30 июля исполняется 86 лет с издания приказа НКВД СССР № 00447 — начала Большого террора 1937 года. Но в России «политзаключенные» — понятие совсем не историческое. Мало того, репрессии 2022–2023 годов заставляют снова выяснять, достоин ли этого статуса любой человек, которого посадили по политическим мотивам. «Сигнал», рассылка от создателей «Медузы», разбирается в происхождении и значении понятия «политзаключенные» и пытается ответить на вопрос, обязательно ли быть хорошим человеком, чтобы получить такой статус.

Игоря Стрелкова (Гиркина), бывшего офицера ФСБ и «министра обороны» самопровозглашенной ДНР, арестовали 21 июля по обвинению в призывах к экстремизму. Он называет себя тем, кто нажал «спусковой крючок войны» еще в 2014 году. В 2022-м суд в Нидерландах признал его виновным в гибели 298 человек — пассажиров и экипажа малайзийского «боинга», сбитого в Донецкой области. За это Стрелкова заочно приговорили к пожизненному заключению. 

С самого начала полномасштабного российского вторжения в Украину Стрелков постоянно критиковал военное и политическое руководство России за недостаточную, по его мнению, решительность в ведении войны. 

И именно с этим многие связывают его арест. Так, 25 июля Алексей Навальный назвал арест Стрелкова незаконным, а его самого — политическим заключенным. В тот же день Михаил Ходорковский заявил, что Стрелкова преследуют по политическим мотивам, а центр «Сова» охарактеризовал его преследование как неправомерное.

Член правления «Мемориала» Олег Орлов сказал, что Стрелкову нельзя присвоить статус политзаключенного, поскольку он совершал насильственные преступления и призывал к ним. Директор «Amnesty International Россия» Наталья Звягина также заявила, что Стрелков не может быть признан узником совести, потому что ответственен за насильственное преступление. 

По мнению проекта «Мемориал.ПЗК», в России 154 заключенных по политическим мотивам, в том числе Навальный (вскоре ему должны вынести новый приговор — прокурор запросил 20 лет тюрьмы). Также в «мемориальском» списке политзаключенных — бывший глава Серпуховского района Московской области Александр Шестун; историк, глава карельского «Мемориала» Юрий Дмитриев; анархист Азат Мифтахов. 

Кроме того, «Мемориал.ПЗК» считает, что 409 человек в России лишены свободы из-за их религиозных убеждений, а еще 597 подвергаются преследованиям по политическим мотивам без лишения свободы. 

Можно ли их всех ставить в один ряд со Стрелковым?

Как заключенные стали политическими?

Политические преступления (измена родине, заговор против власти, общая нелояльность и «невосторженный образ мыслей») в том или ином виде существовали, конечно, испокон веков. Предполагалось, что посадить в тюрьму человека с неугодными взглядами значит исключить его из политической жизни. Но во второй половине XIX века пребывание в заключении по политическому делу стало особым методом политической борьбы. Российские революционеры, борцы за независимость Ирландии и Индии превратили послания из застенков, тюремные голодовки и прочие проявления стойкости перед лицом преследований в способ получения морального авторитета и в оружие против преследователей.

На волне либерализации западных государств в первой половине ХХ века (она распространялась примерно в одно время с рождением тоталитарных идеологий) идея, что нельзя преследовать людей за убеждения, проникла в законодательства многих государств. Уже после Второй мировой войны она была закреплена во Всеобщей декларации прав человека. Что, разумеется, не означает, что преследования инакомыслящих тут же прекратились.

В 1961 году британский юрист Питер Бененсон основал движение «Призыв к амнистии». Оно призывало правозащитников, писателей, издателей и просто неравнодушных выступать в поддержку людей, которых неправомерно преследуют за их взгляды, и требовать их освобождения. Он же изобрел понятие «узник совести» — под ним Бененсон подразумевал заключенных-диссидентов, не оправдывающих и не поддерживающих насилие над личностью. 

Спустя год «Призыв к амнистии» превратился в Amnesty International — доныне существующую авторитетную международную организацию. А термины «политзаключенный» и «узник совести» с тех пор используются практически как взаимозаменяемые — хоть это и не совсем так (об этом ниже). 

Примерно тогда же зародилось диссидентство в СССР. В 1965–1966 годах в Москве прошел процесс над писателями Андреем Синявским и Юлием Даниэлем. Их осудили за публикацию своих произведений за рубежом и приговорили к семи и пяти годам лишения свободы соответственно. Единомышленники устроили несколько акций в поддержку Синявского и Даниэля (коллективные письма, Митинг гласности) — и образовавшаяся социальная сеть стала организационной основой правозащитного и диссидентского движения.

Осенью 1974 года в советских лагерях прошли голодовки с требованием признания особого статуса политических заключенных. Так 30 октября появился День политзаключенного, который в России отмечается до сих пор. Ныне главный хранитель этой традиции — «Мемориал».

