«Мы знаем: нас освободят» Россия захватила Херсон в самом начале войны — жители провели в оккупации пять месяцев. Рассказываем, как в городе ждут украинскую армию, которая собирается его отбить
Херсон оказался под российской оккупацией в самом начале войны — 3 марта. С тех пор новые, пророссийские власти не раз объявляли о намерении Херсонской области войти в состав России. В конце июня Кирилл Стремоусов, которого российские государственные СМИ называют заместителем главы новой «военно-гражданской администрации» региона, анонсировал подготовку к референдуму, который должен состояться осенью. Однако Украина планирует вернуть Херсон: в конце июля ВСУ начали обстреливать Антоновский мост через Днепр — важнейший для российской группировки инфраструктурный объект, по которому идет ее снабжение. Белорусское издание «Зеркало» рассказывает о том, как херсонцы живут под оккупацией и как готовятся к тому, что украинские войска начнут освобождать город. С разрешения издания «Медуза» публикует этот текст целиком.
«Взрывы в Чернобаевке я вижу из своего окна»
23-летняя Александра (имя изменено) живет недалеко от центра Херсона. На вопрос, как обстановка в городе в последние недели, говорит, что в основном сейчас тихо, взрывы и их отголоски доносятся лишь из области.
— По-моему, действительно был взрыв у нас, когда 10 июля стреляли по воинской части, — это было очень ощутимо! Действительно прилетает по легендарной Чернобаевке — вот там бедные люди, очень жалко местных. Ну и теперь еще по Антоновскому мосту. А в самом городе — разве что автоматные очереди по ночам, но мы уже так к этому привыкли! — смеется Саша.
От центра Херсона до той самой Чернобаевки — 11 километров. Татьяна живет на окраине и видит ее прямо из своего окна. В этом поселке находится аэродром, на котором периодически появляется российская техника и военные, а ВСУ их в ответ обстреливают. 10 июля советник офиса президента Украины Алексей Арестович заявлял, что ВСУ сделали это уже в 26-й раз.
— Мне видны прилеты, и это происходит даже чаще, чем заявляют власти. Вот вчера вечером что-то там горело и громыхало, сегодня. Днем что-то взорвалось и над нашим поселком — сыпалось мелкое с неба. Поэтому все серии этого увлекательного сериала мы смотрели с первого ряда, что называется. Да, громко, дрожит, звенит. Но у меня дома все окна, двери целые, — говорит она.
— Мы четко понимаем, что это русские из Херсона стреляют по нашим ВСУ, мирным городам. Поэтому очень сильно радуемся, когда сюда прилетает, когда ту же Чернобаевку накрывает. И держим пальчики крестиком, чтобы там их как можно больше по оврагам раскидало, понимаешь? Это очень цинично звучит. Мы не были такими. Радоваться чужой смерти — ненормально, но за столько времени уже надоело, они здесь чужие. Их жалеть никто не будет после всего, что они сделали.
Чтобы поговорить с нами, 43-летняя Татьяна усаживается поближе к окну — так лучше ловит. Но время от времени связь пропадает, съедая слова, потом налаживается снова.
— Интернет идет из Крыма. Еще нужно пользоваться VPN, без него небезопасно, да и не почитаешь наши украинские сайты. Эти випиэны постоянно меняем: они отваливаются. Мобильной связи от Украины в городе нет. Мне пришлось купить российскую симку, но вся связь, которую они сюда привезли, очень нестабильная — может полдня не работать.
Херсон стоит на правом берегу Днепра. За городом на востоке — тот самый Антоновский мост, по которому больше недели бьют украинские военные. Через него идет дорога в Крым, а оттуда — в Краснодарский край России. 27 июля украинские власти сообщили, что повредили мост.
— Я его не вижу — только слышу сейчас, — имеет в виду звуки взрывов Саша. — Предполагаю, что он «ранен, но не умер», не так уж разрушен, как хотелось бы, но вряд ли большая техника по нему проедет. А мост стратегически важен, он отделяет оккупированные части. За него с первого дня были ожесточенные бои. Если с ним что-то случится, у оккупантов останется еще два моста: в Новой Каховке на ГЭС (от центра Херсона по карте до него более 70 километров, — прим. «Зеркала») и железнодорожный.
Татьяна тоже из-за ракетных ударов по этому объекту и разговоров о его разрушении не расстраивается, хотя знает: без прямого пути подорожают некоторые продукты. Что и произошло уже 28 июля — цены на рынках, по сообщениям местных журналистов, поднялись в два раза.
