«Выезжая из Мариуполя, журналисты уничтожали свои удостоверения» Эта война экстремально опасна для независимых репортеров. Украинские журналистки рассказали «Медузе», как они сейчас работают и живут
Война в Украине оказалась экстремально опасной для репортеров. Украинский Институт массовой информации сообщал о 243 преступлениях против журналистов и медиа, совершенных российскими войсками с начала вторжения (данные на конец апреля). Всего за время активных боевых действий погибли более двух десятков международных журналистов. Репортеров пытают и похищают; в конце апреля сообщалось как минимум о 15 пропавших без вести сотрудниках украинских СМИ. Более 100 региональных украинских изданий закрылись из-за угроз со стороны россиян. В начале мая 2022 года жюри Пулитцеровской премии отметило особой наградой всех украинских журналистов — за «их мужество, стойкость и приверженность правдивому освещению» российского вторжения. Пять украинских журналисток рассказали «Медузе», как они сейчас работают и живут.
Василиса Степаненко
Журналистка The Associated Press
Я всегда любила свою работу — можно сказать, жила ею. Поэтому, когда началась война и я осознала риск того, что могу погибнуть, выбор был очевиден: продолжать работать. Работа военного — защищать свою землю, работа медика — спасать жизнь людей, работа журналиста — показать правду. Я понимала, что в такое непростое время для моей страны моя обязанность — находиться в Украине, рядом с людьми и информировать их.
Войну я встретила в Мариуполе вместе со своей командой международного агентства Associated Press. Взрывы гремели везде. Мне начали звонить мои родные и друзья из Харькова и плакать от страха. Уже тогда я понимала, что охватить это все просто невозможно, ведь по всей Украине одновременно совершаются сотни военных преступлений. Я поняла, что с этого момента на мои плечи упала огромная ответственность — показать миру, что на самом деле происходит в Украине.
Мне кажется, я почувствовала, что такое война, в тот день, когда в больницу [Мариуполя] привезли маленькую девочку, раненную осколком в сердце. Когда 10 врачей одновременно пытались ее спасти, а ее мама сидела в коридоре и умоляла не дать ей умереть. Когда девочка умерла, врачи выходили из операционной со слезами на глазах и не понимали, как сказать об этом маме. После этого случая это повторялось день за днем, как в самом страшном сне.
Одну из ночей я провела с обычной семьей из Мариуполя. Шесть человек с двумя детьми спали сидя в коридоре. Дети молились всю ночь при звуках снарядов, которые разрывались возле дома. Укрывались одним одеялом на всех. Я совсем не знала этих людей, но вместе мы пытались спасти нашу жизнь. Тогда я почувствовала себя частью обычной мариупольской семьи и поняла, как на самом деле люди переживали этот кошмар.
Приходилось жить и работать в достаточно сложных условиях. Ты постоянно находишься в опасности. В постоянном поиске электричества и связи для того, чтобы отправить материалы. Я уже не говорю о личной гигиене и еде. Иногда помыться было невозможно, лишь только талой водой, подогретой на костре. Ели обычно один раз в день, чтобы экономить. Такое в мирное время я точно представить не могла. Работа теперь стала не просто жизнью, а борьбой за нее.
Военное положение меняет условия работы, потому что во многих городах есть комендантский час, после которого по правилам безопасности запрещено находиться на улице даже журналистам. Также есть запрет на съемку военных объектов, перемещения техники, позиций и мест недавних ударов. Это касается как обычных людей, так и журналистов. Поэтому во время военного положения журналист обязан прислушиваться и соблюдать установленные правила безопасности, иначе он может быть лишен аккредитации из-за того, что подвергает опасности себя и людей вокруг. Цензурировать ничего не приходилось, но соблюдать правила — обязательно.
В Украине сейчас работают журналисты со всего мира. Повсюду мы пересекаемся и знакомимся с представителями практически всех мировых изданий. Естественно, мы взаимодействуем; иногда можем дать совет или попросить его. Обсудить обстановку. Сейчас журналисты сконцентрированы на востоке Украины. Очень часто они советуются с местными журналистами для понимания ситуации. Также я чувствую большую поддержку и сопереживание Украине со стороны других журналистов.
