Государство мечтает вывести российскую науку и образование на мировой уровень. Но само все портит — страхом перед Западом Грустный текст социолога Дмитрия Дубровского в канун 1 сентября

Среди относительно небольшого числа реальных достижений российской демократии в 1990-е были академические права и свободы. Правда, освобождение науки и образования было сопряжено с резким сокращением государственного финансирования. Теперь государство вернулось в эти сферы и пытается вывести их на мировой уровень. Социолог Дмитрий Дубровский в статье для рубрики «Идеи» объясняет, что эта задача несовместима с политикой, заточенной под усиление контроля над любыми контактами с международным научным сообществом.

Наука как источник свободы

В советское время и естественные науки, и гуманитарное, и социальное знание находились под плотным контролем государства. Система высшего образования и науки была призвана решать две ключевые задачи советского модернизационного проекта: добиваться технологического развития, прежде всего в военно-промышленной сфере, и формировать «нового советского человека».

В итоге до начала 1990-х академические свободы были достоянием совсем узкого круга людей.

Лишь небольшая — не более 7–8% — часть советских ученых обладала некоторой независимостью в выборе направлений для исследований. Для руководства Академии наук, где они трудились, эта свобода была вынужденной необходимостью. Просто потому что ученые лучше партийных начальников знали, что нужно исследовать в интересах военной промышленности.

Еще меньшая группа советских ученых — люди с мировыми именами — могла позволить себе привилегии, которые с определенной натяжкой можно назвать прообразом настоящей академической свободы. Даже в годы холодной войны общение и сотрудничество с зарубежными странами не прекращалось, однако было сильно ограничено и жестко контролировалось партийными, государственными органами и, разумеется, КГБ. И все равно в некоторых академических институтах и вузах сотрудники располагали большей свободой, чем должен был допускать такой контроль, будь он полноценным. Благодаря этому иногда складывались процедуры, напоминающие демократические, например выборы ректора и деканов.

В итоге даже такая ограниченная свобода сделала выходцев из научно-исследовательской среды основоположниками советского правозащитного движения. В составе последнего Верховного Совета СССР, избранного относительно демократическим путем, представители науки, образования и культуры составляли 24%. То обстоятельство, что большинство из них примкнули к демократической оппозиции, не было случайностью.

Спасибо Соросу за это

После распада Советского Союза и падения «железного занавеса» ситуация изменилась радикально. Академия наук и российская система образования получили значительную автономию — но лишились значительной части государственного финансирования. Однако активные научные и образовательные контакты укреплялись и множились. Важную роль здесь сыграл американский финансист Джордж Сорос с его Институтом «Открытое общество». Он активно поддержал многих российских исследователей и образовательные проекты российских вузов и издательств.

Быстрое вхождение в международный контекст привело к глубокому расколу внутри российского образовательного сообщества. Появились люди, ориентировавшиеся на международные образцы, говорившие и писавшие на иностранных языках. Им противостояло большинство академического сообщества — подавленного и раздраженного долгими годами унижения и экономического кризиса. Многие, прежде всего представители гуманитарного и социального знания, с тоской вспоминали Советский Союз с его гарантированным прожиточным минимумом. Исследователи предлагают считать эту ситуацию «защитной реакцией» российского гуманитарного знания в положении видимого неравенства в разделении международного интеллектуального рынка.

Экономический подъем начала 2000-х годов заметно увеличил возможности государства в области науки и образования. В частности, правительство серьезно вложилось в программу 5-100-2020, которая предполагала попадание пяти российских вузов в один из мировых рейтингов лучших университетов мира к 2020 году. Однако на практике к 2020 году в рейтинге QS только МГУ вошел в сотню лучших (87-е место), в то время как остальные участники программы застряли в середине третьей сотни.

Другое увлечение государства — наукометрия, то есть индекс цитируемости академических работ ученых и количество публикаций в профессионально значимых («реферируемых») журналах. Этот показатель используют для замера «эффективности» научной деятельности — как самих ученых, так и академических институтов или вузов, в которых они работают.

В итоге многие из тех, кто радовался возвращению государства в сферу образования и науки, особенно пострадали от этого увлечения, основанного прежде всего на англоязычных публикациях. В результате то самое условно «западно ориентированное» меньшинство в научном сообществе еще больше отделяется от большинства. Которое, в свою очередь, не только исключается из международного контекста, но лишается карьерных перспектив и сколь-либо приемлемой зарплаты.

Но и публикационная активность «продвинутого» меньшинства, несмотря на активную финансовую поддержку со стороны государства, тоже существенно не увеличивается. Уверенный рост количества международных публикаций в 1990-е годы сменился стагнацией: Россия уже много лет находится в районе 12–13-го места по публикационной активности в мире. Количество российских международных публикаций, например, в 2016 году в 10 раз уступало лидерам — США и Китаю. Основной вклад в российские показатели обеспечивают публикации в области естественных наук, то есть в сфере, в которой Россия была сильна еще с советских времен.

