Почему честные, образованные и интеллигентные люди иногда оправдывают (и даже прославляют) диктатуру и войну? Максим Трудолюбов нашел ответ в книге Томаса Манна «Рассуждения аполитичного»
Почему честные, образованные и интеллигентные люди иногда оправдывают (и даже прославляют) диктатуру и войну? Максим Трудолюбов нашел ответ в книге Томаса Манна «Рассуждения аполитичного»
Не стоит недооценивать привлекательность представлений, на которых стоит современный российский политический режим. Приоритет национальных интересов над международными договоренностями, защита традиционной семьи, неприятие либеральной демократии — это не только клише, но и идеи, под которыми можно найти основания. В них нет ничего ни уникального, ни заведомо ужасного. Эти представления распространяются в обществах, остро переживающих свою особость и периферийность по отношению к преуспевающим соседям. Но применение этих идей на практике имеет последствия. Редактор рубрики «Идеи» Максим Трудолюбов перечитал книгу Томаса Манна «Размышления аполитичного», которую тот написал 100 лет назад, и напоминает о драматической интеллектуальной судьбе писателя, проклинавшего западную политику в годы Первой мировой войны и ставшего убежденным «западником» к началу Второй.
На протяжении всей Первой мировой войны Томас Манн, по его собственному выражению, воевал на «фронте мысли». Он писал статьи, читал публичные лекции и в 1918 году издал патриотический манифест «Рассуждения аполитичного».
Автор этой книги — совсем не тот Манн, какого мы знаем по текстам более позднего времени. В «Рассуждениях» писатель (к тому времени — создатель, помимо прочего, «Будденброков» и «Смерти в Венеции») оправдывает войну и объявляет «вечной, прирожденной миссией Германии» борьбу против бездуховной цивилизации Запада, представленной державами Антанты. А также говорит о «немецком одиночестве между Востоком и Западом» и много цитирует Достоевского. Манн с горечью рассуждает об отторгнутости Германии от остального мира и ненависти, которую она вынуждена сносить, потому что встала на борьбу против «духа Запада».
Многое из написанного в военные годы Манн в дальнейшем пересмотрел, но книга осталась. Это текст для чтения в такие времена, как наши. С оговорками и натяжками можно говорить о том, что Россия сейчас занимает примерно то же политическое положение по отношению к «коллективному Западу», что и Германия 100 лет назад.
Манн с таким красноречием отвергает идеи эпохи Просвещения, «западные» представления о либерализме и демократии, что российские консервативные политики многому могли бы у него поучиться — если бы хотели сформировать последовательную идеологию. Ведь, постоянно напоминая обществу о том, что страна находится в состоянии войны с бездуховным и агрессивным Западом, власти стремятся сделать граждан «аполитичными» именно в том смысле, в каком аполитичным был в то время Томас Манн.
Демократическая политика с партиями и выборами, согласно тогдашнему Манну, противостоит поэзии, эстетизму и искусству в целом. Она навязывает обществу примитивные нормы, стирает традиции и традиционный образ жизни. Политика, иными словами, уничтожает «сложного человека», о котором писал в недавнем антизападном манифесте режиссер Константин Богомолов. Претенциозный текст Богомолова не идет ни в какое сравнение с манифестом Манна по качеству аргументирования, но по политическому смыслу они сопоставимы.
Манн говорит о неизбежности, даже нужности европейской катастрофы, в которой непонятая и неоцененная культура Германии столкнулась с «гниющей» цивилизацией Запада. В тексте даже есть «паразиты» и «личинки», которыми эта цивилизация кишит. Русская, советская и нынешняя риторика «загнивающего Запада» не менее красноречива.
Манн пишет об «антинемецкости» Запада (аналог «русофобии») и оправдывает войну тем, что Германия не столько внешнеполитический конкурент Франции и Великобритании, сколько их духовный противник. Параллели всем этим мыслям нетрудно найти в высказываниях сегодняшних российских политиков и пропагандистов. «Одиночество между Востоком и Западом» ощущают в России очень многие.
Своими внутренними противниками Манн считал тех, кого он называл литераторами-западниками, авторами-цивилизаторами (Zivilizationsliterat). С его точки зрения, эти люди, говоря современным русским языком, «иностранные агенты». Манн воспринимал их как носителей чуждых для Германии ценностей, сбивающих германскую культуру с верного пути.
Как замечает исследователь этой работы Марк Лилла, «цивилизаторы» (в устах Манна) — презрительное определение, которое звучит еще драматичнее, если знать, что одним из адресатов «Размышлений» был родной брат Манна, Генрих, — противник войны и сторонник демократического переустройства Германии.
Томас Манн разделял «цивилизацию» и «культуру». Если «цивилизация» для него — это разум, гуманизм, демократия и прогресс, то «культура» — стихия, связанная с темной стороной человеческой природы, первородная, не подчиненная правилам буржуазной морали. Именно культура, а не цивилизация есть, по Манну, подлинный источник великого искусства. Французы и англичане хотели разрушить германскую культуру, политически ее демократизировать, «цивилизовать» и тем самым превратить Германию в нацию мещан.
Правящая сегодня в России группа увидела бы созвучные своим мысли даже в рассуждениях Манна о «плодовитости» Германии. Манн приводит статистику рождаемости конца XIX — начала ХХ века и замечает, что с 1900 года в его стране началось внезапное, «неизвестное никаким культурным народам» падение рождаемости. Манн винит в этом пришедшее с Запада распространение противозачаточных средств. Даже в этом писатель обнаруживает вредоносное вторжение в великую германскую культуру западной цивилизации с ее новыми нормами частной жизни, мешающими «плодовитости» нации. Он говорит о сохранении жизни, о ее консервировании. Политика российских властей в части поддержки традиционной семьи и повышении рождаемости смыкается с этим ходом мысли.