Несмотря на многолетнюю борьбу за права людей, которых преследуют из-за их убеждений или ложно обвиняют в уголовных преступлениях, лишь в 2012 году статус политзаключенного признали на уровне Парламентской ассамблеи Совета Европы. А полноценно в международное право термин пока так и не вошел. 

Зачем поддерживать политзаключенных?

Основных мотиваций две: 1) чтобы добиться их освобождения или по меньшей мере улучшения условий их заключения; 2) чтобы заявить о своем несогласии с властями.

Сначала — о первой мотивации. Назовем ее гуманитарной. Если задержанного по политическим причинам активно поддерживает международное сообщество, то вероятность его освобождения до вынесения приговора выше, считают исследователи. 

Причем выражать поддержку можно не только с помощью информационной огласки, но и экономическими методами. Ученые вывели такую зависимость: чем стабильнее у государства финансовая система и крепче международные связи, тем вероятнее, что его руководители проигнорируют мнение активистов и зарубежных партнеров о судьбе политического заключенного. В том числе поэтому против стран, где права человека не соблюдаются, иногда вводят санкции — и они могут сработать, если будет выполнено сразу несколько условий (о них мы писали вот в этом тексте).

Но пристальное внимание международного сообщества к делам политзаключенных несет и риски. Во-первых, если давление не подействует, то, скорее всего, задержанные по политическим причинам получат более длительные сроки заключения.

Во-вторых, силовики в авторитарных режимах могут видеть в масштабной поддержке политзеков происки врагов. Им может показаться, что «англосаксы» лезут не в свое дело. А это угроза суверенитету. Из-за собственного страха и конспирологического мышления силовики могут сделать жизнь политзаключенных невыносимее.

Тюрьмы и следственные изоляторы — это почти всегда закрытые учреждения, в которых политические и другие заключенные могут подвергаться пыткам. Один из способов снизить их риски в неволе и поддержать — писать письма (инструкция тут).

Адвокат Анастасия Пилипенко объясняла, что сотрудникам пенитенциарного учреждения, а также сокамерникам тяжелее давить на политзека, если он остается на связи с родными, друзьями и другими неравнодушными. Логика тут проста: если с таким человеком что-то случится, об этом сразу станет известно.

Наконец, многие политические заключенные выходят из колоний с посттравматическим стрессовым расстройством. Исследователи доказали, что общественная поддержка снижает уровень гнева у политзаключенных, а значит, помогает вылечить расстройство. Политзаключенным также легче реинтегрироваться в общество после освобождения, если люди проявляют к ним сочувствие и солидарность.

Например, в Северной Ирландии участники движения за независимость от Великобритании, оказавшись на воле, создавали свои социальные и культурные проекты, используя опыт организации в заключении. Без поддержки единомышленников им было бы сложнее продолжать борьбу за национальные идеи на свободе. 

А теперь — о второй мотивации, политической. Даже если освобождения политзека сразу добиться не удается, кампании в их поддержку объединяют общество и формируют национальную идентичность. Лишь один пример. В 1980 году в штате Иллинойс арестовали 11 сторонников независимости Пуэрто-Рико. Их обвинили в принадлежности к «Вооруженным силам национального освобождения» (FALN) — движению, которое многократно устраивало теракты в США. Сторонники арестованных считали, что их преследуют по политическим мотивам. 

Заключенные стали олицетворением силы и решимости антиколониальных активистов в борьбе против американского империализма. Активисты призывали пуэрториканцев воспринимать арестованных как часть семьи и нации. Это позволило кампании по их освобождению стать более массовой, инклюзивной и в конечном итоге успешной — спустя 19 лет президент Билл Клинтон освободил заключенных. 

В авторитарных странах подчеркивать, что человек оказался в заключении по политическим мотивам, и поддерживать его (финансово и информационно) значит напрямую заявлять о несогласии с действиями властей. По сути, это один из немногих способов выразить свою позицию сравнительно безопасно (хотя некоторые автократы запрещают даже жертвовать деньги на помощь политзаключенным). 

К тому же, обращая внимание на произвол в одном конкретном политическом деле, активисты могут указывать и на другие общественные проблемы, требующие внимания и вмешательства. В итоге в жизни гражданского общества участвует больше самых разных людей, а количество тех, кто «вне политики», сокращается. Для автократов узурпировать власть в таком случае становится сложнее. 

Политзеки — это всегда хорошие люди?

На самом деле это, конечно, вопрос: «Можно ли считать политзаключенным Игоря Стрелкова?» — лидера незаконного вооруженного формирования, ответственного за гибель огромного количества людей и осужденного за сбитый пассажирский самолет. Понятие «политические заключенные» и близкие к нему «узники совести» и «жертвы политических репрессий» принято ассоциировать с представителями угнетенных меньшинств, носителями демократических и гуманистических ценностей, борцами за свободу и справедливость.

Именно из-за этих ассоциаций у многих людей возникает почти инстинктивная реакция: мол, Стрелков ведь убийца — какой же он политзаключенный? Разве можно ставить его в один ряд с Синявским и Даниэлем, с Нельсоном Манделой, с Алесем Беляцким, да хоть с тем же Алексеем Навальным?

