Владимир Путин прочитал россиянам целую лекцию — об истории СССР, Украине, НАТО и Донбассе. Остался один вопрос: что это было? Пытаемся понять вместе с историками, политологами и социологами
Обращение Владимира Путина к россиянам, в котором он объявил о признании независимости Донецкой и Луганской народных республик, продолжалось около часа. По сути это была лекция, в ходе которой Путин рассказал зрителям о собственных представлениях об истории России и СССР, взаимоотношениях с Украиной и странами НАТО и многом другом. «Медуза» попросила экспертов — историков, политологов и социолога — оценить это выступление с научной точки зрения и объяснить, что же хотел сказать Путин всем нам.
Полный текст обращения Владимира Путина можно прочитать здесь, а краткий пересказ (в одном абзаце!) — здесь
Владимир Гельман
политолог
Эта речь прежде всего говорит о глубокой обиде и фрустрации главы российского государства по отношению ко всему окружающему миру и Украине в частности. Путин явно демонстрирует стремление выместить эту обиду, это очень сильные чувства — и в какие действия, кроме тех, что были объявлены, эти чувства воплотятся, сказать трудно. Однако то, что было объявлено, не исчерпывает всю глубину чувств, которую нам продемонстрировали.
Это очень длинное и подробное высказывание всех обид со времен [Владимира] Ленина и по времена [президент Украины Владимира] Зеленского и [президента США Джо] Байдена. Путин понимает, что по факту Украина ему не подконтрольна, и ему это не нравится. Ну, вот, предположим, как вам не нравится, что вы развелись, и ваша бывшая супруга живет так, как ей вздумается — но при этом вы не можете говорить, что развод не состоялся.
С политической точки зрения это может привести к самым разным действиям, включая и силовые акции. Это не значит, что прямо завтра по приказу Путина российские войска начнут штурмовать Киев, но возможности такого рода он для себя не исключает.
Общую риторику эта речь никак не меняет. Это продолжение всего, что делалось на протяжении последних полутора десятилетий, начиная с «мюнхенской речи» в 2007 году. Каких-то принципиальных изменений тут нет. Нарратив стал более подробным, расширился на наше с Украиной совместное прошлое, но принципиальных сдвигов по сравнению с тем, что было в предыдущие годы, я пока не заметил. По существу дела речь тут идет об одном и том же.
Как мне кажется, экономика была принесена в жертву [российской властью] еще в 2014 году с присоединением Крыма. Насколько я могу судить, Путин и окружающие его люди считают, что у России достаточно золотовалютных резервов, чтобы выдержать удар, и в результате санкций экономика не накроется. А то, что страна не будет развиваться, не будут расти реальные доходы граждан, — это ничего страшного.
Андрей Кортунов
политолог, генеральный директор Российского совета по международным делам
Если очевидным посылом [речи Путина] считать решение о признании Луганской и Донецкой республик, то на меня, например, произвело впечатление то, что вообще-то про Донецк и Луганск Путин говорил довольно мало — и гораздо больше говорил про Украину в целом: про свое отношение к украинскому проекту государственного строительства. Про критику современной украинской государственности и [украинских] политических выборов. Это показывает, что проблемы у Путина не с восточной частью Украины, а с самой концепцией Украины в том виде, в каком она сейчас сформировалась.
Это может подвести нас к выводу, что украинский «файл» не закрыт: он не закрывается признанием Донецкой и Луганской республик. Не так, что мы «подобрали куски» — и на этом все завершилось. Возможны различные продолжения. Трудно говорить, [какими они будут] — российский президент отличается своей способностью удивлять. Возможны какие-то нетрадиционные варианты, о которых мы сейчас не можем даже догадываться.
Признать эти республики, подписать с ними соглашения, ввести туда войска — это, конечно, нетривиально. Это новый шаг во внешней политике — очень крупный и в каком-то смысле принципиальный. У нас в течение семи лет худо-бедно, но действовал «нормандский процесс»: встречались, обсуждали, даже подписывали какие-то документы, оказывали какое-то давление на Киев в плане выполнения этих соглашений. Именно Украине предъявлялись претензии: от нее требовали более последовательного, менее избирательного подхода к минским соглашениям. Сейчас эта линия меняется. Пока трудно сказать, что будет, но возвращения к старому уже точно не произойдет.
К сегодняшнему дню мы шли долго: накапливалось раздражение по поводу неготовности Киева последовательно выполнять [минские договоренности] и нежелания Запада оказывать давление на Киев. Было разочарование — особенно в последние годы: были надежды на Зеленского, потом они испарились. И на это наложилось все более и более артикулированное недовольство ситуацией с безопасностью в Европе. Украинский кризис — это все-таки часть более широкого европейского кризиса, и это все и привело к переходу количества в качество.
