Бьет-то не просто мужик, а сам батюшка Спецкор «Медузы» Ирина Кравцова рассказывает, как жены священников справляются с домашним насилием — и почему Церковь не может им помочь

Начиная работать над этим материалом, мы задавали себе вопрос: правильно ли выделять семьи священников в отдельную категорию, если мы пишем о домашнем насилии? Есть ли разница в том, что насильник служит в Церкви, а не работает в офисе? Разве матушки отличаются от других женщин, над которыми издеваются мужья? Конечно, они такие же женщины, но все же живут в особых условиях. Они — жены священников, которые по определению должны являть собой образец доброго христианина, заботливого мужа и надежного отца. Они — матушки, которые считают, что должны смиряться, терпеть и прощать; которые до последнего не хотят «выносить сор из избы» и надеются не на светскую власть, а на церковных иерархов. И лишь не получив защиты от них, обращаются в полицию или суд. Далеко не каждая жена священника сталкивается с домашним насилием, но таких женщин очень много. Спецкор «Медузы» Ирина Кравцова рассказывает истории трех матушек — Любови, Елизаветы и Евгении. Все они в какой-то момент решили оказать сопротивление насилию и попытались целиком изменить свою жизнь. Но удалось это пока лишь двум из них.

«Он теперь не Вовчик, а святой отец Владимир»

Любовь познакомилась с будущим мужем Владимиром Покровским в столовой, куда ходили обедать налоговики: он работал поваром, она — официанткой. Начали встречаться, но не съезжались: против выступил отец Владимира, тоже Владимир, священник из села Истье Рязанской области. Он говорил, что жить вместе вне брака — грешно.

Поженились через год, когда Любовь забеременела. Владимир тогда устроился в троллейбусное депо: руль его «держал», поэтому пил он только по выходным, говорит Любовь. Но в 2012 году в одной из церквей под Рязанью освободилось место священника, и отец Владимира сказал сыну, что тот должен его занять, пока есть возможность. Еще до армии Владимир учился в духовной семинарии, но бросил учебу, так и не сумев сдать выпускные экзамены.

Особого желания служить в церкви у Владимира не было, говорит Любовь, но рассудив, что «работа непыльная и хорошо оплачиваемая», он согласился. Кроме прочего, его очень воодушевляло, что «он теперь не просто Вовчик, а святой отец Владимир», вспоминает она.

«Он надевал рясу и крест с удовольствием. Наденет, выйдет на улицу, женщины к нему подбегают, просят благословения. А он как барин: кому захочет, позволит поцеловать руку, других просто благословит, они и за это благодарят его. Он в те моменты был прям преисполнен чувством собственной значимости». 

* * *

Елизавету в православный храм мама начала водить в 1998 году — девочке тогда было 14. Она стала певчей в хоре и познакомилась с 22-летним Борисом, который прислуживал в приходе и собирался стать священником.

Маме Борис нравился, она хотела, чтобы они с дочерью «подружились». Дружбы у них не случилось. Впрочем, когда девушке исполнилось 19, Борис сделал ей предложение: «Я подумал, ты мне подходишь». Обычно священники женятся рано: получив сан, они уже не имеют права заключать брак.

Елизавета в то время училась в медицинском колледже и мечтала о карьере врача. Говорит, что «видела себя в этом служении — это же так по-христиански». А вот женой священника быть совсем не хотела. Но когда сказала об этом родителям, те начали настаивать: «Ты же будешь женой свя-щен-ни-ка! Он будет любить тебя и ваших детей, будет заботиться, вы будете жить в мире и любви. Откажешься — будешь всю жизнь локти кусать!» Такого же мнения были и ее приходские друзья.

Еще во время медового месяца Борису показалось, что его молодая жена тайно придерживается какой-то другой веры и ставит под угрозу его «священство». Он вдруг совсем перестал с ней разговаривать. Но через пару дней смягчился, а когда юная матушка рассказала об этом случае родителям, те велели ей «не выдумывать и быть смиренной».

* * *

Евгения Дробинская из Комсомольска-на-Амуре познакомилась с будущим мужем Алексеем Артамоновым тоже в церкви. Ей было 18, ему — 20, она была певчей в хоре, он — пономарем. Они встречались несколько лет.

Евгения считала, что брак с батюшкой обязательно будет очень удачным. «Я была уверена, что у нас будет счастливая семья, ведь священник не может пить, блудить или поднимать руку. Он же христианин».

Евгения говорит, что в 20 лет она видела во всем этом «некую миссию, служение Богу»: «Мне казалось, что это мое предназначение, и если все так складывается — значит, так угодно Богу, это его промысел». После их венчания его рукоположили.

Брак со священником выглядел для Евгении привлекательным еще и потому, что многие молодые мужчины в ее городе в то время были связаны с криминалом. Сам Алексей хвастался такими знакомствами: вспоминал, как в возрасте 13 лет вместе с другими подростками «видел настоящего авторитета»: «Рассказывал, как приезжал вор Эдуард Сахнов, пожимал всем руки и говорил, что „пацану надо верить в Бога“».