— Мы увидели, что мост перебили, — отличная новость! Хотя бы через этот путь не приедет техника из Крыма, не полетят ракеты на Николаев. Сейчас мост закрыт для проезда, но он не разрушен полностью — пешком по нему можно пройти. А дорожное полотно побито взрывами, участок разрушен основательно, машиной не объедешь, я уже не говорю про грузовую технику.
Замглавы оккупационной областной администрации Кирилл Стремоусов подтвердил, что мост действительно закрыт для проезда, через Днепр людей переправляет паром. Но он опровергает сильные разрушения. Во время войны невозможно оперативно проверить информацию от сторон конфликта.
«Остается закрыть рот и жить. Но заставить нас их полюбить они не смогли»
Татьяна рассказывает, что в ее частном секторе периодически ходят российские солдаты, спрашивают местных, кто где живет и работает. Но в ее двор не заходили ни разу, как и ни разу не останавливали на улице для проверки документов. Хотя, признается, она не нарушает комендантский час и не «цепляет» их сама.
Саша говорит, что российских военных в городе в последнее время меньше, хотя ситуация меняется от района к району.
— В одном из «спальников» у родителей — вообще тишь и благодать. Проедет одна «зетка» — мы так машины с пометкой Z называем — и все. А в центре они с самого утра и на каждом шагу. Недавно муж видел на рынке военных с нашивкой ЧВК Вагнера, еще добавились какие-то дэпээсники и ГАИ [самопровозглашенной] ДНР. Поставили блокпост в районе площади, стоят в черных футболках, балаклавах, пару раз видела, что проверяли багажники. В городе много таких, знаете, натянутых по струнке парней, одетых по гражданке. Автомат в руки дай — и сразу вояка.
— В целом их всех сейчас меньше, но суетиться они стали больше. Вот раньше в облраде ночью горело окон семь точно, а неделю назад — только одно. В управлении полиции (там они тоже давно тусуются) было пять — сейчас вообще ноль. По их типичным местам их точно стало меньше, и я это связываю с тем, что прилетело в военную часть, где было большое скопление их живой силы. Наши послали очень четкий «привет». И теперь те прячутся.
Саша рассказывает, что военные пытаются влиться в городскую среду, подружиться с местными.
— Я как-то проходила мимо той части, на заборе висел бурят с автоматом и кричал: «Привет!» Видимо, хотел поздороваться. С них всех смеются тут, но они пытаются. Недавно устроили День России, было видно, что туда людей в основном привезли откуда-то. По главной красивой пешеходной улице ходят мальчики в футболке с буквой Z, иногда с кем-то разговаривают, подсаживаются в кафе. Спрашивают, как мы к ним относимся, какой у нас настрой. На блокпостах им приходится отвечать. Такое, наверное, прощупывание населения на лояльность.
Татьяна сейчас работает на одном из рынков и говорит, что там тоже много военных.
— Ходят с автоматами и без, по форме и по гражданке. Но то, что им нужно, покупают, а не забирают. То есть сейчас есть какое-то распоряжение не трогать мирное население. Хотя знакомую моей подруги в центре города ударили прикладом по руке, был большой синяк — спасибо, что не перелом. Она на них, наверное, посмотрела действительно с большой ненавистью. Такие истории бывают. Потому что и среди наших есть люди, которые не могут сдерживаться и не оценивают риски. И среди этих солдат тоже очень разные люди — и мужики лет пятидесяти, и тридцатилетние, и вообще дети в форме на три размера больше.
— В основном они в очках, в глаза особо не посмотришь, но хочется увидеть там осознание, что они неправы и лишние здесь. И страх, что они пришли на чужую землю и что расплата для них будет. К сожалению — ценой жизни. Мы, если умрем, то на своей земле и знаем за что. А они за что и за кого пришли сюда умирать? Мне попадаются такие, знаешь, взрослые, спитые, грязные мужички, наверное, не от хорошей жизни сюда приехавшие. А молодых жалко — я на них смотрю и вижу своего старшего сына. Они глупые, зеленые, вообще ничего не понимают. Ну а командиры по городу не ходят.
Люди, что из деревень приезжают торговать, проезжают по несколько блокпостов, чтобы добраться на рынок и домой. По их рассказам, на этих блокпостах военные — обнять и плакать. Они не обыскивают машину, чтобы отобрать, а просят: «Купите нам мыло, покушать, воды».
Большинство горожан, по словам Саши, чужих все так же не принимают, но открыто не противостоят им: боятся. Сама девушка на улицу старается выходить в неприметной одежде, в основном без телефона, чтобы не привлечь внимания.