С самого начала войны я собрала все силы, отключила эмоции и приняла решение работать, несмотря ни на что. Даже в таких стрессовых ситуациях получается: включается второе дыхание. Я понимаю, что делаю очень важную работу. Это мой долг перед людьми. Я понимаю, что весь мир видит то, что видим мы. Весь мир сопереживает и поддерживает нас. Люди знают правду, какая она есть. А самое главное: видят эти страшные преступления против Украины. Это моя миссия.
Хочу сразу подчеркнуть, что война очень сплотила украинских журналистов. Если раньше все были на своем корабле и соревновались друг с другом, то сейчас это один большой крейсер с общей целью — информировать людей. С начала войны все ведущие телеканалы Украины запустили общий телевизионный эфир «Єдині новини». Круглые сутки они информируют украинцев. Меняются лишь студии и ведущие. Даже когда звучали воздушные тревоги или были обстрелы, они продолжали вещание. Украинские журналисты очень быстро адаптировались к военным условиям.
Никто так не почувствует эту войну, как украинский журналист в своем доме. Мне кажется, что сильная эмпатия и чувствительность добавляют материалам украинских журналистов еще большей силы. В ближайшие месяцы, я думаю, украинская журналистика еще больше окрепнет. Война навсегда изменила ее, ведь каждый из нас стал теперь и военным корреспондентом. Полномасштабная война стала нашей новой реальностью и жизнью. Ведь это наш дом и нам некуда больше бежать. Да никто и не хочет убегать. В этом и есть сила украинской журналистики.
Наталья Гуменюк
Бывшая глава «Громадского телевидения», руководительница «Лаборатории журналистики общественного интереса»
Я честно скажу, что все время готовилась к этой войне. Я освещала конфликты и училась этому. Я каждую секунду говорила, что журналистика невероятно важна и эффективна во время войны, хотя некоторые коллеги считали, что она не относится к прямому действию — в отличие, например, от волонтерства. Я так не считаю.
Мне помогает работать цель, мой долг — рассказать истории людей, которые вдохновляют. От электриков, которые чинят под бомбами провода, до бабушек, которые продолжают демонстрировать какой-то нечеловеческий гуманизм и эмпатию даже по отношению к российским военным.
Война сделает украинскую журналистику, как и всех украинцев, сильнее. Самое главное, что журналистика после дискуссий довоенных лет о ее будущем вернула свой смысл для общества, для людей.
«Медуза» заблокирована в России. Мы были к этому готовы — и продолжаем работать. Несмотря ни на что
Нам нужна ваша помощь как никогда. Прямо сейчас. Дальше всем нам будет еще труднее. Мы независимое издание и работаем только в интересах читателей.
Украина — демократическое государство, плюралистическое, и остается таким во время войны. Более того, именно из-за того, что она противостоит авторитарной России, для журналистов, для властей, да и для всех украинцев очень важно подчеркивать эту разницу. Поэтому после вторжения журналистам стало легче работать с властью, с чиновниками и даже с военными. Мы получили больше доступа. До этого были очень сложные отношения, которые часто приводили к конфликтам. Сейчас они стали более рабочими. Даже самому стремному губернатору сейчас проще задать вопрос, чем когда-либо раньше.
С одной стороны, власти поняли, зачем журналисты нужны стране: проверять информацию и доносить ее до людей. С другой, сами работники медиа осознали, что прежде всего их задание — служить обществу. Если есть проблемы — указывать на них, задавать вопросы. Но и понимать, что ты в первую очередь делаешь что-то полезное для своих соотечественников.
В рамках «Лаборатории журналистики общественного интереса» мы запустили подразделение, которое будет работать над несколькими проектами о военных преступлениях. Когда мы собирали команду, то ужаснулись: как минимум у пяти журналистов (в Харькове, Чернигове и Ирпене) разрушены квартиры. Еще одна журналистка была вынуждена покинуть Северодонецк, другая — Херсон, а один оператор прятался в Буче в подвале несколько недель и, рискуя жизнью, выбирался. Еще одного пытали, когда он был в Каховке. Война касается всех, ставит печать на каждом украинце, поэтому журналисты в этом плане не исключение.