Став священником, Алексей начал заводить знакомства с бандитами, часто ездил на зону и «гордился тем, что он авторитет для сидельцев». При этом он сотрудничал с местными казаками, ездил в рейды с полицейскими, которые искали слоняющихся после десяти вечера подростков, посещал совещания и приемы в городской администрации и руководил епархиальным отделом по работе с молодежью.

Матушка Любовь

Владимир Покровский стал священником в церкви села Новоселки под Рязанью. Вопреки его ожиданиям, жила семья крайне бедно. Служил в церкви он только по выходным и большим праздникам. В дни, когда приходилось вести службу, иерей Владимир выпивал немного — две бутылки пива или полбутылки водки вечером, но в свободные дни, которых у него теперь было много, «поддавал конкретно», вспоминает Любовь. «Пойдет, отпоет человека, придет домой, а еще только утро, целый день впереди. Что делать? Садится и давай нажираться».

Пил и за рулем: надевал рясу и в путь — «крест на груди висит, и море по колено». Если его в таком виде останавливали полицейские, часто отпускали без штрафа или с минимальным, говорит Любовь. Правда, когда зимой 2020 года батюшка особенно сильно выпил и «буксовал» во дворе, его сначала оштрафовали, а потом на время даже отобрали права — тем же вечером, когда он снова сел за руль.

Часто у отца Владимира случалось три выходных подряд — по словам матушки, это значило, что он будет квасить все это время. Когда он напивался, задавался одним тем же вопросом. «Бога нет? Ты мне скажи, ну Бога же нет?» — наливая очередной стакан рябиновой настойки на коньяке, спрашивал иерей у матушки. Та отвечала, что «скорее всего, есть, ну чего такое спрашиваешь-то?». И молилась Богу в церкви; постоянно просила, чтобы муж перестал пить. «Но, видно, плохо молилась», — говорит она.

Когда у Покровских родилась первая дочь, Владимир помогал жене ухаживать за ней: мог приготовить поесть, посидеть с ребенком. Но чем больше он «входил в роль святого отца», тем меньше выполнял свои отцовские обязанности, говорит матушка. При этом Владимир не хотел отставать от других священников по количеству детей и требовал рожать еще и еще. «Вон у того батюшки уже трое, а ты что телишься?»; «Мы родили только третьего, а другому батюшке Катька четвертого принесла!» — пересказывает упреки мужа Любовь. «Он хотел идеальную семью», — добавляет она.

После кесарева сечения на вторых родах у матушки начались сильные боли в спине и ногах. Ей и сейчас тяжело ходить, стоять, поднимать детей, да и лишний раз садиться 32-летняя Любовь не хочет, если скоро ей надо будет вставать. Один врач диагностировал ей мышечную дистрофию, другой сказал, что у нее «какие-то проблемы с позвоночником». Она даже хотела встать на учет по инвалидности, но муж запретил. «Мне жена-инвалидка не нужна! — аргументировал он. — Что о нас подумают?»

Один из врачей сказал Любови, что «болезнь стоит на месте, но с каждыми родами ситуация будет резко усугубляться». И после рождения третьего ребенка Любовь (тогда ей было 28) попросила врачей перевязать ей трубы. Доктора не соглашались: женщинам до 35 лет такую операцию стараются не делать — предполагается, что они еще слишком молоды и позже могут захотеть родить. Хотя Любовь просила: «Перевяжите, правда. Мне очень тяжело. Я больше не потяну». После четвертого ребенка, которого она родила в 30, врачи перевязали ей трубы уже без вопросов.

Когда кто-то из детей начинал плакать, Владимир вскакивал и принимался его трясти «со всей дури» — ему казалось, что в ребенка вселились бесы. «[Старшая дочь] Соня заплачет от его криков, а он [как] принесется и давай ей Евангелие к голове прикладывать: „Целуй, я тебе сказал!“ Чтоб бесы вышли, — рассказывает Любовь. — А Соня от страха еще больше слезами заливается».

Порой пьяный батюшка посреди ночи приходил и начинал спящую жену «ногами колотить ни с того ни с сего». Об этом Любовь никому, кроме его матери, не рассказывала — стыдилась. Отношения с собственными родителями у нее не сложились: мать пила, отец ушел из семьи. Мать Владимира велела ей «терпеть и сор из избы не выносить». Когда Любовь уходила переночевать к сестре, чтобы защититься от пьяного мужа, свекровь звонила ей и требовала вернуться домой: боялась, что сын «от расстройства что-нибудь с собой сделает».

Однажды в октябре 2019 года сын Владик испачкал сестре дневник. В это время домой вернулся пьяный Владимир. Любовь попросила дочь: «Сонь, ты только не реви. Ну пожалуйста, ну не реви. Пусть он [отец] спать ляжет. Я тебе из старого дневника кусок вырежу и в дневнике дырку заклею, только не реви». Соня все равно разрыдалась. Владимир забежал к ней в комнату и дал пощечину. Любовь стала загораживать ребенка, за это батюшка ей «дал с ноги в нос». У нее хлынула кровь, а он пошел спать.

