Путин потребовал, чтобы «недружественные страны» платили за российский газ в рублях. Звучит как-то странно. А что, если откажутся? Или вообще перестанут покупать? Объясняет экономист Марсель Салихов
Президент России Владимир Путин поручил продавать российский природный газ так называемым недружественным странам только за рубли — поскольку заморозкой российских активов за рубежом, по его словам, «коллективный Запад перечеркнул доверие» к их валютам. Это решение выглядит неочевидным, и даже кажется, что оно может стать еще одним ударом по российской экономике (а не по «недружественным странам»). «Медуза» поговорила с директором Института энергетики и финансов Марселем Салиховым, чтобы понять, что теперь будет с «Газпромом», может ли Европа на самом деле отказаться покупать российский газ — и насколько серьезным в этом случае окажется ущерб для экономики.
— Зачем Россия решила продавать газ за рубли?
— Фактически это конвертация 100% [валютной] выручки [в рубли] вместо 80% — при продаже газа. Рынок уже вчера отреагировал укреплением рубля, хотя фактически еще никаких объемов нет, никто еще ни о чем не договорился, у «Газпрома» сейчас будут идти переговоры со своими контрагентами, он будет предлагать изменить условия договора. Рынок всегда работает на опережение.
Эта новость вызвала большой резонанс, но, мне кажется, остается много непонятного: как это будет реализовано, какой будет реакция европейских компаний, как будет поступать российская сторона, если они будут отказываться.
— Могут ли компании отказаться от контрактов в рублях?
— Компании могут по-разному отреагировать. Уже есть разные реакции: OMV (Österreichische Mineralölverwaltung AG, австрийская нефтяная компания, одна из крупнейших в Европе, — прим. «Медузы») уже сказала, что не будет переходить [на покупку в рублях]. Молдавия и Болгария вроде как готовы. Япония вообще говорит, что не понимает, о чем идет речь.
Может быть, все это затянется и будут какие-то разбирательства. Вопрос в том, если сейчас какие-то европейские компании откажутся изменять условия, как будет действовать «Газпром»? Предложит ли он пойти в арбитраж — или скажет, что не будет поставлять газ, таким образом нарушая контракт?
Когда в прошлые разы по требованию Европейской комиссии шли разбирательства по формуле цены, объемы поставок не прекращались. То есть газ шел, а где-то параллельно шли разбирательства; уже кто кому что должен — пересчитаем потом. Это нормальный процесс, коммерческая практика. Но в текущих условиях сложно сказать, какие могут последовать шаги.
Другой аспект заключается в том, что европейцы уже сейчас хотят отказываться от российского газа. Уже озвученные планы — например, на две трети в 2022 году сократить закупку российского газа — нереализуемы. Это так не работает.
Долгосрочные контракты защищают российскую сторону и наши поставки. Потому что есть контракт и вы должны по нему покупать такой-то объем, не меньше. Для «Газпрома» это хорошо, это защита своего экспорта, даже если кто-то пытается уйти. Но здесь возникают риски. Если сейчас «Газпром» приходит и говорит, что меняет контракт [из-за требований Путина], европейская компания отвечает: «Хорошо, вы предлагайте, а мы отказываемся. Давайте аннулировать долгосрочный контракт». Таким образом, эта защита экспорта перестает работать. Как все это будет реализовываться — пока непонятно, но такой эффект может быть.
— Одностороннее решение России — это автоматическое нарушение контрактов, цены в которых указаны в валюте? Можно ли привести аналогию с техническим дефолтом, когда Россия решила, что будет выплачивать долги по облигациям в рублях?
— Это существенное условие контракта, конечно. Если Россия начнет гасить еврооблигации в рублях, это будет технический дефолт. Мне кажется, здесь эта аналогия релевантна. В одностороннем порядке, конечно, просто так поменять нельзя. Здесь нужны переговоры, как в любых нормальных коммерческих отношениях. Контракт — это не скрижаль в камне. Если стороны договорились, подписали дополнительное соглашение к контракту, окей, будете платить в рублях. Это можно сделать. Другой вопрос — кто согласится, а кто нет и что будет происходить дальше.
