«С меня, пожалуй, хватит» Нет, это не реакция демократов на победу Трампа, а строчка из песни из нового альбома The Cure — первого за 16 лет. Каким он получился — рассказывает Лев Ганкин
The Cure была одной из важнейших групп 1980-х. После того как пик популярности прошел, Роберт Смит и его напарники продолжили выпускать пластинки (неизменно качественные, но уже не революционные) и давать концерты (всегда впечатляющие, без каких-либо но) — однако поверить, что в 2024 году The Cure запишет альбом, который уже новое поколение музыкальных критиков оценит так же высоко, как «Brat» Charlie XCX, довольно непросто. И тем не менее с «Songs of a Lost World» все сложилось именно так. По просьбе «Медузы» Лев Ганкин рассказывает, как новый альбом вписывается в историю, которую нам уже почти полвека рассказывает Роберт Смит, — и как мир из его песен за эти годы действительно стал «потерянным».
Что остается, когда прекращает звучать музыка? Может быть, эхо? Воспоминание? Настроение? Вайб? Ответ Роберта Смита, лидера The Cure и автора всех песен в альбоме «Songs of a Lost World»: ничего.
«Я остаюсь ни с чем в финале каждой песни» — так звучит последняя строчка подытоживающей пластинку композиции «Endsong». Еще одна песня озаглавлена «And Nothing is Forever» — «Ничто не вечно». The Telegraph подсчитал, что слово «nothing» использовано в «Songs of a Lost World» 22 раза (я насчитал еще больше — 27). Другие слова — лидеры по частоте упоминаний в альбоме: «end» («финал»), «gone» («ушло», «окончено»), «old» («старый»), «alone» («один»), «lose» («терять»), «too late» («слишком поздно»).
Справедливости ради, «love» («любовь») тоже в списке, но всякий раз — в специфическом контексте. «Ничего не осталось от того, что я любил», — тянет Смит в «Endsong»; «ничего не остается, кроме как петь о том, что любовь хрупка», — утверждается в «A Fragile Thing».
Не то чтобы все это было неожиданностью: The Cure и 45 лет назад считались князьями тьмы. «Воспоминания о детских мечтах безжизненно лежат рука к руке со страхом и тенями, а мы плачем на их похоронах», — пел 22-летний Роберт Смит в раннем альбоме «Faith». «Вчера я стал таким старым, что почувствовал: могу умереть» — а это песня «In Between Days», здесь ему 26. Пресса оперативно назвала группу глашатаями так называемого готического рока, что, правда, не понравилось самим исполнителям (музыкантам вообще свойственно презирать стилистические ярлыки, которыми их награждают журналисты, — неудовольствие из-за определения «готик-рок» выражали, кажется, все, к которым оно липло в 1980-е, в том числе Siouxsie & the Banshees, Bauhaus и Sisters of Mercy).
Периодически The Cure стремилась опровергнуть «готический» стереотип не только словом, но и делом: группа гастролировала в передвижном цирке шапито, появлялась в телеэфире в женских платьях и иногда записывала шутливые хиты вроде «The Lovecats» с игривым мяуканьем в вокальной партии. С середины 1980-х Смит и его соратники добавили в свою фирменную сумрачную меланхолию яркие, неотразимые поп-хуки — и вышли на пик с альбомами «Kiss Me, Kiss Me, Kiss Me», «Disintegration» и «Wish».
Именно к этой эпохе новый, выпущенный после 16-летнего перерыва альбом «Songs of the Lost World» отчетливо отсылает и по звуку, и по содержанию. Скажем, фраза «however far away» («как бы далеко [ты ни был]») в «And Nothing is Forever» — прямая автоцитата из «Lovesong», одной из самых трепетных композиций из «Disintegration». Вопреки всем душераздирающим строчкам на тему старения и увядания, голос Роберта Смита примечательно неподвластен возрастной эрозии: он все так же пылко возносится ввысь — как стрельчатая арка в музыкальной архитектуре The Cure, башенный шпиль, венчающий величественную конструкцию гитарных и клавишных пассажей.