Сегодня вы видим, что российская политика вышла на новый уровень. В мюнхенской речи была надежда, что Запад как-то одумается, воспримет российские озабоченности серьезно. А решение, принятое вчера, во многом обнуляет минские договоренности, которые были одной из главных дипломатических побед России и лично Владимира Путина. По всей видимости, это можно интерпретировать так, что Россия утратила надежду на благоразумие Запада — ту надежду, которая еще звучала в мюнхенской речи.
Теперь мяч переброшен на сторону Запада. Надо смотреть, какова будет практическая реакция на речь Путина — в частности, каков будет формат и объем санкций, сохранятся или не сохранятся политические контакты на высшем уровне, которых мы видели очень много в последние месяцы. И насколько в силе остаются те западные предложения, которые были изложены в том, что утекло в El País: мораторий на ракеты средней дальности, восстановление Совета Россия-НАТО. Это сейчас все еще в силе — или уже нет? Реакция Запада определит дальнейшие российские шаги.
При этом сегодня, мне кажется, президент более склонен вести диалог с Байденом, чем с европейскими лидерами, считая, что если кто-то и сможет принять ответственное решение, то, скорее, Вашингтон, чем европейские столицы.
Лев Гудков
социолог, научный руководитель «Левада-центра»
Я воспринял речь Путина как образец очень агрессивной, лживой демагогии. Во-первых, там сильнейший антиукраинский посыл, явное желание дискредитировать украинское государство. Во-вторых, смешаны фактические и лживые утверждения.
Если говорить про лживые утверждения, то это, во-первых, про манипуляцию со стороны США Украиной — это просто неверно. Во-вторых, на Украине идут очень серьезные, глубокие процессы трансформации прежнего тоталитарного государства — более-менее успешные. Там сильное гражданское общество и слабое коррумпированное государство. Поэтому все причесывать под одну гребенку, как сделано в речи, нельзя.
Демагогия насчет того, что украинское государство несостоятельно, что это результат политики большевиков — это фантастическая неграмотность. Это безумные фантомные пузыри.
Но самое главное — это отказ в суверенности Украине как государству. Это настаивание на имперской роли России. Утверждение, что там [в Украине] произошел фашистский переворот — это клевета и обоснование собственной позиции России. Так голословно утверждать имперскую роль России — это демагогия в высшей степени.
Речь лишена фактического основания. Это оправдание собственной позиции, абсолютно агрессивной по отношению к Украине.
В каком-то смысле то, что говорил Путин, противоречит национальным интересам России о мирном развитии и нормальных отношениях с Западом. В России куча своих проблем, которые надо решать, но вместо этого весь фокус внимания переключается на то, что происходит в Украине.
Интересы населения и сегодняшнего режима Путина все сильнее расходятся. Руководство неспособно решать внутренние проблемы страны, экономики, накопления социального капитала населения и делает акцент на абсолютно консервативной и фантастической политике возрождения придуманных традиций, расходов на армию, геополитику и прочее.
Люди ждут [социальных гарантий], но власть не способна отвечать на ожидания и запросы. Поэтому вся ставка на то, что легитимность держится на возрождении великой державы — то есть особой роли России в Европе в постсоветском пространстве.
Вчерашней речью президент пошел дальше, чем обычно. В последние годы вся политика Путина сводится к шантажу. На критику он отвечает одним образом — проверяя внешнюю конфронтацию и пытаясь мобилизовать поддержку населения лозунгами внешней угрозы, фактором врага, искусственно провоцируя напряжение в отношениях ЕС, США и Украиной.
В такой политике России есть свой смысл. Объявленный курс Украины на интеграцию с ЕС понятен. Он предполагает проведение реформ, формирование правового общества и открытой экономики, но это требует идеи ответственности власти перед обществом. Это то, что нынешний режим Путина пытается разрушить, присваивая себе права на суверенное представительство национальных интересов, проблем и ценностей, и подвергая репрессиям любые голоса несогласных через идею возрождения великой державы и конфронтацию с якобы русофобным Западом.
Внутреннее напряжение в России усиливается, недовольство политикой власти усиливается. Выход из этого — поддержание ситуации шантажа и неопределенности, чтобы выторговать у Запада какие-то гарантии, преференции и уход от усиления санкций против Путина лично и против всего политического класса России.
Иван Курилла
американист, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге
Обычно в случаях, когда историю используют [в качестве аргумента], происходит подмена. Логика выступлений: «История такая, поэтому мы так и действуем». Но на самом деле, все всегда наоборот. Сначала есть решение, практика, политика, а под нее подтягивается какое-то историческое объяснение.
