравляющего вещества] является ацетилхолинэстераза, которая обеспечивает нормальное функционирование нервно-мышечной передачи.

Важный факт об этом ферменте заключается в том, что вы можете ингибировать [подавлять] ацетилхолинэстеразу очень глубоко, но субъективно не почувствуете при этом никаких симптомов. Можно «выключить» половину всех молекул фермента и не почувствовать вообще ничего. Понадобится убрать около 80% активности, чтобы начать чувствовать хоть какие-то симптомы, — однако даже если останется 10% нормальной активности и вы будете чувствовать себя очень плохо, вы все равно останетесь живы.

Чтобы отравление оказалось смертельным, нужно действительно дойти до конца — отравить всю холинэстеразу. Из этого следует, что если доза, которую вы получили, будет способна подавить только 80–85% нормальной активности, вполне вероятно, что вы почувствуете себя плохо, потом очень плохо, но все-таки не потеряете при этом сознания. И дыхание при этом не остановится — а это главная первичная причина смерти от НПОВ.

Обычно самым выраженным первым симптомом отравления является миоз — сильное сужение зрачков. Субъективно, с точки зрения отравленного человека, оно выражается в том, что все вокруг кажется очень темным. В видеоролике я не видел упоминания этого симптома — но важно понимать, что миоз развивается далеко не у всех людей. Это видно хотя бы по расследованию химических атак в Сирии — далеко не у всех был зафиксирован миоз. Так что тут есть некая вариативность, связанная, по-видимому, с отличиями в химических свойствах разных органофосфорных веществ и с тем путем, которым они попали в организм. А как раз про путь попадания мы до сих пор, насколько я осведомлен, ничего не знаем.

Резюмируя, нужно сказать, что самое главное здесь заключается в том, что да, вы можете быть отравлены, но при этом даже не догадываться об этом, если дозы хотя бы немного не хватает для смертельного отравления. Между проявлением симптомов и смертью — я имею в виду смерть без медицинской помощи — есть только узкое окно.

— Про симптомы понятно, но кажется довольно необычным тайминг: может ли быть так, что спустя всего несколько часов после проявления симптомов человек снова почувствует себя полностью здоровым? Это можно как-то объяснить?

— Это сложный вопрос. В случае самого Навального можно быть уверенным, что он получил довольно высокую дозу: он потерял сознание, впал в кому и, конечно, умер бы, если бы не своевременная медицинская помощь. А выходил из комы он довольно долго. Это скорее типичный случай — по крайней мере, совпадающий со случаем Скрипалей.

Если дозировка была меньше и симптомы были не такие тяжелые, то, конечно, можно самостоятельно вернуться в норму. С одной стороны, тело постоянно производит новую ацетилхолинэстеразу, и это помогает компенсировать последствия отравления. Но то, как быстро вы сможете вернуться в норму, зависит скорее не от этого постоянного процесса, а от других факторов: насколько продолжительным был контакт, продолжает ли вещество попадать в организм или нет, каким путем оно туда попало и так далее.

Разные органофосфаты — и боевые отравляющие вещества, и пестициды — имеют очень разное время полужизни, поэтому динамика восстановления может быть очень разной. Например, некоторые пестициды имеют сильное сродство к жирам, и по мере того, как яд попадает в организм, они сначала накапливаются в жировых тканях, а затем медленно из них выходят — в результате организм оказывается в состоянии постоянного медленного отравления. С другой стороны, есть противоположный пример — зарин, который очень быстро гидролизуется и исчезает из организма.

Я бы сказал, что в целом ситуация, когда вы чувствуете симптомы отравления, а на следующий день все полностью приходит в норму, несколько необычная, но вполне возможная. Насколько я могу судить по видео, в случае Юлии Навальной она просто плохо себя почувствовала, хотя могла при этом самостоятельно ходить и у нее не было проблем с дыханием, не было спазмов. То есть речь все-таки идет о легких симптомах, а значит, и о легком отравлении. Чтобы сказать что-то более содержательное, нужно больше данных.

