«Здесь пугаются куста, собственной тени. Собственного воображения» 30 лет назад началась первая чеченская. Журналистка Галина Ковальская была в Грозном, когда его штурмовали федеральные войска, и освещала теракт в Буденновске. Вот ее история
Ровно 30 лет назад, 11 декабря 1994 года, российская армия вошла на территорию Чечни. Началась первая чеченская война. По оценкам «Мемориала», в первую чеченскую войну погибли до 50 тысяч мирных жителей республики. Гражданские власти не вели официального подсчета погибших и либо ссылались на данные правозащитников, либо занижали количество жертв в разы. Одной из журналисток, освещавших происходящее в Чечне, была Галина Ковальская: она писала репортажи для журналов «Новое время», «Итоги», «Еженедельного журнала» и других изданий. «Медуза» рассказывает историю журналистки и показывает первую чеченскую войну ее глазами.
Этот текст сделан в партнерстве с Russian Independent Media Archive (RIMA). Благодаря этому проекту в публичном доступе появился архив журнала «Итоги» и архив текстов Галины Ковальской.
Первые дни 1995 года обозревательница журнала «Новое время» Галина Ковальская провела в Грозном. «Город мертв, — писала журналистка в своем репортаже из столицы республики. — Там нет целых домов, почти нет людей без автоматов и камуфляжек, а те, что редкими тенями скользят по улицам, сосредоточенно-молчаливы и смотрят только под ноги».
Российская армия в ноябре 1994 года рассчитывала взять Грозный за несколько часов, но этого не случилось. В Чечне начались масштабные боевые действия. Во время штурма Ковальская находилась в осажденном Грозном. Вернувшись оттуда в середине января, она написала репортаж под заголовком «Лесной пожар», а еще спустя год вспоминала о штурме так:
Подвал, куда с криком «Воздух! Прячься!» втолкнул меня чеченский боевик, битком набит русскими стариками. То, что здесь не только старики, я поняла позже. Люди выглядели дряхлыми после трех дней безвылазного сидения без воды, еды, без каких-либо человеческих удобств. Но едва ли не больше они были подавлены ужасом и непониманием случившегося. «Вы были ТАМ? — спросили меня. — Что ТАМ?»
Я рассказала, что у вокзала, метрах в пятидесяти от подвала, догорает бронетехника. Очень много. Я не знала сколько, не успела сосчитать — начался налет. «Трупов много?» — «Несколько лежат на земле. Но, судя по запаху, больше догорают внутри. Вот, нашла у одного». Я показала военный билет. Его осторожно приняли у меня из рук, разглядывали, передавая друг другу.
Вдруг пронзительно закричала женщина, до тех пор отчужденно стоявшая в стороне: «Нет! Неправда! Неправда! Дудаевская ложь! Не может быть, чтобы на нас свои напали!» Это было 2 января 1995 года. Дней через десять район вокзала перешел под контроль российской армии.
С 1991 года Ковальская регулярно бывала в Чечне и привозила оттуда репортажи. Семью журналистки ее командировки не радовали, вспоминает в разговоре с «Медузой» близкий родственник Ковальской на условиях анонимности: «Как можно не переживать, когда родной человек на войну ездит? Но она же не могла не писать. Без этого она бы засохла».
Близкие пытались отговорить Ковальскую от поездок в Чечню, но потом сдались: «Она знала, что нам бы хотелось меньше риска [в ее жизни], — говорит собеседник „Медузы“. — А ей самой хотелось узнавать новое и интересное, хотелось об этом рассказывать. Все войны, [которые освещала], она пережила. Погибла она не на войне».
«Быстро туда — и резко хватать»
Галина Нейфельд (Ковальской она стала после замужества) выросла в семье московских интеллигентов: отец — инженер, мама — историк. Дома, вспоминает друг Ковальской Александр Сорин, о происходящем в стране говорили свободно — обсуждали Сталина и ГУЛАГ, критиковали Брежнева и советскую власть. Окончив школу, Галина поступила на истфак МГУ, где вместе с ней учились Владимир Кара-Мурза — старший (позже он станет известным тележурналистом) и Тамара Эйдельман (она после учебы пойдет работать в школу, в 2020-х станет ютьюб-блогером, российские власти назовут ее «иностранным агентом» за критику их политики и вынудят эмигрировать).
Ковальская, окончив университет, поступила в аспирантуру ИНИОН и защитила диссертацию об истории международного рабочего движения. Она интересовалась Средними веками, эпохой Возрождения, знала четыре иностранных языка и перевела «Три книги о любви» флорентийского философа XV—XVI веков Франческо Каттани. В это время в СССР началась перестройка.