Возвращение «первых отделов»

Почему так происходит? Проблема в том, что государство вернуло науке и образованию деньги, а себе — контроль над этими сферами. Причем правила взаимодействия с академией государство оставило почти неизменными. Исследователи отмечают, что это директивная, однонаправленная коммуникация. Ее цель — поддержание советской в своей основе структуры, которая разделяла образование (вузы), исследование и создание новых технологий (исследовательские институты, академические институты) от промышленного производства (специализированные предприятия). Все вместе не должно функционировать как единая автономная структура, которая сама вырабатывала бы принципы своей работы и собственные задачи.

Восстановленные институты контроля тут же занялись «противодействием Западу», который, в представлении сектора безопасности, осуществляет «ползучую агрессию» в отношении России, в том числе через влияние на науку и образование. Автономия российских университетов подверглась ограничениям, резко сузились права ученых советов, и почти исчезли или стали совершенно формальными процедуры выборов ректоров и деканов.

В университеты и научные учреждения вернулись так называемые первые отделы, уже подзабытые и ответственные за государственный контроль. В соответствии с законом «Об экспортном контроле», положения которого резко ужесточились после 2005 года, даже одобренные государством контракты с иностранцами можно объявить актом промышленного шпионажа. Так оппозиционно настроенные преподаватели технических вузов были поставлены под дополнительный контроль, а в научном мире поднялась новая волна шпиономании.

В том же ряду периодически возникающие намерения чиновников контролировать каждый шаг иностранцев в государственных вузах, которые не добавляют российским университетам желания развивать международные образовательные проекты.

Руководство Нижегородского университета уволило проректора по инновациям — венчурного инвестора Кендрика Уайта; руководство Санкт-Петербургского государственного университета (СПбГУ) исключило немецкого студента Лукаса Латца, который в рамках своего проекта брал интервью у участников экологического протеста; социолог Карин Клеман была объявлена «угрозой национальной безопасности» России.

Все это создает в мире ощущение, что сотрудничество с Россией в сфере науки и высшего образования — мероприятие токсичное и даже опасное. Не случайно, например, количество иностранных студентов из стран Западной Европы и США за минувшие 10 лет драматически рухнуло, а на смену им пришли академические обмены с Китаем и Вьетнамом.

«Иностранные агенты», «нежелательные организации» и просто враги

Законодательство об «иностранных агентах» и «нежелательных организациях» серьезно повредило не только неправительственным организациям, но и научным обменам, а также исследованиям. Ряд негосударственных научных организаций и институтов получили этот дискриминационный статус. И среди них те, чья деятельность знаменовала собой прорыв России в международное образовательное пространство. С теми или иными проблемами столкнулись Европейский университет в Санкт-Петербурге, американский Бард-колледж (объявлен «нежелательной организацией»), Смольный колледж свободных искусств и наук при Санкт-Петербургском государственном университете (ожидает последствий, связанных с активным сотрудничеством с Бард-колледжем), Московская высшая школа экономических и социальных наук (были попытки лишить «Шанинку» аккредитации).

Именно эти флагманы российского образования могли бы попасть в те рейтинги, о которых мечтают российские чиновники. И именно с ними связаны все кризисы и скандалы последних лет — от давления на Европейский университет до многочисленных кризисов в НИУ ВШЭ, когда-то известном своим свободомыслием. Именно они неизбежно — в силу активного международного сотрудничества — выделялись независимыми и свободными подходами, и именно на них государство накладывает самые жесткие, подчас цензурные ограничения.

Место в международных рейтингах сильно зависит именно от международной публикационной активности, а также от количества иностранных студентов и преподавателей. Нетрудно предсказать, к чему приведут ограничения международных контактов и сокращение международных образовательных обменов. Речь прежде всего о так называемом законе «О просветительской деятельности», который требует от вузов просить согласия властей на приглашение иностранных специалистов.

Тем временем Болонский процесс, который призван включить Россию в европейский образовательный контекст, очевидно, буксует. Его смысл вовсе не в формальном разделении высшего образования на бакалавриат и магистратуру, а в налаживании академической коммуникации с остальной Европой и раскрепощении университетской жизни. Но этого почти не заметно.

Что неудивительно, когда внешняя и внутренняя политика направлена на защиту «традиционных» ценностей от плохо забытого «тлетворного влияния Запада», а советские практики контроля над образованием, заточенные под то, чтобы не допустить «американского проникновения», фактически полностью восстановлены.