Наутро, по словам Любови, Владимир сказал «простите-простите» и быстро ушел в храм служить. После службы вернулся домой, принес себе еще выпивки. Стал «доматываться» к младшим сыновьям, снова дал жене «с кулака в нос». Он бил Любовь три дня. На третий, протрезвев, собрался на службу. Перед этим снова выпил. Завязывая шнурки, извинился перед женой за свое поведение и с примирительной интонацией в голосе подозвал, попросив его проводить.

Когда Любовь подошла, он разбил ей нос кулаком, бил ее головой об стену, бил железной обувной ложкой. Любовь падала, он бил ее по животу и рукам. На просьбы матушки остановиться отвечал: «Руку сломать? Я тебе голову сломаю. ******* [Надоела,] заткнись, я могу свернуть тебе шею. Че те надо? Ты для меня никто, ты урод, ты поганая тварь. Один удар — и все, тебе ****** [конец] будет». (У Покровской есть аудиозапись, на которой слышен их диалог с мужем, где он это говорит.) После этого Владимир ушел на службу в Казанский женский монастырь.

Вскоре Любовь собрала детей и уехала к родителям мужа. Они хотели, чтобы она погостила у них, пока не исчезнут следы побоев. Но когда двоюродная сестра Любови Юлия приехала к ней и увидела, в каком она состоянии, тут же убедила ее снять побои в травмпункте и написать заявление в полицию.

«Люба была вся иссиня-черная», — говорит Юлия, в ужасе показывая на телефоне фотографии огромных синяков и гематом на теле сестры. Сняв побои, сестры попытались обратиться за помощью к архиерею Марку, но пробиться к нему на прием не удалось, а на звонки он не ответил. Тогда Покровская написала заявление в полицию и рассказала о произошедшем местным журналистам. На это отец Владимир заявил репортерам, что синяки у жены от того, что она упала в подъезде и что это может подтвердить его мать.

После подачи заявления в полицию в октябре 2019 года Рязанская епархия отстранила Покровского от службы. Сам архиерей вызвал Владимира к себе и сообщил, что в наказание он будет работать поваром в духовной семинарии. Тот в ответ дал архиерею обет бросить пить. А в ноябре 2019 года управление МВД по Рязанской области завело уголовное дело против Владимира Покровского по статье 119 часть 1 УК РФ — «Угроза убийством».

Но потом Владимир попросил у жены прощения: «Мне, кроме вас, никто не нужен, я пить не буду». Любовь его простила и забрала из полиции заявление. Они снова начали жить вместе.

Правда, через некоторое время Владимир вновь сильно запил и стал бить жену. Она подала еще одно заявление в полицию, было заведено еще одно уголовное дело против Покровского, а их история снова всплыла в местных СМИ. В мае 2020 года должен был состояться суд над Владимиром, но он опять попросил прощения — и Любовь снова его простила.

Но летом 2020 года архиерей сказал Покровскому, что тот больше не будет работать даже поваром в семинарии; священник устроился водителем такси. После этого Покровский заставил Любовь пойти с ним в редакцию рязанского издания «РЗН-Инфо»: «Ты пойдешь и скажешь, что я тебя никогда не бил и никогда не пил». Журналисты опубликовали заметку и фотографию, на которой Покровские стояли рядом как пара. «Мы хотим заявить, что действительно помирились. Также мы хотим, чтобы нашу семью оставили в покое и не публиковали порочащие новости», — говорили супруги. 

Но журналисты портала Ya62.ru, которые следили за историей Покровских с самого начала, выпустили еще одну статью о них, в которой объяснили, что фотография постановочная, никакого примирения нет и муж просто заставил Любовь все опровергнуть.

После этой статьи архиерей Марк вновь вызвал к себе Покровского. Любовь с ним идти отказалась, тогда он сказал ей: «Если с меня снимут сан, то и тебе, и твоим детям, и [твоей сестре] Юле — хана». Жена собрала вещи и, пока мужа не было дома, вместе с детьми переехала на съемную квартиру, которую ей помогли снять местные журналисты.

Матушка Елизавета

«Вначале с тобой обращаются уважительно, на равных, даже излишне вежливо — так, что чувствуешь себя барышней из XIX века. Но разница в обращении быстро начинает контрастировать с разницей в отношении, — рассказывает Елизавета. — Роль женщины, матушки, по мнению представителей Церкви, не просто второстепенная — все трудности семейной жизни, неудачи, проблемы в приходе списываются на ее пагубное влияние. На протяжении 13 лет я чувствовала, что я никто и звать меня никак».

Елизавета не хочет раскрывать свою фамилию и просит не называть даже регион, в котором она живет, — говорит, в городе и так все обсуждают ее историю, и прихожане в основном занимают сторону ее мужа.

После свадьбы Борис начал постоянно принуждать жену к сексу, требуя в этом полного подчинения. «Это было постоянное репродуктивное давление, отказ от средств контрацепции, все это сопровождалось изматывающим сексуальным преследованием, когда согласиться на секс было единственной возможностью поспать или наконец выйти из дома», — рассказывает Елизавета.

Через полгода Елизавета забеременела, но ребенок родился мертвым. Борис обвинил в этом ее: «Стал навязывать чувство вины, что именно мое неправильное душевное устройство привело к гибели ребенка». Через год после неудачной беременности Елизавета начала рожать — одного, второго, третьего.