Это может быть сознательная, а может быть и неосознанная манипуляция. Потому что история может выглядеть по-разному в той или другой ситуации. Историю XX века можно рассказать совсем не так, как было вчера [в выступлении Путина]. Поэтому тут история подтягивается для обоснования собственной позиции.
История множественна. История, которую мы знаем, конструируется в момент нашего диалога с ней — это теоретическое положение историков. И в зависимости от того, что мы хотим взять от истории, мы можем выстроить картину, которая будет оправдывать наши политические и личные решения. В данном случае есть решение признать ЛНР и ДНР, а потом сделать так, чтобы к этому решению подстроить обоснование. Это может быть и искренняя вера [Путина], что Россия все сделала правильно.
Это плохо. Это то, с чем профессиональные историки пытаются бороться. Историю нельзя использовать так. История не может быть обоснованием решений, которые сегодня ведут к конфликтам и, не дай бог, крови. Нельзя оценивать историю и думать: «Раз такая история, то ничего не остается».
Александр Кынев
политолог
Речь Путина не говорит нам ничего хорошего. Любые политические действия всегда могут быть направлены на три вида аудитории. Первая — внешняя, когда страна решает некие объективно существующие проблемы со своей безопасностью и отстаивает экономические интересы. На мой взгляд, ничего этого, в данном случае, нет. Мы имеем совершенно постановочную эскалацию, которая никакими внешними причинами не может быть обусловлена.
Вторая возможная аудитория — политическая элита, ее верхняя часть, когда по каким-то причинам лидеру нужно показывать свою жесткость. Мне кажется, что в данном случае этот сценарий наиболее вероятен. То есть игра на обострение, которая кончилась ничем, требует какого-то выхода. Должно быть совершено нечто жесткое, чтобы показать, что лидер по-прежнему на месте.
Третья аудитория — это внутриполитическая история, когда что-то делается во имя рейтингов, когда проводятся маленькие победоносные войны или имитация победоносных войн с целью этот рейтинг поднять. Такой историей как раз был Крым — перезагрузка политической ситуации в условиях кризиса, когда в 2011-2012 году обстановка для власти была перманентно тяжелой. В этом контексте Крым — совершенно другая история, он опирался на массовую, политическую и культурную мифологию.
Очевидно, что Донбасс никаким мифом не сопровождается, а если он и есть, то негативный. Он воспринимается как регион, не представляющий никакой ценности, мы не видим никакой массовой поддержки и эйфории по этому поводу. Поэтому думаю, что здесь история о ситуации внутри политической элиты, без которой невозможно сохранить власть, а все остальное является тем, чем жертвуют: нами с вами, социально-экономической обстановкой в стране, качеством жизни нашего населения и каждым из нас.
То, как выглядело заседание Совета безопасности, сама речь и другие выступления как раз говорят о том, что это демонстрация состояния внутри. Это попытка демонстративно показать, что лидер способен на жесткие решения. Сама запись этой трансляции и есть тому доказательство. Это наглядное событие, которое, конечно, будет частью истории.
Если оценивать ситуацию по худшему или лучшему сценарию, этот исход, скорее всего, наиболее мягкий, с точки зрения того, чем дело могло кончится. Очевидно, что речь не идет ни о какой большой войне, это война методов обострения, информационная война. Ничего большого осуществить невозможно, поэтому ему нужно было сделать хоть что-то. Некий символический жест, который позволял бы выйти из этой ситуации с гордо поднятой головой человека, который, невзирая ни на что, остается «плохим парнем».
Григорий Голосов
политолог
Я согласен с комментатором, который назвал эту речь наиболее пугающей геополитической речью XXI столетия. Действительно, там ставятся под сомнение многие принципы международного права — правда, применительно к одной стране [Украине].
Однако Украина — это международно-признанное государство, и высказывание Путина о том, что это не настоящая страна, что она была искусственно создана, все равно вписано в международный контекст. В мире существуют десятки государств, которые были созданы искусственно в буквальном смысле, и суверенитет которых тоже можно поставить под сомнение.
Я уже не говорю о том, какую реакцию могут вызвать эти рассуждения в других бывших республиках Советского союза. Например, в центральной Азии, где государства, в отличие от Украины, созданы в буквальном смысле с определением их этнических групп в 1920-х годах в ходе так называемого национально-государственного размежевания. Я думаю, что их это должно пугать и вызывать острую реакцию: например, в Казахстане, по поводу которого Путин мог бы сказать то же самое, что и по поводу Украины, и даже гораздо больше. После оглашения таких позиций можно иметь очень негативные последствия.
Мне эта риторика показалась чрезмерной, но она не меняет общее настроение. Путин не пошел дальше, чем обычно, однако контекст, в котором все это прозвучало, заставил его звучать громче. Дальше возможны различные исходы.
