Кажется, никто даже не делает вид, что «референдумы» на оккупированных территориях Украины законны. Зачем их вообще проводят? Выпуск рассылки «Сигнал» на «Медузе»
Кажется, никто даже не делает вид, что «референдумы» на оккупированных территориях Украины законны. Зачем их вообще проводят? Выпуск рассылки «Сигнал» на «Медузе»
«Сигнал» — это медиа от создателей «Медузы». Он выходит три раза в неделю как имейл-рассылка (подписаться можно здесь) и дважды в неделю — как подкаст (послушать и подписаться — здесь). В нем мы разбираем ключевые идеи, термины, а иногда и мемы, которыми все пользуются в разговорах о войне, власти и политике в России. Мы хотим понять, что они значат на самом деле.
На украинских территориях, оккупированных Россией, начинаются «референдумы» о вхождении в состав РФ. Все случилось очень быстро: еще неделю назад они были «поставлены на стоп», а потом за один день — 20 сентября — решения об их проведении приняли «народные советы» самопровозглашенных ДНР и ЛНР и «военно-гражданские администрации» Херсонской и Запорожской областей. Причем в Запорожской области заявили, что «бригады» с полицейскими устроят поквартирный обход для голосования.
Владимир Зеленский подчеркнул, что эти планы не вынудят Украину отказаться от своих целей — вернуть под контроль все захваченные территории (включая Крым) и добиться этого на поле боя. Вице-премьер Украины Ирина Верещук призвала жителей частично захваченных областей не сотрудничать с оккупантами и не ходить на референдумы.
Западные страны уже сказали, что «референдумы» — это фикция и их результаты, так же как и любое изменение границ Украины, разумеется, не будут признаны.
А утром 21 сентября Владимир Путин объявил в России мобилизацию. И вновь пригрозил Украине и «коллективному Западу» ядерным оружием. Сергей Шойгу сказал, что в армию планируют призвать 300 тысяч человек (это как все население Владикавказа, Орла, Костромы или Петрозаводска).
Понятно, что никаких реальных референдумов на оккупированных территориях не будет. Источники «Медузы», близкие к Кремлю, так прямо и говорят: нет задачи создать даже «иллюзию легитимности». Возникает вопрос: зачем вообще нужны эти формальности?
Зачем в нормальной ситуации проводятся референдумы?
Согласно российскому законодательству, референдум — это «форма прямого волеизъявления граждан Российской Федерации по наиболее важным вопросам государственного и местного значения в целях принятия решений, осуществляемого посредством голосования граждан Российской Федерации, обладающих правом на участие в референдуме». Разумеется, даже согласно российским законам, у властей нет никакого права проводить референдумы и подобные им мероприятия на чужой территории.
Законные референдумы — это решения, которые принимаются не государственными органами, а напрямую гражданами и обязательны к исполнению и гражданами, и государством.
Например, голосование о поправках к Конституции в 2020 году не было и не называлось референдумом. Потому что поправки были приняты как особый закон по стандартной процедуре: голосование в обеих палатах парламента и подпись президента. И всенародное голосование юридически не требовалось. Но оно имело политический смысл — как демонстрация широкой поддержки уже принятого решения. Прежде всего, конечно, об обнулении президентских сроков Владимира Путина.
Политологи называют это «аккламацией» — по аналогии с процедурой утверждения римских и византийских императоров: их возводила на престол армия, а потом народ должен был собраться, например, на ипподроме и радостно приветствовать (acclamare) нового правителя.
Еще одно понятие, которое часто используется как синоним референдума, — плебисцит. Причем эта пара есть не только в русском, но и в других языках — и во всех случаях различие между ними трудноуловимо. Сильно упрощая и опуская множество тонкостей, можно считать, что плебисцит, в отличие от референдума, никого ни к чему напрямую не обязывает: это скорее такой очень специфический опрос общественного мнения.
Все эти механизмы — это, в сущности, попытки сохранить или ввести элементы прямой демократии там, где она в полной мере невозможна. Хотя бы потому, что физически невозможно собрать всех граждан в одном месте, чтобы они напрямую участвовали в принятии общезначимых решений.