Но единого определения понятия «политзаключенный» не существует. С середины 1950-х годов ученые, активисты, политики и правоведы предложили почти 400 вариантов. Мировое сообщество в этом вопросе ориентируется на позицию крупных правозащитных организаций из-за их статуса (1, 2), опыта и авторитета. А они признают политзеками не только «приятных людей».

Amnesty International — одна из таких структур. Организация использует несколько терминов для обозначения людей, которые пострадали из-за своих убеждений. 

Под «политзаключенными» Amnesty подразумевает людей, которых преследуют по политическим мотивам, — да, вот так просто. При этом организация допускает, что такие люди могут применять насилие (например, совершать политические убийства) или оправдывать его. Но если это происходит, немедленного освобождения для политзаключенных-преступников обычно не требуют — только быстрого и непредвзятого суда по справедливым обвинениям (то есть за убийство человека, а не за критику власти). 

«Узник совести» — не такой широкий термин. Под ним Amnesty подразумевает не только убежденных оппозиционеров, которые борются с режимом, но и всех, кого лишили свободы из-за их религиозных убеждений; этнической, гендерной, расовой, сексуальной идентичностей; из-за владения языком или финансового положения. Узник совести не может применять физическое насилие (за исключением, например, актов самообороны) и использовать язык вражды по отношению к другому человеку или группе людей. 

Другие правозащитные организации (например, «Мемориал» и его белорусские коллеги) вообще не используют термин «узник совести». Для них существуют только политзаключенные — и те, кто под этот статус не подходит. По их мнению, в большинстве случаев политзеком не может стать человек, который совершал или одобрял насильственные действия (впрочем, здесь тоже есть целый ряд исключений). 

Защита прежде всего тех политзаключенных, которые исповедуют принцип ненасилия, позволяет организациям избежать обвинений в предвзятости или поддержке террористов. А еще — требовать их (то есть заключенных) немедленного освобождения. 

Правда, избежать публичных споров не всегда получается. Например, в 2021 году, когда в России посадили Алексея Навального, Amnesty International признала его узником совести. Потом некоторые активисты обратили внимание организации на его антимигрантские высказывания середины нулевых. Amnesty пришла к выводу, что это была «риторика вражды», и отказалась считать Навального узником совести. Но потом снова пересмотрела решение, объяснив это тем, что люди могут со временем менять взгляды. Ныне Amnesty считает Навального узником совести.

Или вот исторический пример. В 1962 году Amnesty International назвала борца против апартеида в ЮАР Нельсона Манделу узником совести. Но тот стоял у истоков боевого крыла «Африканского национального конгресса» — организации, которая устраивала теракты и готовилась к партизанской войне против режима. Спустя два года Мандела статуса лишился. По его мнению, правительство само провоцировало активистов на применение насилия. Несмотря на противоречивость действий Манделы, в 1993 году он получил Нобелевскую премию мира, а в 2006-м — премию Посла совести от Amnesty International. В 2008 году его убрали из американских списков террористов. 

Узник совести или политзаключенный — в первую очередь статусы политические, а не юридические. Они присваиваются не только по правовым основаниям, но и по дополнительному согласованию той или иной конкретной организации. По сути, это прежде всего акт моральной поддержки. Из него, впрочем, следуют и некоторые вполне практические меры: те, кого правозащитники признали политзаключенными, а также их семьи могут рассчитывать на материальную помощь (за счет пожертвований); им проще получить политическое убежище в других странах.

Любой человек, преследуемый по политическим мотивам, разумеется, заслуживает справедливого к себе отношения и общественного внимания к делу. Для этого нужны независимый суд и верховенство права — и турбопатриоты заинтересованы в них не меньше, чем либералы и леваки. Присвоение таким людям статуса политзаключенных — это еще и способ подсветить тот факт, что всего этого в стране нет, что демократические институты не работают. Некоторые ученые даже полагают, что это должно быть единственной целью.

Но как минимум пока это не так, а ресурсы правозащитников ограничены. Так что не удивительно, если они предпочитают тратить их в первую очередь на тех, кто никого не убивал и не разжигал ненависть и вражду.

Неожиданное открытие, которое мы сделали, пока готовили это письмо

Основатель Amnesty International Питер Бененсон рассказывал, что придумал термин «узник совести» после того, как прочитал новость о задержании двух студентов в Португалии (в 1960-е ею правил диктатор Антониу Салазар). Якобы их задержали после того, как они подняли тост за свободу. Эта история считается «мифом о сотворении» Amnesty.

Но историки так и не смогли найти новостную заметку, в которой шла речь об этих студентах. Когда Бененсон только запускал кампанию «Призыв к амнистии», он не называл имен молодых людей и не сообщал об их дальнейшей судьбе. В интервью 1964 года правозащитник и вовсе говорил, что студенты, сидя в ресторане, не произносили тост за свободу, а обсуждали план государственного переворота.