В конце 1980-х Галина Ковальская начала ходить на встречи только появившегося дискуссионного клуба «Московская трибуна» и в конце концов стала членом его правления. Как вспоминает ее друг Сорин, на заседаниях Ковальская, как правило, не выступала, но помогала их организовать. Там, на дискуссиях, проходивших в Доме ученых на Пречистенке, она познакомилась с первыми советскими демократами, тогда еще никому не известными. Туда часто приходили Анатолий Шабад, Галина Старовойтова, Леонид Гозман.
На Пречистенку приходил и физик, создатель водородной бомбы, диссидент Андрей Сахаров, которого за два года до появления клуба освободил из ссылки Михаил Горбачев. Сын Ковальской Степан вспоминает, как ходил вместе с мамой в гости к ее друзьям — там как раз обсуждали академика. Семилетний Степан имени Сахарова тогда еще не знал — чем, по его воспоминаниям, очень удивил мать. «Решили, что это недостаток моего образования: сын здоровый вырос, а до сих пор не знает, кто такой Сахаров», — рассказывает Степан.
В то же время Ковальская помогала с организацией митингов в Москве членам Межрегиональной депутатской группы (МДГ). Сорин в разговоре с «Медузой» вспоминает, как после разгона оппозиционной демонстрации в Тбилиси 9 апреля 1989 года члены «Московской трибуны» решили провести несанкционированную акцию на Арбате. Выступать на ней должен был как раз Сахаров:
Я помню, как мы с Галей где-то добывали мегафон: их тогда нельзя было ни купить, ни взять в аренду. Ни у кого не достать. Они были только у полиции и каких-то силовых служб, [но мы мегафон все равно нашли]. Потом в сумке протаскивали мимо омоновцев на Арбат, к Сахарову.
В 1990 году историк Ковальская уволилась из ИНИОН и окончательно сменила профессию. Раньше она время от времени писала для газеты «Демократическая Россия», а теперь стала полноценным политическим обозревателем журнала «Новое время», куда привела и Сорина, увлекавшегося тогда фотографией. Она помогла другу устроиться бильд-редактором.
Во время одного из главных событий перестройки, так сильно повлиявшей на карьерный путь историка ИНИОН, Ковальская была не в Москве. В августе 1991 года вместе с семьей она отдыхала в Друскининкае на юге Литвы. «На отдыхе мы радио и телевизор не использовали, — вспоминает Степан Ковальский. — [Вдруг во время прогулки] наблюдаем какое-то необычное шевеление людей». Так Ковальские узнали, что в СССР начался госпереворот. Партийная элита отстранила от власти президента Михаила Горбачева, а Государственный комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП) попытался свернуть его курс на перестройку и гласность.
«Начинаем двигаться перебежками от лавочки к лавочке, где люди с радиоприемниками слушают новости. Узнаем, что где происходит. Слушаем литовские новости — нам доброжелательно переводят», — вспоминает Степан. Из радионовостей семья узнала, что со стороны Беларуси, по Гродненскому шоссе, в сторону Литвы якобы шла колонна бронетехники. Тогда журналистка вместе с сыном отправились на рынок, купили копченого мяса и пошли восемь километров через лес — к погранзаставе.
«Приходим к пограничникам [с едой] — они удивляются, — рассказывает Степан. — Галина Яковлевна говорит: „Я российская журналистка. Сейчас [по радио передали] разговор, что сюда идут танки. Давайте мы сейчас тут вместе встанем, будем их встречать. Они по нам не поедут, наверное“».
Пограничники отказались вставать под танки и позвали журналистку и ее сына за стол. «В общем, посидели и пошли обратно, — вспоминает Ковальский. — Танки на Друскининкай так и не поехали: постояли, развернулись и уехали».
Работа в журналистике повлияла на характер Ковальской, говорит ее сын: «Немножко охотничий взгляд [появился]. Откуда берется интересный материал? Вот надо туда. И хватать. Быстро туда — и резко хватать».