Жан-Жак Руссо в трактате «Об общественном договоре» (1761) писал, что прямое общенародное голосование — это акт выражения «общей воли». В его политической концепции «общая воля» — особая категория, которая отличается и от «воли всех», и от «воли большинства»: это не обязательно то, чего хотят все граждане поголовно, но это то, чему они, в силу своей причастности обществу и разумности, готовы подчиняться, даже если их личное мнение отличается.
Уже в ХХ веке эту идею неожиданно переинтерпретировал немецкий юрист и философ Карл Шмитт. Он настаивал, что подлинным выразителем общей воли может быть только единоличный диктатор, которому народ доверил верховную власть и периодически подтверждает это доверие плебисцитами. Именно таким подлинно народным диктатором Шмитт считал Адольфа Гитлера.
При этом, хоть Шмитт и был идейным нацистом (и не отказался от своих убеждений даже после 1945 года), его критика либеральной демократии оказалась очень востребованной в современной политической мысли, в особенности левой. А ругают левые современную либеральную демократию прежде всего за то, что в ней мало прямой демократии — и власть фактически принадлежит не народу, а элите и бюрократии.
И хотя современные радикальные демократы, само собой, категорически против фюрерства, они, как правило, выступают за то, чтобы проводить больше референдумов и плебисцитов — именно для того, чтобы «вернуть власть народу». Бывший советник Дональда Трампа Стив Бэннон еще недавно именно под этим лозунгом пытался создать глобальное движение, которое с некоторой бравадой сам называл популистским.
Конечно, прямая демократия не всегда ведет напрямую к диктатуре — но довольно часто к самым разнообразным политическим манипуляциям.
Чем плоха прямая демократия?
Если совсем коротко, она слишком легко поддается манипуляции. При этом, как и любой другой демократический инструмент, сами по себе референдумы — нейтральный механизм, который, в зависимости от обстоятельств, может привести к прямо противоположным результатам.
Конечно, у прямой демократии есть свои недостатки. Во-первых, регулярно проводить референдумы — это попросту дорого. Впрочем, некоторые страны, например Эстония, смогли сократить эти издержки: там референдумы проводятся онлайн. А еще они проходят подолгу: каждый избиратель должен иметь достаточно времени, чтобы ознакомиться с вынесенным на референдум вопросом и сформировать свое мнение.
Во-вторых, чтобы итоги референдумов были легитимными, нужна высокая явка.
Наконец, в прямой демократии последнее слово остается за большинством, и тут возникает другая проблема — права меньшинств.
Швейцария — мировой чемпион по прямой демократии. В стране регулярно проходят референдумы по самым разным вопросам: от введения безусловного базового дохода или однополых браков до запрета опытов над животными. И разные политические силы охотно пользуются этим механизмом как инструментом. Так, швейцарским правым удалось через референдум добиться запрета на строительство мечетей и публичную демонстрацию никаба и бурки, а также сильно ужесточить миграционное законодательство.
Пожалуй, именно поэтому в последние годы в Европе прямую демократию перестали считать панацеей. Во-первых, то, что работает в восьмимиллионной демократической Швейцарии, не обязательно сработает даже в демократической Германии, где население уже 80 миллионов, и уж тем более в странах с непрочными демократическими институтами.
Во-вторых, прямая демократия в сочетании с поляризацией общества может дать неожиданные последствия. Например, представьте, как европейские популистские ультраправые партии используют референдумы, чтобы начать кампании за отмену мер по борьбе с коронавирусом или запрет однополых браков. К слову, большинство из них — от «Альтернативы для Германии» до французского «Национального объединения» и итальянского движения «Пять звезд» — выступает в поддержку прямой демократии.
Элементы прямой демократии есть и в Латинской Америке, и в некоторых штатах США, но исследователи относятся к ним скорее прохладно: в частности, они критикуют «индустрию референдумов», которая позволяет богатым и влиятельным группам преследовать свои интересы, злоупотребляя прямой демократией.