В таких условиях самый большой вызов — сохранить полноценные редакции и перестроить их на другие масштабы. Когда происходят события по всей стране, ты немного сходишь с ума, потому что не понимаешь, где ты должен быть: в Киеве, в Херсонской области, в Харькове, в Донбассе? Все время кажется, что ты делаешь недостаточно.
Невозможно работать на территории, которую контролируют российские военные. Это вопрос жизни. Помимо очевидного отношения к украинским журналистам как к врагам [со стороны российских солдат], одна из главных проблем — логистическая. Очень сложно туда организовывать поездки.
Определенная военная цензура [в Украине] существует, однако мне никто ничего не запрещает. Вопрос стоит, скорее, в ограничении ответственности, чтобы не помогать своими действиями российской армии — фотографировать расположение украинских военных, объекты инфраструктуры.
Я пишу для The Guardian, The Washington Post, The Atlantic, Rolling Stone, Die Zeit. [Их] читатели хотят слышать местные голоса. Сейчас в Украине работают как лучшие международные СМИ, так и очень плохие. Новостные каналы, которые приехали сделать сюжет на фоне чего-то стреляющего… Так работает индустрия, особенно телевизионная.
Из-за данных разведки, которые публиковались [еще осенью 2021 года], большое количество иностранных журналистов приехало до войны. [То есть] не произошло такого, что ты приезжаешь в место, которое уже разбомблено, и думаешь, что оно всегда таким было… Они увидели, насколько нормальным был Киев до войны, что Украина не отличается от многих западных стран.
Эта война черно-белая, она как бы простая: есть агрессор и защищающаяся демократическая страна. Поэтому ее освещать, наверное, легче с точки зрения редакционных политик [западных СМИ]. Меньше сложных выборов приходится делать. Когда происходит Буча, все понятно.
Марья
Редактор одного из самых популярных украинских телеграм-каналов (его название и настоящее имя журналистки не указаны по ее просьбе)
У меня был опыт работы журналистом в Донбассе в 2014–2015 годах, и тогда это не воспринималось как война: ты приезжаешь на фронт, делаешь свою работу и возвращаешься домой. Теперь война везде, а домой ты уже не вернешься. Контраст очень сильный. В профессиональном плане становится сложнее держать баланс между взвешенностью и пропагандой.
Так как я сейчас занимаюсь администрированием телеграм-канала, мне часто в личные сообщения присылают угрозы; много неприятных вещей со стороны провокаторов, очевидно из России. Они оскорбляют меня, желают «повторения Бучи», говорят, что моих детей нужно расчленить или изнасиловать.
Я пропускаю через себя огромный поток информации. Далеко не каждую фотографию можно выдавать в ленту. Больше всего меня потрясли события в Буче, в Ирпене и в Мариуполе. Это невозможно передать словами. Остаются только эмоции.
Про фейки можно говорить просто вечность. Масса информации с громкими заголовками, которая требует тщательной проверки. В телеграме это особенно распространено, потому что многое присылают сами подписчики. Среди них часто есть явно пророссийски настроенные люди, которые сознательно присылают дезинформацию. Например, фото корабля, который затонул в 2008 году где-нибудь в Эгейском море, — а нам это выдают за потопленный украинский крейсер в Одессе. Приходится по 20–30 раз перепроверять каждую новость и искать доказательства. Война идет не только на земле, но и в информационном поле, где она не менее ожесточенная.
Лариса Гнатченко
Главный редактор газеты «Слободской край», Харьков
После 24 февраля нам стало сложнее работать с основными ньюсмейкерами [властями]: мы из Харьковской области, некоторые громады внутри которой все еще оккупированы. Где-то ведутся боевые действия. У нас на три месяца перестала выходить печатная газета, только с июня мы возобновляем ее выпуск на тех территориях Харьковской области, где это возможно. Это очень важно, потому что оккупанты распространяют фейковые газеты с информацией, которая не соответствует действительности.