— Мы знаем, что органофосфаты необратимо связываются с белками в организме и поэтому не пропадают. Можно ли сейчас теоретически попробовать идентифицировать те вещества, которые могли привести к ее отравлению в июле? Или уже слишком поздно?

— Вы имеете в виду взять сейчас образец крови и попытаться что-то в нем найти? Нет, сейчас это уже невозможно. Для этого понадобилось бы посмотреть на модификации холинэстеразы или альбумина сыворотки крови, но у этих белков есть собственное время полужизни, постоянно синтезируются новые белки, а старые перерабатываются, поэтому за прошедшее время те молекулы, которые могли бы иметь следы модификации, уже полностью сменились новыми. Чтобы обнаружить такие модификации, у вас есть шесть-семь, в лучшем случае восемь недель. Но не шесть месяцев.

— Как так получается, что человека вроде бы пытались отравить трижды и при этом ни разу этого не получилось? С чем это может быть связано?

— Если вы не можете просто взять человека и сделать ему инъекцию или аккуратно обработать его аэрозолем, вам очень тяжело подобрать точную дозу отравляемого вещества. Можно, конечно, использовать очень много яда — так, чтобы быть уверенным в том, что жертва получит летальную дозу, — но тогда симптомы проявятся очень быстро, как, например, это произошло с Дон Стерджесс, которая распылила «Новичок» прямо на тело и потеряла сознание 10–15 минут спустя.

Идея [c отравлением] заключается в том, чтобы обеспечить контакт с ядом таким образом, чтобы симптомы развились как можно позже, — и скрыть, таким образом, сам факт контакта. Посмотрите, мы ведь до сих пор так и не знаем, когда этот контакт состоялся: сначала обсуждался чай в аэропорту, потом бутылка в номере, теперь что-то говорят про коктейль в баре, но на самом деле мы до сих пор не знаем, чем именно, где и когда был отравлен Навальный. Это как раз иллюстрация того, как трудно найти и отследить источник яда, если симптомы развиваются отложенным образом. Идея [использования ядов для покушения] заключается именно в этом. Чтобы точно подобрать дозировку, нужно иметь значительный опыт — и, видимо, над созданием этого опыта эти люди и работали: проверяли, сколько именно яда необходимо, чтобы привести к отравлению человека, если вещество попадает в организм путем A, или путем B, или путем С.

Кроме того, мы почему-то исходим из того, что задача была в том, чтобы как можно скорее обеспечить летальное отравление. Но вполне возможно, что такой цели вообще не было. Я называю такой подход «русской химической рулеткой» — они вполне могли думать что-то вроде: «Возможно, от такой дозы он умрет, а может, и нет, а может, он умрет не сейчас, а в следующий раз — какая разница, если у нас полно времени?»

И если после неудавшегося покушения жертва придет в себя, ни один обычный госпиталь не сможет обнаружить такой экзотичный яд. Даже если бы кто-то решил сделать тест на ингибиторы холинэстеразы — а до этого еще надо додуматься, ведь такого типа отравления происходят нечасто, — то все равно для идентификации точной природы яда понадобилась бы довольно продвинутая лаборатория. Поэтому отравители фактически ничем и не рисковали, а возможности отрицания вины (plausible deniability) были у них очень широкими.

— «Новички», как и вообще боевые органофосфаты, были разработаны как боевые отравляющие вещества (БОВ) — то есть как вещества для применения именно на поле боя. Они, вообще говоря, не очень подходят для тайных операций, где важнее не эффективность покрытия территории, а способность заметать следы. Возможно, это идиотский вопрос — но, как вы думаете, почему не были выбраны более подходящие вещества, способные, например, достоверно имитировать обычную болезнь?

— Такие вещества действительно есть. Часто приходится, например, слышать разговоры о том что для отравления можно использовать укол инсулином — его совершенно невозможно обнаружить в ходе химического анализа, ведь инсулин и так присутствует в организме. Можно только обнаружить место укола, а это не всегда возможно. Конечно, есть много разных ядов. Есть, например, знаменитый случай использования в советские времена токсичного белка рицина, который был помещен в металлический шарик, герметизированный легкоплавким воском, и нанесен на кончик зонтика. Жертву просто укололи этим зонтиком на улице, а умерла она только несколько дней спустя.