Отдавать детей в детский сад батюшка запрещал, потому что «настоящая мать должна сама заниматься своими детьми». Сам он в этом не участвовал — а когда детей стало трое, завел в квартире отдельный «кабинет», куда детям и жене было запрещено заходить — там он от них «отдыхал».

Борис требовал рожать еще и еще, потому что в священнической семье должно быть много детей, говорит Елизавета: «Сопротивляться было бессмысленно — на его стороне была Церковь с ее безудержной тягой к пропаганде многодетности и еще родители и все, кто меня тогда окружал, — а это были только люди, связанные с Церковью, потому что связи с остальными по требованию мужа пришлось оборвать».

Мечту выйти на работу постоянно приходилось откладывать. Зато Елизавете разрешили быть уставщиком в храме, где служил муж. Чем больше становилось детей, тем жестче муж обходился с Елизаветой. Со временем дошло до того, что ей приходилось выпрашивать деньги «на прокладки и трусы». Зато у батюшки появлялись новый айфон, айпад, машина.

Желая «проучить» жену, Борис мог не разговаривать с ней неделями, даже когда она была беременна, просила денег на лекарства, еду или просто в слезах умоляла сказать ей хоть слово. Периоды «игноров» становились длиннее, а «светлые промежутки» — короче. Когда Елизавета была беременна пятым ребенком, муж не разговаривал с ней уже неделями. При этом она постоянно готовила, убирала, кормила и водила детей на кружки, ходила в церковь, никому не осмеливаясь рассказать о своих переживаниях.

Иногда батюшка подходил, задирал футболку беременной жены, трогал живот и говорил с малышом — игнорируя жену. «Я чувствовала себя инкубатором, вещью, над которой хозяин имеет безграничную власть, — рассказывает Елизавета. — Это самое ужасное из пережитых мною чувств за время жизни с мужем. Он при этом не уставал спокойным голосом повторять: „Смиряйся, Лиза“».

На 40-й неделе пятой беременности гинеколог посоветовал Елизавете лечь в больницу. Муж был против — сказал, что не с кем будет оставить маленьких детей, и вообще, по словам Елизаветы, воспринял все это как «блажь» жены, которая просто хочет «отдохнуть», и снова перестал с ней разговаривать. «Сейчас я думаю, а что плохого было в том, чтобы дать беременной жене отдохнуть?» — говорит Елизавета.

Во время родов у нее разошлись кости таза, врачи едва смогли спасти ребенка. Из роддома Борис отвез жену с младенцем домой и сразу уехал, не сообщив куда и не оставив еды. Вечером, когда она домывала посуду, Борис вышел из комнаты и приказал ей «заниматься детьми, а не ерундой».

«Тут я не выдержала. Заревела, начала кричать, как можно быть таким жестоким. На что увидела на его лице страшную спокойную улыбку, с которой он сказал: „Что-то не нравится? Вали! Только детей ты не получишь. Я докажу, что ты неадекватная! А если хочешь видеть детей, работай и не пищи. Рожать детей — твоя обязанность. Работа, а никакой не праздник!“»

«И я верила его угрозам! Верила, что я никчемная неработающая психичка, у которой любая опека детей отберет в два счета», — рассказывает Елизавета.

Через интернет она анонимно обратилась к психологу. Но муж прочитал ее переписку и устроил скандал, обвинив в том, что она «привела третьего человека» в семью. Елизавета ходила в церковь и каялась на исповеди, что отчаялась: «Отчаяние ведь смертный грех в этой системе координат». Батюшки спрашивали, что случилось; она отвечала, что ее бьет и изводит муж. В ответ слышала только: «Помоги, Господи».

Елизавета хорошо помнит день, когда впервые оказала сопротивление. Это было зимой 2016 года, они вернулись из церкви, где «хорошо послужили»: отец Борис читал проповеди и причащал прихожан, матушка Елизавета с тремя детьми пела в церковном хоре, старший сын прислуживал в алтаре.

Елизавета что-то спросила у мужа о приходских делах. Он промолчал. Когда она повторила вопрос, Борис снова ее проигнорировал. Затем раздраженно ответил, что зол из-за того, что она обратилась к нему без уважения — не назвав его по имени. Елизавета воскликнула: «Да сколько же это может продолжаться?»

После этого Борис потащил жену на кухню, поднял за шею и, прислонив к холодильнику, начал душить. Прибежал сын и попросил отца отпустить маму. Сопротивляясь, Елизавета вырвала клок из бороды Бориса; тот от боли выпустил ее из рук, а затем — угрожая, что впредь будет бить ее так, что она «из реанимаций не выползет», — избил. На ее теле появились огромные гематомы. После этого матушка наконец сняла побои и написала заявление в полицию (в 2016 году это была еще уголовная статья).

Когда с Борисом связалась полиция, батюшка позвонил жене и потребовал, чтобы она срочно забрала заявление, «иначе будет еще хуже». Елизавета собрала детей, и они убежали к друзьям. В объяснительной для полиции Борис написал, что жену не трогал и что она сама «в течение десяти лет устраивает скандалы по надуманным поводам, остальное пояснить не могу». 