По обыкновению группа никуда не торопится. Ее классические альбомы стабильно длились более часа (кажется естественным, что самых громких коммерческих успехов музыканты добились в эпоху компакт-дисков, позволявших поместить в один альбом почти вдвое больше музыки по сравнению с виниловой пластинкой). «Songs of the Lost World» покороче — зато многие треки в нем стартуют с долгих инструментальных вступлений. На панихиде по утерянному миру — заголовок пластинки, кажется, можно трактовать однозначно — спешить уже ни к чему; к тому же благодаря неторопливости The Cure удается остроумно перераспределить эстетическую нагрузку между элементами записи.
Атмосфера здесь создается сугубо инструментальными средствами — торжественными ритмами, жужжащими гитарами, повисающими в воздухе аккордами фортепиано. И лишь затем вокал Роберта Смита (и слова, которые он произносит в микрофон) словно делают контрольный выстрел в наше бессознательное.
Эти слова, как и в былые времена, нередко вдохновлены классической литературой. Если в «How Beautiful You Are», одной из лучших песен из «Kiss Me, Kiss Me, Kiss Me», Смит перекладывал на музыку «Глаза бедняков» Шарля Бодлера, то в «Alone», треке, открывающем новый альбом, заимствует образы из стихотворения «Dregs» Эрнеста Доусона, британского друга и единомышленника «проклятых поэтов» Франции. По соседству, в «I Can Never Say Goodbye», музыкант замахивается и на Шекспира: «something wicked this way comes» — крылатая фраза из «Макбета», символизирующая скорое и неотвратимое приближение опасности (в переводе Михаила Лозинского: «У меня разнылся палец, / К нам идет дурной скиталец»).
То есть на вопрос, что изменилось за 35 лет с альбома «Disintegration» (или даже за 45 — с первых записей The Cure), можно дать тот же самый, излюбленный смитовский ответ: ничего. Или, по крайней мере, почти ничего.
И все же этот ответ будет неполным.
«Something wicked this way comes / To steal away my brotherʼs life» — полная цитата из «I Can Never Say Goodbye» звучит именно так. Обычно тяготеющий к универсальным, обобщенным высказываниям, здесь Смит предельно конкретен: за 16 лет, прошедших с «4:13 Dream», предыдущего студийного альбома The Cure, ушли из жизни его родители и старший брат. Переживание личных утрат, помноженное на привычно пессимистичный взгляд на мир вокруг, похоже, заставило музыканта смиренно принять закрепившийся за ним в массовом сознании образ печального летописца упадка. В «Songs of the Lost World» нет и намека на поп-хит — даже темп ускоряется лишь однажды, в песне «Drone:Nodrone» (но и там в главном хуке поется «down, down, down — Iʼm pretty much done»; «ниже, ниже, ниже — с меня, пожалуй, хватит»).
Кроме того, когда о смерти, отчаянии и разочаровании в окружающей реальности рассуждает щеголь двадцати с небольшим лет с необычной прической, это можно расценивать как проявление присущего юности максимализма, экзальтированную позу. Из уст 65-летнего то же самое звучит иначе — как трезвая констатация факта, как мудрость усталого взрослого человека, обоснованно делающего безжалостные выводы.
Наконец, немаловажный нюанс связан с историческим фоном. Вскоре после выпуска «Songs of the Lost World» Роберт Смит оказался в студии «Эбби Роуд» в компании интервьюера Мэтта Эверитта — их разговор продлился более полутора часов. «Мне повезло ребенком частично застать те невероятные тридцать лет, которые наступили после Второй мировой войны, — сказал в числе прочего лидер The Cure своему собеседнику. — Мир, в котором я появился на свет, шаг за шагом становился лучше. Он развивался по восходящей. Высадка человека на Луну была частью этого процесса — я до сих пор помню, как 10-летним ребенком смотрел на небо. [Но] в 1975 году мне исполнилось 16, мир застопорился и с тех пор движется только вниз. <…> Вот в чем суть этого альбома, вот о чем бьется его сердце».