К тому же результаты референдумов еще жестче обозначают разлом между жителями страны и могут пойти в ущерб будущим поколениям. Вспомните Брекзит, на котором молодые люди в основном голосовали за то, чтобы Великобритания осталась в ЕС, — но из-за голосов более зрелых граждан страна из него вышла. Нечто похожее произошло в Австрии и Швейцарии, где референдумы за отмену обязательного призыва провалились как раз в силу непримиримой позиции старшего поколения.
Существует и другая, более общая критика прямой демократии. Слишком частые референдумы, скорее всего, ведут к заметному снижению качества демократии как таковой. Люди перестают ходить на выборы и вообще теряют интерес к политике.
А диктаторам-то зачем референдумы, если это, при всех недостатках, демократический институт?
Они проводят не референдумы, а референдумы в кавычках, то есть плебисциты. Хотя тому, что будет происходить на оккупированных территориях в украинских областях, российские власти не пытаются придать хоть какой-то статус легитимности.
«Референдумы» там будут отличаться даже от большинства авторитарных плебисцитов: они проводятся на территории другого государства, в нарушение всех мыслимых норм международного права. И прежде всего, принципа суверенитета (невмешательства во внутренние дела другой страны), который так дорог Путину. Впрочем, таким же образом, через «референдум», Россия аннексировала Крым.
Большинство стран мира считает результаты референдума незаконными, а сам полуостров — оккупированной территорией Украины (подробнее голосование в Крыму мы разбирали в этом выпуске «Сигнала»).
Для авторитарных режимов, которые пытаются сохранить декоративность работающих институтов, плебисциты — это еще один репрессивный инструмент, при помощи которого автократы предотвращают внутриэлитную борьбу и потенциальный «дворцовый переворот», а также деморализуют и/или разобщают оппозицию.
Диктаторы очень любят плебисциты: их проводили Наполеон Бонапарт, его племянник Наполеон III, Адольф Гитлер, Бенито Муссолини, Башар Асад, аятолла Хомейни, Нурсултан Назарбаев. Статистика показывает закономерность: каждый четвертый автократ хоть раз да проведет какой-нибудь плебисцит.
Как правило, они одерживают на «референдумах» головокружительные победы. Как подсчитал швейцарский Центр исследований прямой демократии, на 876 плебисцитах, которые проводились с 1945 по 2005 год, автократы и диктаторы получали в среднем 70% поддержки при явке 77,3%. В достижении таких результатов обычно помогают массированная пропаганда, цензура, а также разнообразные манипуляции и подтасовки в ходе голосования и при подведении итогов.
Вопреки расхожему мнению, диктаторы и автократы инициируют «референдумы» вовсе не для того, чтобы сделать режим немного демократичнее или чтобы консолидировать население вокруг политического лидера. Недавние исследования переворачивают это представление: плебисциты нужны прежде всего для борьбы с оппозицией и инакомыслием.
Аргумент простой: «всенародная поддержка» на «референдуме» сильно деморализует оппозицию. Она снижает готовность к протестам. А главное, убеждает противников власти в том, что они в меньшинстве и ничего не могут сделать. Чаще всего результаты становятся поводом еще сильнее закрутить гайки.
Предыдущее поколение политологов полагало, что плебисцит дает автократам легитимность. Кажется, с этим можно согласиться только в том случае, если под легитимностью мы понимаем отсутствие какой бы то ни было организованной оппозиции. Политологи (в особенности российские) вообще часто утверждают, что плебисциты создают иллюзию «демократичности» и «единения». При этом в последние годы исследователи все чаще выдвигают предположение, что любые электоральные процессы в автократиях, будь то выборы или «референдумы», скорее снижают накопившееся недовольство властью, чем консолидируют население вокруг авторитарного лидера.
Если они и влияют на политическую конкуренцию, то только на внутриэлитную. В демократиях главы государств обретают политический вес, заручившись поддержкой на выборах. В автократиях их больше интересует укрепление консенсуса в элите, на которую и опирается режим. Победы на «референдумах» должны впечатлить не всех граждан, а прежде всего элиту. И тем самым закрепить статус-кво, помочь продавить меры, которые элите не нравятся, и снизить внутриэлитные трения.