— В чем тогда преимущество экспортировать газ за рубли, если есть риски не договориться с контрагентами?
— Краткосрочно — это поддержка курса, рубль укрепляется. Мне кажется, основной мотив заключается в снятии валютных рисков с «Газпрома» и перекидывании их на европейцев. Потому что, если «Газпрому», например, заблокируют валютные счета и внесут в списки SDN, он не сможет получать никакие платежи в валюте. Наверное, в условиях, когда такой риск есть, это рациональная история.
— Почему рублевый экспорт коснулся только газа? Почему не нефти тоже?
— По газу переговорная позиция России гораздо сильнее, чем по нефти. Потому что газ сложнее транспортировать, нет свободных объемов, СПГ [сжиженный природный газ] в дефиците. Нефть еще можно где-то искать и с кем-то договариваться, а с газом это сделать гораздо сложнее.
— Как это может повлиять на доходы бюджета?
— С точки зрения объемов экспортной выручки это ни на что не влияет. Это эквивалентно — что продавать за рубли, что заставлять «Газпром» продавать за валюту. Как я понимаю, формула цены не меняется. Допустим, покупатель должен заплатить за поставленный газ, цена устанавливается в евро. Соответственно, как и сейчас в российских внешнеторговых контрактах, по официальному курсу Банка России на день выплаты. Европейский покупатель пришел на Московскую биржу, продал евро — купил рубли, сразу же перевел их «Газпрому» — таким образом произвел расчет.
Конечно, какие-то риски возникают для европейцев, потому что рубль достаточно волатильная валюта — может происходить все что угодно. Дополнительные издержки понятны.
— На что может пойти «Газпром», чтобы уговорить партнеров?
— «Газпром» может войти в переговорную позицию: «Мы вам предлагаем перейти на рубли». А партнеры отвечают: «Хорошо, а что еще вы можете предложить взамен?» «Газпром» может и скидку сделать — или предоставить задержку по оплате. То есть предоставить какую-то экономическую мотивацию для своего покупателя. Может и такое происходить, это нормальная практика. Сейчас все на уровне заявления, а потом месяцами могут идти переговоры и обсуждения что и как.
— Вы сказали, что отказаться от российского газа Европе непросто. Считаете ли вы, что России удастся сейчас избежать сырьевого эмбарго? Или это все-таки может случиться?
— Принять политически такое решение, наверное, Европе можно, да. Жить, таким образом, несколько месяцев на запасах. В принципе, текущих запасов [нефти] хватит на несколько месяцев. Вопрос в том, что будет происходить потом, если санкции не отменят. Поэтому для западных стран чрезвычайно важно найти того, кто заместит российские поставки. Если Россия сократила экспорт, нужно, чтобы кто-то пришел и добавил на рынок.
Отсюда всякие усилия договориться с Ираном, с Венесуэлой, с Саудовской Аравией и так далее. С точки зрения стратегии ввода санкций это чрезвычайно важно.
С газом история другая. От него отказаться невозможно, потому что газ сложнее транспортировать. Трубопроводов, например, Алжира или Норвегии недостаточно, там слишком маленькие объемы. Сейчас весь мировой рынок и так находится в дефиците. Другая проблема заключается и в том, что уже действуют долгосрочные контракты, которые никто не отменял. То есть просто отказаться от покупок нельзя.
План Европейской комиссии отказаться закупать две трети газа у России к концу 2022 года предполагает, что на рынке можно найти плюс 60 миллиардов кубометров. Это можно сделать, но тогда цены снова взлетят. Получается, зачем это нужно, если вы понесете колоссальные потери?
Обнулить Россию практически невозможно. С Венесуэлой сколько ни старались, все равно не обнулили. Хотя как поставщик страна гораздо меньше России. Понятно, что с российским экспортом это сделать на порядок сложнее.
— То есть западные страны готовы закрыть глаза на санкции против Ирана и Венесуэлы, лишь бы лишить Россию нефтегазовых денег?