— Все агрессивно настроены, но молчат в тряпочку. К сожалению. А что мы можем сделать? Остается закрыть рот и жить. Их никто не ждал, никто им не рад. Конечно, все это тревожно. В городе все еще очень опасно на самом деле, и каждый выход — какие-то риски. Мы все в этом застряли: стали говорить шепотом между собой, оглядываться, молчать. Как-то у нас на набережной был «френдли фаер» (ошибочный огонь по своим, — прим. «Зеркала»). Автоматная очередь слышна, и ты не понимаешь, что там. Уже потом узнаешь, что это были внутренние разборки. То есть выходишь из дома и переживаешь: не дай бог ты кому-то не понравишься, не вернешься домой. Но заставить нас их полюбить они не смогли.
«Слухи ходят разные: то одного, то другого оккупанта утонувшим вылавливают»
Раньше Саша жила в центре, недалеко от площади Свободы, где в первые месяцы оккупации проходили проукраинские митинги. Позже, когда протесты сошли на нет, она съехала оттуда, чтобы не попасть под задержания.
— Людей выискивают, похищают каждый день. Когда проводили обыски в гаражных кооперативах, приходили к охранникам: «Вызывай всех владельцев или будем ломать». Кто успел — приехал и открыл свой гараж, кто не успел — дверь выломали. На проверенных рисуют «зеточку». И ты не знаешь, когда ворвутся в твой дом и что тебе предъявят. Это ощущение, что к тебе придут, не покидает вообще, — серьезно говорит Саша, шутившая все интервью.
Сама она была на митингах. Рассказывает, что ее знакомую, которая тоже на них ходила, писала проукраинские посты в соцсетях, забрали еще в мае. Есть и другие задержания.
— Мою знакомую в день рождения оккупанты приехали и забрали, передачи от мамы не приняли. Последний раз она выходила на связь из Симферополя, но этой информации уже полтора месяца. Никто не знает, где она находится. Сторис «Военные забрали человека» — в Херсоне просто классика. Забрали моего одногруппника, его отца и даже деда. Но самого его отпустили через три дня, он ныл, что ему плохо, согласился на сотрудничество. Я не вправе его осуждать: жить человеку хочется. Тут что угодно обменяешь на свободу. По нему было видно, что били, он рассказывал, что везли с мешком на голове, спал на земле, сказал: «Дай бог, чтобы отца просто вернули».
В отличие от Саши, Татьяна говорит, что не живет в постоянной тревоге. Женщина не оставляет телефон и не чистит его перед выходом — в своем районе, уточняет, чувствует себя безопасно днем, хотя военных встречает.
— Возможно, это беспечно с моей стороны. Военные стали чаще ходить по улицам в гражданском, фээсбэшники переодетые — им же надо понимать настроение горожан. Но и партизаны у нас есть. Слухи ходят разные: то одного, то другого оккупанта утонувшим вылавливают. Они тоже боятся без оружия, по одному идти по городу — чувствуют, что им тут не рады.
«У нас тут все российское. Даже туалетная бумага — называется »Киевская«, сделана в Анапе»
В регионе работают только российские банки, некоторые жители оформляют российскую пенсию, потому что из Украины, хоть там и начисляют выплаты, сейчас их не получить: по карте не снимешь, почтальоны «Укрпочты» не работают, как и она сама. Чтобы оформить пенсию от оккупационных властей, нужно получить российский паспорт, который теперь выдают всем желающим.
— Рядом с паспортным столом — очередь, но в основном из тех же пенсионеров. Они вынуждены брать и гуманитарку, и единовременные выплаты по 10 тысяч российских рублей (440 белорусских, — прим. «Зеркала»), и пенсии оформлять. Но они это делают не потому, что радуются России, а потому что хотят жить.
Пожилых женщин и мужчин, малообеспеченных людей стараются поддерживать волонтеры — местный бизнес из общепита, который закрылся.
— Готовят еду и кормят нуждающихся. Вот там и бабушки эти стоят — одна на рынке продает пластиковые ведерки под клубнику, другая плетет коврики из лоскутков, тоже на продажу. Зарабатывают как могут, но этого не хватает. Видела этих бабушек в очередях за едой. Кто-то ходит продает домашнюю утварь, что-то еще. Тяжело людям, что тут сказать. Кто еще с работой, им полегче.
Еще российские паспорта получают ипэшники — их, по словам одной из собеседниц, заставляют оформляться в новую налоговую, а без документа тут никак. Люди не хотят потерять единственную работу. А ее в Херсоне сейчас мало, говорит Татьяна. Сама она до войны работала бухгалтером в сети заправок.