После этого случая собралась дисциплинарная церковная комиссия во главе с архиереем. По опыту общения с церковными иерархами Елизавета решила, что они могут во всем обвинить ее, сказав, что она «была недостаточно смиренна, недостаточно покорна и слишком много думала». И попросила сходить с ней на комиссию своих родителей, чтобы они поддержали и защитили ее. Но те решили остаться в стороне — «они же верующие».

«„Не-не-не, мы не пойдем. Лиза, мы этого не выдержим. Мы там умрем“, — пересказывает Елизавета разговор с родителями. — А у меня даже приличной одежды не было, чтобы к епископу сходить. Я очень просила родителей, чтобы они сходили, но они были люди системы. Они вроде понимали, что это нехорошо, что он меня бьет. Но что с этим делать, не знали: бьет-то не просто мужик, а сам батюшка!»

На заседании дисциплинарной комиссии Борис отпирался и говорил, что жена все выдумывает и что он ее не бил, а «она сама ударилась». На это священники разозлились — не потому, что он избил жену, уверена Елизавета, а потому что «врал им». Митрополит достал заключение судмедэксперта, который осматривал матушку, показал Борису и спросил: «А это тогда что?»

При этом побои священников не смущали, считает Елизавета, они лишь удивлялись чрезмерной жестокости Бориса. «Они спрашивали у него: „Ну как же вышло, что до огромных синяков избил-то? Ну ударил бы и отошел, но ты прямо с такой жестокостью. Сколько же в тебе злобы должно быть, чтобы такие синяки нанести?“» — вспоминает матушка.

После заседания комиссии Бориса на некоторое время лишили жалованья и отправили служить в монастырский храм в области — «на исправление». Зарплату Бориса на время его «ссылки» священники решили отдавать матушке. «Они думали, что дают нам время примириться. Я тоже поначалу повелась на это, но быстро поняла, что мира не будет, и использовала это время, чтобы собрать вещи и подготовиться к отъезду», — рассказывает Елизавета.

Подавая заявление в полицию, Елизавета вовсе не хотела, чтобы мужа посадили за побои или даже заставили платить штраф — хотела лишь, чтобы его судил «настоящий», а не церковный суд, перед которым муж наконец будет вынужден признать, что бил жену и совершал насилие.

Перед одним из заседаний судья спросила у матушки, какова ее «конечная цель». Услышав ответ, посоветовала ей ограничиться тем, что муж в суде признает вину под протокол — чтобы не рушить жизнь сыну: мальчик хотел работать в МВД и карьере мог навредить обвинительный приговор его отцу. Елизавета сказала, что, если Борис просто признается, что избивал ее, она отступит.

В суде батюшка признал, что действительно бил жену. Судья спросила матушку: «Вы продолжаете преследование?» Та ответила: «Нет, на этом все». По желанию Елизаветы дело было прекращено за примирением сторон. Позже матушка пожалела, что не довела дело до приговора: сын передумал поступать в МВД, а муж потом утверждал, что суд кончился ничем и он невиновен. К тому же в церкви он «изобразил вселенское покаяние»; его вернули из ссылки в область и вновь начали платить жалованье.

Из монастыря Борис вернулся очень злым. «Он перестал давать деньги на содержание детей и занял нашу общую квартиру. Нам спешно пришлось навсегда ее покинуть», — говорит Елизавета. Матушка с детьми перебралась на старую дачу, а когда похолодало — к бабушке. Последующие два года она жила «по чуть-чуть с детьми то у одних друзей, то у других, то у родителей».

В 2017 году матушка Елизавета подала на развод. На заседания суда по разводу Борис приходил в рясе с крестом на груди и с «группой поддержки» из других священников. Они призывали ее «одуматься»; обвиняли, что, разводясь, она совершает страшный грех — «рушит семью и жизнь детей». «Борис стоял в рясе перед судьей и давил на жалость, плакал, говорил, что раскаивается», — говорит Елизавета. И сначала суд не стал их разводить, решив «дать семье время подумать».

После начала бракоразводного процесса Елизавету вновь пригласили на дисциплинарную комиссию и призвали все же сохранить брак. Матушка в ответ сказала, что Борис не раскаивается искренне и она боится, что он ее убьет. Священники, по ее мнению, не отнеслись к ее словам серьезно. Тогда она спросила: «Стоп. Вы что, его снова оправдываете?»

По ее словам, священники стушевались, потом архиерей рассказал анекдот. «В многоквартирном доме муж постоянно лупил жену. Однажды один из соседей пошел к ним разобраться и защитить ее. Приходит, а там ссора в разгаре — мужик бьет жену. Сосед его одергивает, а жена возмущенно говорит: „Что ты пришел? Моя мужа — она меня и бьет“».

Произнося реплику женщины, архиерей изобразил таджикский акцент. Священники разразились хохотом, им эта зарисовка показалась смешной и жизненной. «Все 15 священников смеются: ха-ха-ха. И мой муж тоже хохочет. И всем так смешно и так весело. Вот, дескать, это и есть нормальная семья. А ты чего хотела?» — вспоминает Елизавета. 