«Опыт работы с неизвестным»
В начале 1990-х многие ученые, как и Ковальская, ушли из своих институтов. Некоторые из них отправлялись работать репортерами в горячие точки, вспоминает правозащитник из «Мемориала» Александр Черкасов. Хотя вчерашние ученые и не имели опыта работы в боевых условиях, у них был «опыт работы с неизвестным», объясняет Черкасов. Именно поэтому, считает он, им удавалось не только собирать информацию на местах, но и корректно ее анализировать:
Это применение нормального научного метода в несколько необычных условиях. Аналитика про Нагорный Карабах, статья «Медленный взрыв» [про него же] в том же «Новом времени» летом 1990 года — это Дмитрий Леонов и Олег Орлов. Математик и биолог, одни из создателей правозащитного центра «Мемориал». Несколько недель они работали в Карабахе, где собирали материал.
Военной журналистики, утверждает Черкасов, в России тогда, по сути, не было: «Была журналистика „Красной звезды“ — все по методичке. Но это не есть работа в регионе, где черт-те что происходит, туман войны, — а тебе нужно разобраться и написать об этом».
К началу первой чеченской Ковальская уже побывала на гражданской войне в Грузии, видела боевые действия в Приднестровье, освещала войну в Нагорном Карабахе.
Что увидела Ковальская в Карабахе в 1992 году. Отрывок из репортажа «Нагорный Карабах: правых нет, есть убитые»
В Карабахе перестрелка может вестись только из населенных пунктов: сел и городов. На склоне горы же не установишь орудие! Поэтому армянские села и Степанакерт обстреливаются из азербайджанских сел и Шуши, а азербайджанские села, соответственно, из Степанакерта и армянских сел. И «подавление огневых точек противника» в любом случае означает не что иное, как обстрел населенного пункта, то есть расправу с мирными жителями. А осуществить защиту «своих» мирных граждан нельзя иначе, чем захватив «чужое» село. Так что жертвы среди жителей Карабаха обеих национальностей запрограммированы самим ходом войны. И чем дольше она будет длиться, тем больше людей неизбежно станут беженцами, будут убиты или ранены.
Все карабахцы измотаны, собственно, полувоенным бытом: не хватает горючего, постоянно взрывается газопровод, холодно, а в блокированных городах еще и голодновато.
«Она мало была похожа на отвязного, отважного военного репортера», — вспоминает в разговоре с «Медузой» Сергей Пархоменко, основатель и первый главный редактор еженедельного журнала «Итоги». Ковальская проработала в «Итогах» со дня основания в 1996 году до разгона редакции в 2001-м. «Интеллигентная, спокойная женщина. Больше похожая на школьного учителя или научного работника какого-нибудь НИИ», — описывает журналистку Пархоменко.
Иногда, отрываясь от военных тем, Ковальская делала и политические профайлы. Например, в апреле 1999 года в материале для «Итогов» она написала о Геннадии Зюганове — в тот момент возглавляемая им КПРФ была крупнейшей партией страны, а сам Зюганов на президентских выборах 1996-го получил 40,3% голосов избирателей. В своем материале Ковальская разнесла фактического лидера российской оппозиции тех лет за то, что при нем партия отказалась от левых ценностей.
Что Ковальская писала о Зюганове
Не сказать, что отечественная политическая элита состоит сплошь из «ален делонов» — есть один красавец, и тот Немцов. Но все же с тех пор как российская политика стала публичной, на первых ролях оказываются, как правило, люди, не лишенные своеобразного артистизма и обаяния. У каждого оно, разумеется, свое, рассчитанное на свой круг избирателей. В Жириновском любят непредсказуемость, в Лужкове — неукротимую энергию и жизнелюбие, в Лебеде — силу и основательность. Геннадию Андреевичу в этом не богатом инструментами оркестре достался совсем уж скучный фагот. Неказист, тяжеловесен, вечно напряжен. Улыбается — выходит снисходительно-начальственно, пляшет перед телекамерой с девушкой в кокошнике — а выражение лица такое, словно отчетный доклад очередному съезду читает…
Ведь именно Зюганов, а не кто-нибудь более ухватистый и пригожий удерживает главенство в КПРФ, получает, несмотря ни на что, изрядную порцию голосов избирателей, возглавляет крупнейшую фракцию в Госдуме и, не имея реальных шансов на президентство, надолго гарантировал себе место в политической элите. Каким бы серым и бесцветным ни казался Геннадий Андреевич, это благодаря ему КПРФ окончательно порвала с марксизмом, отошла от «левых» ценностей и взяла на вооружение фундаментализм, национализм и «антипотребительство».
«Она искала свои материалы, своих людей вне Москвы. В Думу ее было невозможно заманить никакими коврижками», — вспоминает коллега журналистки по «Итогам» и «Еженедельному журналу» Александр Рыклин. К главному редактору, Сергею Пархоменко, Ковальская ходила не за надбавкой к зарплате и за отпуском, а «за командировками».