Но вообще говоря, если вам очень это нужно, есть тысяча других, более подходящих способов устранить человека, не связанных с ядами. Яд позволяет послать некий сигнал устрашения. Это с одной стороны. С другой стороны — здесь, мне кажется, работает «эффект молотка»: когда вы берете в руки молоток, все вокруг превращается в гвоздь. Если у вас имеются такие сильные и редкие яды в распоряжении, как боевые отравляющие вещества, и есть люди, которые ими занимаются, сам собой возникает и соблазн их использовать.

— Как мы читаем в предыдущем расследовании Belligcat, работы по улучшению свойств «Новичков» не остановились с распадом СССР, а, судя по всему, продолжались до последнего времени. Но «Новички», мягко говоря, и так довольно ядовиты — что там можно еще улучшать? И какую роль могла иметь работа по разработке технологии наноинкапсуляции лекарственных средств, которую вели люди, связанные с «Сигналом»?

— Когда БОВ используется на поле боя, речь идет о максимальной возможной токсичности и стабильности. Здесь же важнее точная дозировка и тайминг, динамика попадания вещества в организм. Если бы вам сейчас нужно было кого-то отравить, вам хотелось бы иметь вещество, про которое вы точно знаете, когда и как оно начинает проявлять свой эффект. Идеально было бы иметь яд, который начинает действовать, скажем, ровно через 48 часов после контакта — не 46, не 50, а именно 48 — можно было бы включать таймер и ждать эффекта.

Наноинкапсуляция как раз помогает двигаться в этом направлении. Это технология, с помощью которой можно действующее вещество доставить туда, куда нужно. Например, доставить лекарство в мозг, минуя гематоэнцефалический барьер, или в кишечник, обойдя кислотную среду желудка. И, конечно, инкапсуляция позволяет скрыть вещество от возможной детекции, ведь обычный анализ в таком случае будет детектировать состав капсулы, а не ее содержимого.

— Знаем ли мы что-то конкретное о том, что, собственно, сделано в этом направлении, — из научной литературы или хотя бы из этих новых расследований?

— Я не видел ничего на эту тему в открытой литературе. Есть, конечно, общая литература по микро- и наноинкапсуляции лекарственных веществ, это довольно активно развивающаяся тема для фармакологии, но в отношении наноинкапсуляциии нервно-паралитических отравляющих веществ мы ничего не знаем.

— В расследовании есть такой непонятный лично для меня момент, когда вся эта группа после отравления Навального неожиданно летит в Горно-Алтайск, рядом с которым расположен Бийск, где находится Институт проблем химико-энергетических технологий, занимающийся в том числе разработкой средств для дегазации [очистки] загрязненных химическими токсинами поверхностей. Зачем это могло понадобиться? В чем смысл делать зачистку улик, которые можно просто уничтожить — как, например, одежду?

— Я не знаю. Насколько можно понять, в этом институте есть специалисты, которые могут чем-то помочь с зачисткой следов отравляющих веществ. Но зачем для этого ехать куда-то вместо того, чтобы проконсультироваться дистанционно или хотя бы вызвать к себе этого человека, — я не знаю, у меня нет ответа на этот вопрос.

— Я понимаю, что вы больше не работаете в ОЗХО, а следующий вопрос скорее политический, чем научный, — но все-таки какие, как вам кажется, будут последствия у этого расследования с точки зрения возможных действий ОЗХО? Кажется, если раньше у ОЗХО, помимо, собственно, экспертизы биоматериалов, были только предположения, то сейчас есть конкретные адреса, по которым можно было бы проводить инспекции.

— Речь фактически идет о потенциальном нарушении договора о запрещении разработки химического оружия, на котором основана ОЗХО. Конвенция устроена таким образом, что вопросы потенциального ее нарушения должны подниматься одной из сторон договора. Без инициации процесса со стороны какой-либо из стран ОЗХО не будет ничего делать. Если такой процесс будет инициирован, специалистами ОЗХО может быть организована инспекция по запросу.