На временно оккупированных территориях полностью заблокировали связь и интернет, для того чтобы люди не могли получать информацию из свободных территорий. Но нам удается буквально сарафанным радио добывать новости. Другое дело, что далеко не все я могу использовать. Сейчас военное время, поэтому мы даем только официальную информацию. Моя главная цель — не навредить нашим вооруженным силам и максимально содействовать тому, чтобы не навредить жителям. Я могу назвать это внутренней цензурой, которая сейчас необходима: я не хочу сделать популярный материал, из-за которого кого-нибудь на оккупированной территории расстреляют. Как с этим потом жить?
Из-за нашей довольно ранней эвакуации, в начале марта, мы не сталкивались с физическим насилием со стороны российской армии. Однако DDoS-атаки случались часто. Рушился сайт, в марте у нас и на сайтах многих украинских СМИ появились георгиевские ленты, триколор и Z.
Мы много взаимодействуем с ребятами из американских медиа. Несколько лет назад мы летали в США на стажировку, и американские коллеги первыми скинулись нам на релокацию. Только благодаря им я смогла выплатить сотрудникам деньги, чтобы они смогли эвакуироваться. Мы с ними все время переписываемся, делимся информацией. В 2019 году к нам приезжал американский мальчик по программе обмена, мы с ним ездили на границу с Россией. Сейчас его заинтересовал вопрос: что случилось после вторжения с пограничниками, которые там были? Я ответила, и он начал плакать.
Анна
Журналистка из Мариуполя. Ее газета закрылась после оккупации (имя изменено, а издание не указано по просьбе журналистки)
С 24 февраля мы начали понимать особую важность нашей работы — сообщать необходимую информацию жителям: об убежищах, где получить помощь, будут ли эвакуационные поезда.
При этом в рабочих чатах стали появляться фразы вроде «Я бегу в подвал, если что, подстрахуйте». Начались перебои со связью. Мы постоянно перемещались из одного места в другое, более безопасное, кочевали по разным квартирам. В конце концов все оказались друг от друга отрезаны. Работа проходила под обстрелы, под трясущиеся стены наших домов. Все время казалось, что вот сейчас в меня влетит. Было жутко.
Мне не угрожали российские войска, к счастью. При этом многие журналисты, которые выезжали из Мариуполя, уничтожили свои удостоверения. Я тоже порвала его на мелкие кусочки и выбросила в окно перед первым блокпостом. Потому что любая зацепка — и все… Журналисты в Украине сейчас — уязвимая категория.
Когда в Мариуполе пропала связь, у нас в городе появился информационный штаб, в котором с помощью спутника получали информацию, распечатывали на бумаге и раздавали жителям в гуманитарных наборах. Это было уже где-то через неделю после отключения связи. Никто не знал, что происходит. Ходили разные слухи: с одной стороны, о том, что украинцы освободили Горловку, а с другой — что [российские войска] Киев взяли.
Очень многие мои коллеги, находясь в Мариуполе, поняли, что не могут оставаться в профессии. Просто психологическая травма случилась: город бомбят, у тебя ничего нет, ты в неведении, ты безоружен, весь мир рухнул и все сломалось. Когда я вернулась домой (так мы говорим о тех, кто выехал из Мариуполя в Украину), я достаточно быстро начала работать. Работа восстановилась. Первое время каждая новость о разрушениях приносила ощущения страха и боли. Сейчас я тоже их чувствую, но уже менее остро.
Какие-то тексты я создавала со слезами на глазах. Трижды мне приходилось сообщать в новостях о смерти тех людей, которых я знала лично. Первым случаем стала моя преподавательница по журналистике: она погибла под обстрелом, когда вышла за кипятком во двор, так как тогда люди уже готовили на улицах.
Я звонила кому-либо, чтобы написать некролог, и они не знали еще, что я у них спрашиваю о погибшем. Очень нелегко быть человеком, который сообщает о смерти близкого.
Записал Борис Кеманшев