«Она приходила с огромными списками, она торговалась за каждый пункт в этих списках», — рассказывал Пархоменко на «Эхе Москвы». «Мама уехала — это нормальное состояние дома», — вспоминает Степан Ковальский.
«Она всегда писала от людей. Люди ее интересовали больше фактов. Она находила человека, вцеплялась мертвой хваткой и просто выдавливала его как тюбик, в хорошем смысле», — вспоминает ее коллега Рыклин. Ковальская привозила из регионов репортажи о проблемах в интернатах для детей с особенностями развития, о ксенофобии на Дальнем Востоке, о быте жителей Курильских островов, на которые претендовала Япония.
«Галя не ходила в Кремль, — вспоминает Пархоменко. — Галя садилась в поезд и ехала в Сыктывкар или еще куда-нибудь далеко. Там разговаривала с людьми и привозила оттуда живые проблемы этих людей. А потом садилась в другой поезд и ехала на Кавказ. А там война».
«В Шали меня привезли боевики»
Весна 1996 года. Чтобы не выделяться среди жителей Чечни, Ковальская повязывает косынку, а Сорин прячет камеры. После теракта в Буденновске прошел почти год, в марте случилось нападение боевиков на Грозный. В конце апреля российские военные убили Джохара Дудаева. Перехватив сигнал со спутникового телефона президента Ичкерии, они направили ракеты в место, где он находился.
В это же время специальный корреспондент «Итогов» Галина Ковальская и фотограф Александр Сорин решили проехать в заблокированный федеральными войсками город Шали в 25 километрах от Грозного. Своей машины у журналистов не было, а доехать на обычных автобусах, как они часто делали, было уже нельзя.
К ночи Ковальская и Сорин доехали на автобусе до поселка неподалеку от Шали. Местные посоветовали им не пытаться ехать в город в темноте и проводили к префекту села, вспоминает Сорин. Журналисты остановились ночевать у него — вместе с жившими там боевиками. К утру в поселок пришли российские военные — и начали «зачистку».
«Улица в чеченском селе — это глухие заборы слева и справа. Коридор, — вспоминает Сорин. — Вот на такую улицу с одной стороны въезжает бронетранспортер. И с другой [стороны тоже въезжает] бронетранспортер. Медленно, от двора к двору, они движутся к нашему дому. И тут мы думаем, что да, неудачно попали. Если сейчас все это начнут разносить, в процессе никто разбираться не будет [и журналистов не пощадят]».
Префект поселка как-то убедил командира БТР не заходить в дом. Он же помог журналистам организовать поездку в Шали. По словам Сорина, они с Ковальской были единственными журналистами, которые смогли попасть в заблокированный город.
Вот как Ковальская описывала эту поездку в репортаже «Чечня без Дудаева» в мае 1996-го:
В Шали меня, как и обещал [Ширвани] Басаев, привезли боевики. Не тайными тропами, а через «непреодолимый» пост федералов на своей «Ниве». По дороге сокрушались, что не успели вовремя сменить номера на машине. «Часто приходится менять?» — «Раз в две-три недели».
История с Шали знаменательна. Здесь боевики — впервые — возглавили не военную акцию, а кампанию гражданского неповиновения. Они призвали чеченцев не подчиняться завгаевским властям, завгаевской милиции, никаким установлениям и предписаниям, исходящим от Москвы и ее ставленников; отказываться вообще делать что-либо вплоть до вывода войск и общенародных выборов.
В этом же репортаже журналистка описала их с Сориным встречу с чеченским полевым командиром Русланом Гелаевым. Сорин вспоминает, что тогда, весной 1996 года, на трассе в 20 километрах от Грозного чеченский полевой командир «уже примерно поставил их к стенке».
Гелаев сумрачен и держится жестко. Он требует показать «все-все документы» и подозрительно их разглядывает. «Почему здесь клякса?» — «Просто клякса и все. Отстаньте. Мы в город опаздываем».
Повертев документы, Гелаев вынес вердикт: «Видите мою тетрадь? Я сюда записываю всех журналистов, кто у нас был. Я и вас сюда запишу. Если я потом узнаю, что вы связаны с ФСБ или какую-нибудь провокацию устроите, я тогда в Москве вас найду и вам тоже гадость сделаю».