На плебисциты предпочитают опираться режимы с высокой внутриэлитной конкуренцией. В персоналистских автократиях, подобных путинской России, «референдумы» проводят, когда автократ чувствует, что стабильность режима начинает пошатываться.
Конечно, для тех же выборов в автократиях важна хотя бы какая-то иллюзия конкуренции — и поэтому, помимо «системной» оппозиции и спойлеров, на них иногда допускаются независимые кандидаты. На «референдуме» такой проблемы нет. Он нужен как раз для того, чтобы отобрать у оппонентов голос.
Политический обозреватель «Медузы» Андрей Перцев в комментарии «Сигналу» пытается реконструировать логику авторитарного лидера изнутри — и приводит несколько версий, почему Путин все-таки решил провести «референдумы».
Во-первых, это попытка легитимировать мобилизацию, без которой победить в войне с Украиной невозможно (впрочем, далеко не факт, что и с мобилизацией получится).
Во-вторых, после успешного наступления ВСУ в Харьковской области некоторые представители российской власти (в том числе в администрации президента) обеспокоились, что украинская армия вскоре вернет под контроль и другие захваченные территории, а киевская власть накажет пророссийски настроенных граждан. Тогда в их глазах будет казаться, что Кремль «их кинул». А это нарушает «пацанскую логику». Как принималось решение о «референдумах», подробнее читайте в этом тексте.
Более того, как предполагает Перцев, во время саммита ШОС 15–16 сентября Путин убедился, что не может рассчитывать на поддержку лидеров Турции и Китая — по слухам, они сказали ему заканчивать войну как можно скорее. Возможно, президент России «просто психанул», что его не понимают, казалось бы, самые надежные союзники — поэтому принял решение и о мобилизации, и о «референдумах».
Рассуждая, почему Путин не может просто «оттяпать» часть украинских земель, Перцев подчеркивает, что президенту России по каким-то не до конца ясным и, вероятно, не вполне рациональным причинам действительно важно создавать видимость народного волеизъявления. Он хочет верить в поддержку народа, которая легко выражается в цифрах.
«Я уверен, что он не отдает себе отчета в том, что это все липа. Он же верит и в волонтеров [главы внутриполитического блока администрации президента Сергея] Кириенко, и в то, что конкурс „Лидеры России“ — настоящий. Это глупо, но он в это верит, ему все это нравится. Путин очень плохо понимает, что все сконструировано для него», — утверждает Перцев (про то, как Кириенко превратил всю внутреннюю политику России в спектакль для единственного зрителя, можно послушать в этом выпуске подкаста «Что случилось»).
Перцев предполагает, что в самопровозглашенных ЛНР и ДНР «одобрит» присоединение к России вплоть до 80% проголосовавших на «референдумах». Сколько жителей реально хотят, чтобы РФ аннексировала их землю, неизвестно (к середине февраля менее четверти населения ЛНР и ДНР имели российские паспорта). В Херсонской, Запорожской и в оккупированной части Николаевской области, по словам Перцева, результаты будут, скорее всего, чуть-чуть пониже — около 75%.
Но совершенно неважно, какие результаты «референдумов» в итоге нарисуют российские власти, — важно, что это голосование абсолютно незаконно. А Кремлем движет та же самая мотивация, что и при проведении голосования о поправках к Конституции, и вообще при любых авторитарных плебисцитах — ему нужно создать видимость всенародной поддержки. Прежде всего для того, чтобы противники войны и аннексии украинских территорий в российской элите убедились, что идут против народной воли.
Неожиданное открытие, которое мы сделали, пока писали это письмо
В 2009 году в Новой Зеландии прошел референдум, на котором жители страны определялись, можно ли пороть детей. 87,4% граждан при явке 56,1% высказались против того, чтобы криминализировать телесные наказания детей.
Послушать этот текст можно в подкасте «Сигнал»
Подпишитесь на «Сигнал» — новое медиа от создателей «Медузы». Эта имейл-рассылка действительно помогает понимать новости. Она будет работать до тех пор, пока в России есть интернет. Защита от спама reCAPTCHA. Конфиденциальность и условия использования