Родители Елизаветы тоже не одобряли ее решение уйти от мужа: они не представляли, как она одна выживет с четырьмя детьми. Родители постоянно склоняли ее к тому, чтобы она «перестала валять дурака» и вернулась к Борису.

«Все наши общие друзья в Церкви оказались по факту его друзьями, и все они обрушили на меня все известные им манипуляции, — вспоминает Елизавета. — Я всех заблокировала, прервала все контакты и осталась одна».

Матушка Евгения

После свадьбы и получения сана Алексей очень быстро «вошел в роль», говорит Евгения Дробинская, и вскоре начал требовать к себе особого отношения. «Ах ты на меня голос повышаешь? Ты же повышаешь голос не просто на меня, а на посредника Божьего. Ты же конфликтуешь не со мной, а с Христом», — пересказывает матушка претензии мужа.

Проповеди в храме Алексей читал так, что за душу брало, говорит Евгения, а дома матерился через слово, орал на жену и мать: «Ну это не сразу, конечно, а постепенно, по мере того, как он все больше ощущал власть и расслаблялся».

Чувство превосходства в батюшке, по ее словам, подпитывали самые разные люди: женщины из городской администрации, которые стремились заслужить его расположение, арестанты, к которым он ездил, и «самые разные чиновники, которые приходили к нему с поклоном, а порой даже привозили домой деньги, чтобы он за них помолился как человек, который все же ближе к Богу».

Уже в браке Евгения окончила пединститут (и стала учителем английского и китайского языков), а также курсы инструкторов по фитнесу. Затем родила двух дочерей, провела пять лет в декрете; устроилась на работу в фитнес-клуб (вела групповые занятия для женщин) и взяла пару учеников как репетитор. И по-прежнему пела в церковном хоре.

Алексей — по мере того, как рос его авторитет священника, — становился все более жестоким по отношению к жене. Матерился, оскорблял, бросал в нее то, что попадалось под руку, угрожал. Но Евгения долгое время не понимала, что это не нормально. «В голове стоял блок, который не позволял принять тот факт, что в семье священника и учительницы может быть настоящее домашнее насилие, — говорит Евгения. — [Казалось, что] оно ведь бывает только в каких-то неблагополучных, маргинальных семьях, где пьют и ведут аморальный образ жизни».

Евгения пыталась оправдывать мужа: он устал и вообще бывает агрессивен, потому что «на него больше нападает Сатана — ведь он батюшка».

Алексей велел жене исповедоваться только ему, объясняя это заботой об их семье: якобы во время исповеди Евгения может «вынести сор из избы». На ее признания на исповеди, что она злилась на него, муж-батюшка реагировал спокойно: «Его интересовало только одно: не мечтаю ли я о другом мужчине?» Дома батюшка часто донимал ее этими вопросами: «А к вам в фитнес-клуб и мужчины заходят? И что, они все пялятся на твою жопу?»

О разводе Евгения не задумывалась: «Мы были образцом для многих прихожан, и я чувствовала ответственность за то, какой имидж Церкви мы формируем. Я очень любила этих людей и много покрывала из того, что делал батюшка, чтобы не ранить их религиозные чувства и не отвратить от Церкви».

Евгения выбрала «православную стратегию»: чем грубее со мной обращается муж, тем я буду с ним нежнее. Она надеялась, что если действовать так, муж поймет, что несправедлив к ней, и смягчится. Матушка старалась стать «женственнее» и, чтобы почерпнуть кажущиеся необходимыми знания, даже принялась читать книгу «Мужчины с Марса, женщины с Венеры».

Впрочем, стратегия работала ровно наоборот: чем смиреннее она переносила оскорбления и угрозы, тем больше муж себе позволял. Он читал по ночам ее переписку на электронных устройствах, иногда будил и устраивал скандал, обзывая «шалавой, которую имел весь город»; обвинял, что она эфэсбэшница и пишет на него доносы. Потом начал регулярно бить.

Алексей отобрал у нее паспорт и грозил отобрать дочерей — в случае если надумает развестись с ним. «У меня есть духовная дочь — судья. Она объявит тебя сумасшедшей, отправит в психушку, мои духовные дети лишат тебя родительских прав», — пересказывает матушка слова мужа.

Правда, после каждого внезапного скандала Алексей каялся, дарил цветы, водил ее в спа. От этих своих покаяний он получал удовольствие, считает Евгения: «Вот смотри, как я каюсь, я рыдаю, я такой грешный. Это такое самобичевание, очень мазохистическое. Он как будто кайфует. У него катарсис от того, что он плачет, от того, что он мудак. Он понимает, что сейчас покается, очистится и потом можно с нуля грешить и снова каяться».

Евгения считает, что Алексей на самом деле не осознавал, что перешел какую-то черту и что бить женщину нельзя. «В православии культивируется, что ты должен осознавать свою греховность. В его понимании, раз он осознает [греховность], значит, он поднимается на ступенечку выше в духовном плане, он покруче будет, — говорит Евгения. — У него не было каких-то внутренних противоречий, мол, как это — батюшка бьет жену? Ведь муж — глава, центр, а женщина — помощница, придаток. Она просто должна детей рожать и не мешаться».