— В первый месяц мы еще пытались работать, но постепенно топливо закончилось, его нам никто не привозил, ну и все пропало. К сожалению, часть наших заправок разворовали — где-то русские, где-то наши местные. Какие-то отжали — забрали ключи, поставили свое оборудование, торгуют топливом из Крыма, там не наши сотрудники. Знакомые мне предложили выйти продавцом на рынок — естественно, я согласилась: надо же как-то кормить двоих детей. Старший у меня уехал в Польшу, а младший, десятилетний, со мной.
По словам женщины, в городе процветает лишь торговля, в основном — сигаретами и алкоголем. Точки — стихийные, на перекрестках и рынках.
— И с пола, и из ящиков, и из багажников торгуют. Подъезжает «зетка», выходят солдаты, выносят блоки сигарет и оставляют мальчишкам, а те продают. Это бизнес для них тоже. Раньше так же продавали и лекарства, сейчас их много привезли из Крыма, правда, раза в три-четыре дороже украинских аналогов, но открылись аптеки. Открылись — это, считай, у хозяев отобрали ключи.
Идут разговоры, что эти стихийные торговцы — крымчане, которые приехали и делают тут бизнес, но подтверждения у меня нет. Хотя в целом такой бизнес есть: наши люди бусиками ездят на Крым, потому что на складах у нас уже все закончилось, из Украины ничего не передают, и привозят товары оттуда: бытовую химию, зубную пасту, даже туалетную бумагу — называется «Киевская», а сделана в Анапе. Все подорожало, конечно, по сравнению с довоенным временем. Дешевые у нас только овощи, потому что свои, регион сельскохозяйственный.
Помимо банков и связи, товаров, в городе в основном российские продукты.
— Сахар украинский закончился очень давно — у нас краснодарский. Яйца — из Тулы, Рязани, даже из Чувашии были. Пива российского много, фарш, курица замороженная, крабовые палочки — все везут через Крым. Из нашего еще — рыба, птица домашняя, но мало, — продолжает Татьяна. — Я всем на рынке говорю: запасайтесь мукой. Неизвестно, какой будет урожай, потому что зерно и вывозится, и продается, и горит. Неизвестно, будем ли с хлебом зимой.
Женщина не рассчитывает, что ее 10-летний ребенок в сентябре пойдет в школу. Говорит, если учреждения и откроются, то подконтрольные российской власти. Это украинку не устраивает.
— Да, в телеграм-каналах пишут, что часть учителей, школ идут на сотрудничество с оккупантами — якобы готовы принять детей. Я однозначно своего не отправлю: там российские программы. Но нас всех запугивают, что начнутся подомные обходы, потому что у оккупантов есть списки детей, собственников жилья. Придут по адресу, спросят, почему ребенок дома. Многие с детьми выезжают и поэтому боятся, что начнут принуждать ходить в русские школы или лишать родительских прав. С другой стороны, думаю, что на подконтрольной Украине территории нормальный учебный год тоже вряд ли начнется. Если Россия среди белого дня стреляет в торговые центры, дома, кто сможет обеспечить безопасность детей в школах?
«Референдум — всем надоевший мем»
Оккупационные власти планируют, что осенью Херсон уже станет Россией — заявляли, что готовят референдум и он должен пройти осенью. Обе наши собеседницы уверены, что никакого вхождения в состав другой страны не произойдет.
— Я столько раз читала, что его то назначали, то перенесли! Уже спокойно к этому отношусь: сколько раз они называли эти даты… — говорит Саша. — Люди уже даже обсуждать перестали — такой всем надоевший мем. Это же ничего не изменит. Напишут на какой-то там бумажке, что мы теперь Россия… Ну, мы и так оккупированы, а потом будем оккупированы по бумажке. Но я думаю, их выгонят раньше. Такого, чтобы мы не вернулись в Украину, быть не может. Но если все же эта «Россия» затянется на годы, скорее всего, соберу чемоданчик и уеду: жить на паузе не хочется. Можно не засчитывать мне это время? Я его не прожила — я его протерпела.
— Почему россияне в Херсоне задержались? Потому что с левого берега постоянно через мосты подтягивали вооружение, пополняли силу — бесконечно из Крыма сюда шли колонны, — продолжает тему Татьяна. — А если отрезать все пути, куда им деваться, какой смысл оставаться тут? Они тогда будут в котле, их можно будет как пауков в банке передавить. Поэтому они задумаются. Здесь и так постоянные разговоры про то, что на дачах российские военные ищут своих же дезертиров, потому что некоторые уже понимают, куда приехали. Еще бывает, какая-нибудь сердобольная бабушка не выдержит: «Ой, синочкі, що ж ви сюди приїхали? Їдьте додому». А они ей говорят, что они тут уже дома! Но хоть митинги у нас и разогнали, это не значит, что люди смирились. Мы знаем: нас освободят, Херсон — это Украина. И эти триколоры уберут. Здесь этого не может быть — тут никогда не было России.