— Как мы понимаем, там не произошло прорывов. То есть быстро о чем-то договориться не удалось. Но они готовы, естественно, на какие-то компромиссы. При этом в тех же США есть разные мнения по поводу того, что, мол, обниматься с [президентом Венесуэлы Николасом] Мадуро или, там, с аятоллой [Хаменеи, духовным лидером Ирана] как-то не очень комильфо. Но внутри политического спектра мнения разные. Кто-то считает, что да, можно закрыть глаза, можно договариваться с Мадуро; кто-то считает, что ни в коем случае договариваться с Мадуро нельзя, и так далее. Для них это тоже сложный процесс, он требует каких-то внутренних согласований, они не могут просто принять решение, и все.
— Куда Россия может перенаправить поставки в случае, если Европа все-таки начнет отказываться от сырья?
— Куда-то в Азию. В первую очередь в Китай и Индию. Есть разные схемы. Та же венесуэльская нефть продается, хотя она находится под санкциями — и при этом действует механизм вторичных санкций, то есть, если кто-то покупает венесуэльскую нефть, он подставляется. Соответственно, что делают сейчас крупные китайские компании CNPC или Sinopec? Они не покупают венесуэльскую нефть напрямую. Нефть по всяким мутными схемам поставляется в Малайзию. Там она с чем-то смешивается — и получается, что китайские компании покупают малайзийскую нефть.
Понятно, что Россия в этом случае большой игрок, у нее больше объем, поэтому такую схему сложнее проделать. Часть экспорта Россия потеряет.
Дополнительный негативный эффект связан с тем, что будут достаточно большие скидки — 20–30 долларов за баррель. Это очень много. Может быть, будет поменьше, если какие-то схемы будут найдены.
— Насколько сильно пострадает бюджет от этих скидок?
— Можно прикинуть. Условно говоря, до 24 февраля цена нефти была 100 долларов за баррель. Сейчас цена нефти марки Brent — 115 долларов. Даже если мы считаем, что скидка будет 20–30 долларов, то из-за того, что произошел рост цены на 15 долларов, потеря по сравнению с периодом до 24 февраля — 5–10 долларов за баррель, что, конечно, плохо и неприятно, но это и не 70 долларов. Рост цены [на нефть] в мире компенсирует России потери в объемах и потери в стоимости сырья. Для Запада, если цена улетит в небеса, санкции становятся бессмысленными — потому что западная экономика несет большие потери, а российская экономика теряет меньше. Она забирает часть выигрыша от цены.
Плюс-минус нефтегазовые доходы особенно не пострадают, притом что курс рубля обвалился. Не думаю, что есть какая-то угроза стабильности ни в 2022 году, ни в 2023-м.
— Будет ли Евросоюз сейчас форсировать идею энергоперехода?
— Мне кажется, нет. В какой-то степени, может, будет больше возобновляемых источников энергии в Европе. Но в этом году, сколько бы ветряков ни построили, это не позволит отказаться от российского газа. У этих целей разные приоритеты: снижать зависимость от российского газа — это цель номер один, а энергетический переход — это цель номер два.
— То есть это две параллельные истории?
— Да. Судя по тому, что сейчас происходит, более важная задача — снижать покупки российского газа.
— А что насчет энергоперехода в России? Владимир Путин заявлял, что у России есть будущее в водородной энергетике. Эту идею можно похоронить?
— Я думаю, идея декарбонизации умерла, еще не родившись. В целом вся эта тематика основывается на какой-то кооперации. Тот же водород. Все планы России основывались на том, что мы будем продавать водород в западные страны. Ну какой водород сейчас, о чем вы? Это все не в текущих реалиях.
Надежда Метальникова
«Медуза» — это вы! Уже три года мы работаем благодаря вам, и только для вас. Помогите нам прожить вместе с вами 2025 год!
Если вы находитесь не в России, оформите ежемесячный донат — а мы сделаем все, чтобы миллионы людей получали наши новости. Мы верим, что независимая информация помогает принимать правильные решения даже в самых сложных жизненных обстоятельствах. Берегите себя!