Матушка пыталась обращаться к знакомым священникам с просьбой «вразумить мужа, чтобы он смутился и перестал бить». «Мне было бы достаточно, если бы они хотя бы дали ему понять, что они в курсе. Это уже остудило бы его пыл. Но они продолжали общаться как ни в чем не бывало, — говорит Евгения. — В то время я еще думала, что происходящее со мной — огромная редкость для священнической семьи, и если другие священники об этом узнают, то, по крайней мере, он станет нерукопожатным».

«Я обращалась не к каким-то молодым, только что рукоположенным мальчикам, а к бывшим военным лет сорока. Я знаю, что бывают ситуации, когда священник постарше может подойти к молодому и сделать замечание. Но никто этого не делал», — говорит Евгения.

Втайне от мужа матушка начала откладывать деньги с маленькой зарплаты в фитнес-клубе и планировать побег. Во время ссоры, случившейся в один из ее дней рождений, муж взялся за нож и «чуть не зарезал» Евгению. На следующее утро она собрала первые попавшиеся вещи и сбежала вместе с детьми из Комсомольска-на-Амуре в Москву.

Евгения рассчитывала, что в большом городе муж не сможет ее отыскать. Но батюшка обратился к своим друзьям в органах, говорит она, попросив, чтобы они срочно нашли его сбежавшую жену, которая «сошла с ума и ударилась в ИГИЛ».

В Москве ее нашли быстро. Она оставила детей приехавшему в столицу мужу и убежала сама. Около недели жила в кризисном центре для женщин, пострадавших от насилия. Затем позвонила Алексею и пообещала, что вернется к нему. Он назвал ей адрес гостиницы, где остановился. Приехав туда, Евгения с помощью друзей забрала у него дочерей. «Пришлось даже подраться», — говорит она, не вдаваясь в детали.

В первые дни ее мучило чувство вины перед дочерями. Но через две недели после того, как она забрала их у отца, стало известно, что в Подмосковье священнослужитель Николо-Угрешского монастыря заманил в лес свою жену и жестоко убил ее. Евгения решила, что все сделала правильно.

«Стерва. Гордая. Простить не захотела обиду»

Евгения Дробинская развелась с мужем и выиграла полную опеку над своими двумя дочерями (шести и восьми лет); процесс длился полгода. Сейчас ей предстоит суд с Алексеем по разделу имущества. Еще во время бракоразводного процесса муж сообщил матушке, что на его «Ленд Крузер» она может не рассчитывать: «Обратился к порядочным пацанчикам, и они помогли ему спрятать машинку».

По ее утверждению, у мужа есть и «припрятанные счета, на которых лежат такие суммы, что при желании он мог бы купить несколько квартир в Комсомольске» — но их наличие еще предстоит доказать в суде.

Все это время Евгении звонили священники, знающие ее мужа: «Так жалко, что вы расходитесь. Может, все-таки помиритесь? Я отвечала: „Какое помиритесь? Он бросался на меня с ножом“. — „Ну, ясно. Ну, помогай Бог“». Евгения говорит, что уже потом узнала, как один из них рассказывал общему знакомому: «Да она шалава, шлюха. Мы видим ее инстаграм. Сама виновата».

«Я была тренером, у меня был рабочий инстаграм, где я выкладывала фотографии из спортзала. Там не было снимков, где была бы жопа крупным планом, как я сейчас могу себе позволить. Обычная спортивная одежда, — рассказывает Евгения. — Так мне потом писали из других городов священники, семинаристы какие-то, что я всех позорю. То есть то, что он на меня кидался с ножом, он меня бил, — это не позор. А то, что я в спортивной форме в фитнес-клубе фотографируюсь, что я подтянутая, — это позор, я позорю все православие».

После того, как Дробинская опубликовала свою историю на православном сайте «Ахилла», ей стали писать слова поддержки — матушки, в основном бывшие, тоже пережившие домашнее насилие. (На «Ахилле» есть множество подобных рассказов бывших и нынешних матушек.)

После развода Евгения живет с дочерями и работает учительницей иностранных языков. «Муж не успокоился даже после развода. Я переехала в Подмосковье и чувствую себя в большей безопасности, мои родственники по доверенности занимаются разделом имущества, мирно он не хочет, — рассказывает она. — За тот месяц, что мы здесь, Алексей звонил детям пару раз. Мы с ним вообще не контактируем».

Алексея Артамонова от службы не отстранили и сана не лишили. Он не ответил на звонки и сообщения корреспондента «Медузы».

В Амурскую епархию «Медуза» отправила около 20 вопросов об истории отца Алексея Артамонова и Евгении Дробинской, но получила лишь один ответ: «Издание „Медуза“ не входит в сеть партнерских СМИ Амурской епархии. По этой причине комментирование невозможно».

* * *

Матушку Елизавету и отца Бориса суд развел в 2018 году, через несколько месяцев после подачи ее заявления. По словам теперь уже бывшей матушки, суд обязал Бориса выплачивать алименты ей и четырем детям. Правда, сначала священник принес в суд справку из епархии, в которой было написано, что его зарплата составляет всего 11 тысяч рублей в месяц. Елизавета вместе со своим адвокатом доказала, что батюшка при этом отдыхал за границей и купил новый автомобиль, а также обратила внимание суда на то, что на заседания он приходил с дорогими гаджетами и в часах, которые не купишь на 11 тысяч.