У Манна можно найти практически все темы, по которым российские идеологи декларируют свои разногласия с западными политиками: неприятие либеральных ценностей, недоверие к демократизации и американизации общества, романтизация войны, приоритет национального над интернациональным, защита традиционной семьи.
Эти представления не уникальны ни для Германии прошлого, ни для России настоящего. Мемы о загнивающем Западе кочуют из страны в страну. Они снова и снова возникают в любой культуре, которая высоко себя ценит, но чувствует недостаток признания со стороны других. Речь тут идет не столько о мыслях, сколько о симптомах болезненно переживаемой особости и «периферийности». Острее всего эту особость и периферийность чувствуют интеллектуалы, а благодаря их блестящим формулировкам эти представления распространяются в обществах и перестают быть просто разговорами.
Манн осознавал, что его публицистика радикальна, но заявлял, что рассуждения и должны быть такими. Мысль может и должна быть бескомпромиссной, а действия — это уже политика, которая всегда сводится к полумерам, сделкам и партийной борьбе.
Тем не менее уже в начале 1920-х Манн отказался от многого сказанного в «Размышлениях» и поддержал Веймарскую республику. В 1933 году, после прихода к власти Гитлера, семья Маннов переехала в Швейцарию, а позже — в США, где Манн активно участвовал в жизни немецкого эмигрантского сообщества.
Идеи формулируют одни, а воплощают часто другие. Переживания, которые Манн — в форме рассуждений — фиксировал в годы Первой мировой войны, стали для властей Третьего рейха руководством к действию. В этой воплощенной форме Манн свои мысли не узнал и открестился от них.
В статье «Трагедия политической апатии» он позже писал: «Дело в том, что отказ культуры от политики — заблуждение, самообман. Уйти таким образом от политики нельзя, можно лишь оказаться не в том стане, питая, сверх того, страстную ненависть к противнику. Аполитичность есть не что иное, как попросту антидемократизм, а что именно это означает, каким самоубийственным образом дух, став на такую позицию, бросает вызов всему духовному, обнаруживается с необычной ясностью на крутых поворотах истории».
Нам, в отличие от Манна, не нужно ждать годы, чтобы ужаснуться тому, к чему ведут высказанные им во время войны идеи. Мы это уже знаем. Кроме того, Манн времен Первой мировой войны, как и идеологи фашистских режимов ХХ века, верил в то, что проповедовал. Лозунги были нужны политикам тех лет для мобилизации населения. Сегодняшние российские власти мобилизуют граждан административными средствами (например, когда требуют от бюджетников и госслужащих участвовать в голосовании).
В сегодняшних условиях романтизация войны и призывы к национальному единству перед лицом врага — это просто выученный язык, давно известный. Это не что-то новое и увлекательное, как в 1920-е годы в Италии или в 1930-е годы в Германии. Это что-то старое и скучное.
Идеологии, отсылки к которым звучат в российских государственных медиа, нужны чтобы отпугивать или отвлекать общество и международных партнеров России, а не для того, чтобы их привлекать. Обладателям власти и собственности, вероятно, хочется выглядеть страшными и ужасными, чтобы активные граждане внутри страны и политики других стран не посягали на их экономические интересы.
Значит ли это, что нынешняя консервативная волна не приведет к войне? К сожалению, нет: официозные медиа могут быть наполнены ненастоящей идеологией, но оружие у всех настоящее. В каком-то смысле возрожденный консерватизм уже привел к войне — к войне культурной. Либеральные силы (как бы их ни называли в разных странах) видят происходящее в мире как цепочку позитивных изменений. Индивидуальность получает все новые права, а общества освобождаются от предубеждений по отношению к тем, кого раньше было принято стигматизировать и даже наказывать, например представителей сообщества ЛГБТ+. Консерваторы, наоборот, смотрят на эти изменения как на крушение основ культуры и религиозной веры. Мировая культурная война — реальность нашего времени, которая заслуживает отдельного разбора, — об этом в следующем тексте.
Что еще об этом почитать
Манн Т. Рассуждения аполитичного. М.: АСТ, 2015
В книге много отсылок к России и русской литературе. В предисловии Манн говорит: «Я заканчиваю эти заметки в день объявления о начале мирных переговоров между Германией и Россией (автор имеет в виду Брестский мир, сепаратный мирный договор, подписанный в 1918 году Советской Россией и Германией, — прим. „Медузы“). Если меня ничто не обманывает, то сбылось долгое, лелеемое еще с начала войны желание моего сердца: мир с Россией! Мир прежде всего с ней! И война, если она еще будет идти, будет идти против одного только Запада».
Хафнер С. История одного немца: Частный человек против тысячелетнего рейха. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2016
Это книга, написанная человеком, который хорошо понимал происходившее в Германии в 1920-е и 1930-е — и уехал из страны после прихода нацистской партии к власти. Хафнер осознал тогда, что обычный частный человек — вопреки распространенному мнению — не сможет остаться в стороне от изменений, навязываемых обществу государством.
Цвейг С. Вчерашний мир. Воспоминания европейца. М.: Азбука-Аттикус, 2015
Последняя книга Цвейга, написанная в эмиграции в 1939–1941 годах, незадолго до самоубийства писателя. Эта книга — воспоминания о Европе конца XIX — начала XX века, об обществе и культуре, о довоенной Вене и Австро-Венгерском государстве. Главное здесь — контраст между тем, как выглядел мир в юности Цвейга, и тем, каким он стал к 1930-м и 1940-м. Эта книга должна быть близка многим из тех, кто родился в СССР и помнит тот надежный, навсегда установленный порядок советских времен.
Максим Трудолюбов