О том, ждут ли херсонцы прихода ВСУ и освобождения, обе девушки говорят заметно живее, хотя ни одна не строит прогнозов — разве что звучит слово «скоро».
— Ой, ну конечно, все ждут! Вот прямо все ждут, — говорит Саша и рассказывает, не боится ли, что освобождение принесет с собой разрушения и смерти. — Да, мне страшно. Нам бы всем хотелось, чтобы просто перекрыли все дороги оккупантам: мостики сейчас все перестреляют — и им будет ж***, останутся без снабжения. Они посопротивляются какое-то время, а потом сдадутся, сделают свой «жест доброй воли». Но могут быть и уличные бои, может и в дома прилетать. ТЦ сгорел еще в начале войны — наш единственный, самый большой, мы его так все любили. У меня такое чувство, если тут будут ожесточенные бои, не только ВСУ будет давать по голове оккупантам, но и горожане тоже поднимутся.
— Мы примерно представляем, через что нам придется пройти, что мы будем слышать, понимаем, что не все доживут до этого прекрасного дня освобождения… Но что мы можем сделать? Вот покупаем колбасу, крупы, обустраиваем подвалы, стелим в них одеяла, договариваемся, что делать, если не будет связи. Это все, что от нас зависит сейчас. Но мы ждем.
Знакомая-продавец рассказывала Саше, что люди действительно стали закупать непортящиеся продукты, запасаться питьевой водой. Об этом же говорит и Татьяна: в подвале ее дома уже приготовлены одеяла, консервация и сухое печенье.
— Ходят слухи, что многие начали готовиться к отопительному сезону и варят в квартирах печки-буржуйки. Не представляю, каким этот сезон будет, если многие выехали, в домах нет по половине жильцов (в мае сообщалось, что город покинули 45% жителей. — Прим. ред.) Будут этот дом отапливать ради второй половины? А как его проверить? Это почему-то пугает больше, чем наступление наших. С ним все просто — мы понимаем, что надо будет потерпеть.
«Я могу умереть от пули русской, от украинского снаряда — наши тоже могут промазать»
28 июля Алексей Арестович в эфире «Фейгин. Live» заявил, что операция по освобождению Херсона «можно сказать, уже началась». По его словам, ВСУ будет использовать высокоточное оружие, чтобы сначала оставить противника без складов, боеприпасов, топлива и связи, а потом провести зачистку. У российских солдат, по его мнению, «три пути: отступать (если будет возможность), сдаваться в плен или быть уничтоженными».
Татьяна рассказывает, что херсонцы готовятся ко всем возможным вариантам, и приводит свою статистику, которую успела сложить по общению со знакомыми и покупателями на рынке.
— Я бы сказала, что 70% населения понимают, что освободить Херсон без стрельбы, потерпеть будет очень сложно, и морально к этому готовы — ждать, терпеть. Остальные 30% — люди, которые говорят «да пусть бы уже так и осталось, не надо нас освобождать». Ну и есть те, кто поддерживает Россию, хотя их мало. Естественно, много патриотов выехало.
Люди понимают, что могут погибнуть, но не говорят об этом. Я могу умереть от пули русской, от украинского снаряда — наши тоже могут промазать. Но это война, а думать об этом каждую секунду тяжело и неправильно. Мы привыкли, почерствели. Меня война коснулась — двоюродного брата убило в Чернобаевке снарядом.
Спустя пять месяцев оккупации и на пороге возможного освобождения, ожидаемого и пугающего неизвестностью, Саша не уверена, что правильно поступила, когда не уехала из города. Говорит, думает об этом, когда накрывает страх, что за ней придут, но покидать Херсон не собирается. Татьяна тоже остается в своем доме.
— Я точно не жалею об этом. Как ни странно, у нас сейчас спокойнее всего. Та же Одесса, тот же несчастный Николаев рядом, который обстреливается по три-пять раз в день. И мы слышим все эти ракеты, которые мимо нас или от нас летят туда. У нас пока спокойнее. Но, наверное, так не будет, когда нас начнут освобождать…
Ближе к концу разговора женщина замолкает, прислушивается и спокойно говорит: «О, опять стреляют в Чернобаевке. Одиночный взрыв. Сейчас выйду посмотрю, откуда дым. Это все, что мы тут делаем». Сама она ни разу с начала войны не спускалась в подвал и не знает, что должно произойти, чтобы она туда все же пошла — предполагает: «Может, должно на соседнюю улицу прилететь, а не в Чернобаевку».