Пожалуй, это объясняет не только общую специфику творчества The Cure, но и восторг, с которым встретили «Songs of the Lost World» (на момент написания этого текста рейтинг альбома в агрегаторе Metacritic — 93 из 100, по тональности критических отзывов из всех релизов текущего года он чуть-чуть уступает только «Brat» Charli XCX). Да, это первый за 16 лет лонгплей замечательной группы — но дело, кажется, не только в этом.
В 1979-м, 1982-м, 1989-м или 2000-м (навскидку — четыре даты, когда в свет выходили важные записи The Cure) мнение Смита о том, что мир катится по наклонной, могло показаться несколько эксцентричным. В 2024-м, на фоне чудовищных войн, катаклизмов, ядерных угроз, смертоносных эпидемий, мора и глада, слушаешь то, что он говорит (и поет), — и попросту думаешь: ну да.
В этом тексте еще не упоминался трек из нового альбома, который так и называется — «Warsong», «Песнь войны». «Она о том, как мы рождаемся на свет, чтобы воевать, — сказал Смит. — К сожалению, чем старше я становлюсь, тем чаще в этом убеждаюсь. В детстве меня учили верить в лучшее, в то, что люди в целом неплохи, пока не доказано обратное. Но с годами мне все сложнее придерживаться этой точки зрения — факты указывают на то, что она неверна. Люди все время воюют друг с другом безо всякой существенной причины — это так глупо».
Впрочем, Роберт Смит не был бы Робертом Смитом, если бы не добавил в конце еще кое-что: «На мой взгляд, это самая мрачная песня в альбоме. Но в ней классное гитарное соло!»
И в этом он тоже прав. Гитарное соло — работа Ривза Гэбрелса, который некогда долго и плодотворно сотрудничал с Дэвидом Боуи. К The Cure он на постоянной основе присоединился в 2012 году, но только сейчас наконец записал с группой первый полноформатный альбом. Его бесконечно изобретательные партии — от шипящих шугейзовых риффов до колюще-режущих индустриальных ходов — отличительная звуковая особенность «Songs of the Lost World», наряду с фортепиано и синтезаторами Роджера ОʼДоннелла и самого Смита. А также — плотной ритм-секцией Джейсона Купера и басиста-ветерана Саймона Гэллапа (он с короткими перерывами сотрудничает с The Cure со дня основания группы). Возможно, мир и обречен, но для музыкантов это никоим образом не повод опустить руки. Наоборот, его стремительный закат они документируют с необыкновенным усердием, вдохновенно и вовлеченно.
«Когда я был юн, то планировал заниматься музыкой, пока не упаду, — говорил Роберт Смит в недавнем интервью The New York Times. — Просто я не подозревал, что продержусь на ногах так долго».
The Cure — группа исключительной творческой выносливости, о чем не даст соврать ни один из тех, кто хотя бы раз был на ее концерте. Да, последние 16 лет музыканты не выпускали новых записей — зато исправно путешествовали по миру с грандиозными выступлениями, стабильно длившимися по три с лишним часа (часть песен из «Songs of the Lost World» поклонники слышали и раньше — именно в живых версиях). Один такой концерт, в лондонском зале Troxy, состоялся уже после выхода пластинки и транслировался в прямом эфире на ютьюбе: The Cure сперва исполнили новый альбом от начала до конца, потом — дюжину хитов разных лет, после чего дважды вышли на бис, сыграв сначала пять песен (с ранней пластинки «Seventeen Seconds», у которой скоро 45-летний юбилей), а затем еще шесть. Увести Роберта Смита со сцены — сложная, почти невыполнимая задача.
Почему так? Возможно, ответ снова в песне «Endsong»: когда замолкает музыка, не остается ничего. Только она способна заполнить пустоту вокруг. Поэтому она должна продолжать звучать — вопреки всему и как можно дольше.
Стоит ли удивляться, что у The Cure, по словам Смита, уже практически готовы еще два альбома? Он так пока и не упал — а значит, и мы еще побарахтаемся.
Лев Ганкин