Батюшка до последнего упирался и говорил, что это просто пожертвования со стороны людей, а не неучтенный доход, но судья встала на сторону Елизаветы и установила алименты не в процентах от его официальной зарплаты, а в «твердой денежной сумме» (ее размер Елизавета называть не хочет).

Елизавета также получила в суде право полной опеки над детьми и признание части квартиры ее собственностью. Они с мужем продали общее жилье, и Елизавета въехала с детьми в свою собственную маленькую квартиру. Елизавета также узнала о программе помощи молодым семьям по приобретению жилплощади, и им с детьми выдали квартиру побольше. Она воспитывает детей и занимается реабилитацией людей с инсультом: «Я хотела стать врачом, но сейчас просто рада тому, что могу работать по профессии, связанной с лечебной деятельностью».

Елизавета радуется спокойному ночному сну, одежде, которая ей нравится, тому, что может говорить по телефону так долго, как хочет. А главное — возможности не ходить на службы, не слушать проповеди, не оправдываться за каждое свое действие. «Не могу сказать, что я стала неверующей, хотя слышу эти обвинения в свой адрес. Я протрезвела. Чего всем оставшимся там искренне желаю», — говорит Елизавета. В церковь после развода она ходить перестала.

Батюшку Бориса восстановили в сане, и вскоре он даже пошел на повышение. Сейчас он настоятель строящегося храма. «Стал важным и грустно-мудрым, — говорит Елизавета. — Он все это преподал так у нас в городе, что он оступился, каялся как мог, но жена вот такая оказалась. Стерва. Гордая. Простить не захотела обиду. И вот ко мне сейчас такое отношение в православной среде».

Бывший муж, по словам Елизаветы, до сих пор продолжает ей угрожать и считать «своей непослушной вещью».

* * *

С матушкой Любовью Покровской мы встречались в сентябре 2020 года. К тому времени с помощью сестры она накопила сто тысяч рублей на услуги адвоката, который начал заниматься подготовкой бумаг для ее развода. Любовь была решительно настроена развестись.

Во время долгого разговора она много раз повторяла, что разводиться с мужем ей страшно: он часто внушал ей, что она никому не нужна, что не сможет сама решить даже простые вопросы вроде устройства детей в школу, что сестра и журналисты рано или поздно уйдут по своим делам и она останется одна — со своими проблемами и четырьмя детьми.

Любовь показывала фотографии с синяками и гематомами, рассказывала, как муж унижал и бил не только ее, но и их детей — и тут же оговаривалась, что ей трудно уйти: «Когда он кается, просит прощения и говорит, что не может без нас, я не могу [его бросить]. Мне кажется, я смогу его исправить».

Спустя два месяца, в ноябре 2020-го, Любовь сообщила «Медузе», что уже не уверена, хочет ли разводиться: «Все устаканилось». Ее сестра Юлия рассказала, что примирение состоялось, когда они вдвоем пришли забирать вещи — и случайно застали в квартире Покровского. По словам Юлии, священник принялся угрожать и ругаться. Юлия вызвала полицию и вышла к подъезду. А когда она уже вместе с полицейскими поднялась обратно, Любовь стояла в обнимку с мужем. «Непонятно, зачем вызывали полицию», — сказала она.

В итоге Любовь оборвала все контакты с близкими и отказалась от уже запущенного адвокатом бракоразводного процесса. На звонки и сообщения сестры она не отвечает. Детям разговаривать с Юлией запретил отец Владимир Покровский.

В Рязанской епархии, где служит Владимир Покровский, «Медузе» ответили, что не хотели бы обсуждать ситуацию в его семье накануне Пасхи — и что дать комментарии смогут после пасхальной недели.

В июле 2020 года в епархии заявляли, что за судьбой Покровских следят, но о развитии событий в семье узнают из СМИ. Беседовавший с журналистом Ya62.ru отец Арсений отметил, что Владимиру Покровскому отправлено письмо с просьбой написать объяснительную. На вопрос журналиста, выезжали ли сотрудники епархии к Покровским и видели ли, в каком состоянии находится супруга бывшего священника, в пресс-службе отметили, что «если и было такое указание, то об этом неизвестно».

Сам Покровский по телефону сказал «Медузе», что заявления его жены о побоях — «это все вранье», и оборвал разговор.

«Сейчас мы не сказать чтоб хорошо, но и не прямо плохо — потихоньку. Муж снова начинает потихоньку выпивать. Не знаю, как и что будет дальше», — рассказала матушка Любовь «Медузе» во время последнего разговора.

Запрет на служение Покровскому продлили еще на год — то есть до ноября 2021-го. «В епархии никому ничего не надо. Отправляли бы их [священников-насильников] подальше в монастырь. А в том и дело, что никакой помощи, — говорит Любовь. — Тут даже не только Церковь — и от полиции тоже никакой [поддержки], когда уходишь. Никакой защиты ни тебе, ни детям, а скрываться — не выход. А еще мои проблемы с ногами».