Кроме того, может начаться дискуссия по этому вопросу в Секретариате директивных органов — скорее всего, так оно и будет. Это, очевидно, будет обсуждаться во время второй части конференции стран-членов, которая будет проходить в апреле. Там же, конечно, будет обсуждаться и Сирия, так что можно ожидать очень горячую дискуссию.

Что же может сделать ОЗХО? Существует недавно созданная Команда расследования и идентификации (Investigation-identification team, IIT), но, насколько я понимаю, в данном случае она не может ничего предпринять, так как ее мандат распространяется только на территорию Сирии. Ее можно привлечь еще и в том случае, если сама страна, на территории которой произошло использование химического оружия, об этом попросит — то есть Россия сама должна будет инициировать расследование, чтобы им занялась IIT, но ни одна другая страна этого сделать не сможет.

Тем не менее другие страны все равно могут использовать девятую статью для того, чтобы поднять вопрос о возможном несоблюдении Конвенции. В таком случае механизм требует сначала консультаций, которые, конечно, могут не дать результата. И тогда может быть сформирован орган, который займется расследованием — но как это будет происходить, и будет ли вообще, пока не понятно. Все это совершенно новая территория с точки зрения практики ОЗХО, никакие из этих механизмов до сих пор в действие ни разу не приводились.

Расследование было опубликовано буквально пару дней назад, и поэтому никакой реакции от официальных органов стран-членов мы пока не видели, я думаю, она последует в ближайшее время. Атмосфера в ОЗХО уже довольно напряженная, что видно по голосованию по бюджету. Вопрос может быть вынесен на Совет Безопасности ООН — без особых перспектив, конечно, из-за права вето, которым обладает там Россия. Но дискуссия все равно может состояться. Есть еще, конечно, механизм расследований, которые может инициировать генеральный секретарь ООН — это было использовано в случае Сирии, поскольку она не была членом ОЗХО, — но Россия, в отличие от Сирии, является полноправным членом ОЗХО. А значит, расследование наверняка будет организовано в рамках самой организации. Как бы то ни было, в любом случае все будет зависеть от желания или нежелания других стран эскалировать ситуацию, а будет ли это желание и в какую сторону будут развиваться события, я предсказать не берусь.

— И последнее: Навальный в своем ролике утверждает, что вещество, которым он был отравлен, не могло остаться со времен СССР, так как все химическое оружие в России было уничтожено полностью. А следовательно, обнаружение в России сейчас любого количества химического оружия, хоть в миллиграммовых количествах для лабораторных исследований, все равно будет автоматически являться нарушением Конвенции. Так ли это?

— Здесь все устроено довольно запутанно. Все вещества, связанные с разработкой и производством химического оружия, подлежат декларации и должны быть уничтожены. Однако есть и «разрешенные цели», для которых возможно хранить небольшие количества веществ: для исследований, медицинских и фармацевтических целей. Тем не менее большинство веществ, идущих на эти «разрешенные цели», все равно подлежат декларации (и являются предметом инспекций).

«Новички» долгое время не были в списке ОЗХО, как и, видимо, вещество, которым отравили Навального, — а соединения, которых нет в списке, не нужно декларировать и уничтожать. Однако, как я уже сказал — простите, но все правда запутанно! — если они же являются частью программы разработки и производства химического оружия, их нужно декларировать и уничтожать даже тогда, когда их нет в списках.

Ни я, ни кто-то еще в публичном поле не знает, какое именно вещество было использовано в случае отравления Навального. Какой именно «Новичок» там использовался, какова его формула, мы не знаем. Эти данные нигде не опубликованы. Я всегда говорю, что химическое соединение — это просто химическое соединение, на нем нет флага, по формуле невозможно узнать адрес производства. Тем не менее суммарно количество доказательств в этом деле сейчас уже насколько большое, что оно требует проведения полноценного расследования. Будет ли оно проведено — скоро узнаем.