Один — оптимистический, в котором Путин понял, что у него ничего не получается добиться с «гарантиями безопасности», и решил вынести из этого конфликта хоть что-то, что было бы заметно его подданным и могло обыгрываться внутриполитической пропагандой и впоследствии избирательной кампанией.
Пессимистический прогноз в том, что Путин не отказался от идеи войны и такими действиями осваивает более удобный плацдарм для начала военных действий.
Наиболее реалистичная точка зрения заключается в том, что Путин в зависимости от того, как будет развязываться ситуация, выберет один из этих двух вариантов и будет тактически реагировать в промежутке между этими двумя крайностями.
Георгий Касьянов
историк, профессор Люблинского университета имени Марии Кюри-Склодовской
Что касается этой речи, можно выделить два аспекта: один — ресентимент самого Путина. Его недовольство и раздражение общей ситуацией конфронтации с Западом, когда Украина выглядит как та территория, на которую, как он считает, претендует Запад и претендует он.
И вторая часть — его общие разборки с условным Западом по поводу роли и места России в мировой политике. Он использует аргументацию исторического характера и ссылается на свое понимание истории, исторических процессов и места России, Украины и Запада в этих процессах.
Свои эмоции по этому поводу я могу разделить на две части. Как гражданин Украины и человек, который неравнодушен к тому, что происходит в моей стране, могу сказать, что эта речь произвела на меня очень тяжелое впечатление. Понятно, что это приведет к дальнейшей эскалации и так непростых отношений, когда Украина и Россия находятся в состоянии необъявленной, но гибридной войны. Естественно, я испытываю недовольство, раздражение и ощущение тревоги. Складывается впечатление, что мы стоим на пороге очередного витка этого конфликта.
Как исследователь и аналитик я оцениваю то, что сказано, с точки зрения аргументации. И тут я ничего нового не услышал: все тезисы, которые Путин повторяет в свой речи — это пересказ его статьи [2021 года] о «Об историческом единстве русских и украинцев», и аккумуляция всех его предыдущих высказываний об Украине, которые можно вспомнить, начиная с 2008 года и его речи на Бухарестском саммите НАТО. Он сам контекстуализировал историческими экскурсами все претензии именно в той ситуации, когда речь шла о следующей стадии расширения НАТО на восток. Все эти рассуждения сразу вписывались в его восприятие глобальных проблем.
Дело в том, что Путин использует историю в двух ипостасях. [С одной стороны] он строит свое видение ситуации на исторических аргументах и все время обращается к прошлому для того, чтобы передать свое ощущение настоящего. В этом смысле он один из немногих лидеров, которые настолько погружены в историю.
С другой стороны, историю он использует в прагматических целях. Я хочу напомнить, что, когда произошла аннексия Крыма, Путин обосновывал ее историческими аргументами. А в 2015 году в России вдруг заговорили о Новороссии, был фактически создан такой проект и даже начал формироваться парламент, потом его отложили из-за минских соглашений. Теперь я не удивлюсь, если опять возникнет тема Новороссии, потому что экспансии и территориальным претензиям всегда предшествуют вот такие упражнения с историей.
[В 2014-м] Путин говорил, что Крым [в советское время] передали как мешок картошки, а теперь мы его вернули. Сейчас та же самая система аргументации — что Донбасс тоже незаконно оказался в составе Украины. Дальше можно ждать следующей аргументации насчет Юга.
Все это вполне такой себе XIX век. Вся речь была расширенным предисловием к признанию этих самопровозглашенных республик, которые Россия восемь лет не признавала официально.
Как историк я могу сказать, что исторические экзерсисы всегда сопутствовали действиям, которые были направлены на отгрызание кусков территории. Как пример можно привести аннексию стран Балтии в 1940 году, когда правительства, с которыми были заключены всякие договоры, тоже «попросили помощь».
Сейчас можно предположить, что эта ситуация вокруг Донбасса приведет к обострению. Раз уж вводятся войска, то ружье, которое висит на стене, должно выстрелить в каком-то из актов пьесы.
И все же, если обращаться к истории, как к источнику опыта, а не как средству обоснования амбиций и экспансии, нетрудно заметить, что как раз у России за последние двести лет успешными были лишь действия, направленные на защиту своей собственной территории. Все экспансионистские проекты то ли империи, то ли Советского Союза рано или поздно заканчивались провалом, и хуже того, распадом. Почему-то этот аспект прошлого Путин не учитывает.
Записали Саша Сивцова и Лилия Яппарова
Фотография Андрея Кортунова: Дмитрий Феоктистов / ТАСС; Льва Гудкова: Евгений Фельдман; Александра Кынева: Дмитрий Коротаев / Коммерсантъ; Григория Голосова: Наталия Красильникова / PhotoXPress; Владимира Гельмана: страница Владимира Гельмана в Facebook