Гелаеву, вспоминает правозащитник Александр Черкасов, работавший в Чечне во время обеих войн, было страшно смотреть в глаза: «Очень жесткий человек. Но страх показывать нельзя. [Нужно вести] спокойный, нормальный, естественный разговор. Если ты боишься, значит, тебе есть чего бояться». Ковальская, по его словам, это хорошо понимала: «Галя, говоря с людьми, нащупывала общую тему, общий нерв или ту линию поведения, ту интонацию, которая была уместна».
Ковальская умела быстро ориентироваться и могла отступить от своих принципов ради безопасности других. В том же 1996 году журналистка отправилась в Чечню вместе с депутатом Анатолием Шабадом — прямо в последние дни перед истечением срока его полномочий. После полугода затишья там снова возобновились боевые действия.
Самолет с депутатом и журналисткой сел не в Ингушетии, а в Минеральных Водах, добираться дальше надо было на машине, рассказывает Александр Черкасов. В аэропорту Ковальская и Шабад познакомились с семьей, которой тоже нужно было в Чечню: они везли гроб с телом родственника на похороны. Все вместе наняли ПАЗ и ночью отправились в республику. Но по дороге пришлось остановиться у блокпоста.
Солдат (дежурный офицер был пьян) забрал у пассажиров паспорта. Члены семьи с гробом оказались грузинами. Шабад по паспорту — армянин. Галина Ковальская — еврейка. «Ночь, автобус, полный иностранцев, и гроб, — рассказывает Черкасов. — Солдат с надеждой спрашивает у Гали: „Ну вообще-то вы русская?“ И Галя, которая всегда в таких случаях отстаивала свою принадлежность, тут единственный раз ответила: „Да, вообще-то русская“». После этого ПАЗ пропустили.
В том же 1996-м Ковальская приехала в Буденновск на годовщину теракта. Самое сильное впечатление на журналистку, побывавшую на нескольких войнах, по ее словам, произвел именно этот город. Вот как она описывала его в репортаже «Наказание для Буденновска»:
Я видела воюющие города. Видела Степанакерт, Цхинвали, Грозный, Шатой. Буденновск другой. Там больше было погибших и разрушений явных. Здесь разрушения глубже, внутри каждого человека. Там приучались жить под стрекот автоматных очередей и буханье разрывов, боялись чего-то конкретного, например самолетов. Здесь пугаются куста, собственной тени. Собственного воображения. Дело не в трусости и бесстрашии. Человек способен привыкнуть ко всему — к войне, к постоянному соседству со смертью. Буденновская травма иной природы.
Жара прошлым летом сводила с ума. И Буденновск, только что переживший трагедию, казалось, лишился рассудка. Воздуха просто не было — все заполнил трупный запах. Мы с коллегами бродили вокруг искалеченной больницы, внутрь ходу не было, подозревали, что все заминировано. Обсуждали новые подробности: как отпускали заложников, по какому маршруту теперь движется колонна басаевцев. Гадали: дадут уйти или накроют вместе с оставшимися заложниками и многочисленными журналистами?
«За политическими обстоятельствами, процессами, конфликтами она видела абсолютно реальных людей и абсолютно реальные места. Все это для нее было совсем не абстрактно, — вспоминает бывший главный редактор „Итогов“ Сергей Пархоменко. — Для нее война — это люди, с которыми она была знакома».
Рассказ об одной ошибке Ковальской
[Депутат Госдумы, уполномоченный по правам человека] Сергей Ковалев взял рацию у дудаевских охранников и по ней обратился к российским военнослужащим с призывом сдаваться в плен. За это Ковалева потом объявят «предателем», его будет склонять министр обороны Павел Грачев и помянет недобрым словом в своей книге генерал Трошев. Однако в тот момент все мы, включая Ковалева, видели одно: наши парни зазря горят в танках. Плен — единственная для них возможность уцелеть.
Это — цитата из текста «Штурм и глупость», который Галина Ковальская написала спустя девять лет после штурма Грозного. Именно этот ее материал, а не репортажи из Чечни вспоминают чаще других. В основном потому, что ссылаться на него принято среди пропагандистов, критикующих работу Ковалева в Чечне. На этом фрагменте из текста Ковальской теперь держится провоенный пропагандистский нарратив о правозащитниках, которые предали на той войне российских солдат.
Прямых доказательств тому, что Ковалев действительно призывал военных сдаваться в плен, нет. Правозащитники из «группы Ковалева» заявляли, что эта история выдумана. Хотя уполномоченный по правам человека действительно пытался обращаться к военным во время новогоднего штурма Грозного по рации, с помощью которой чеченцы ловили переговоры российской армии, он, по словам правозащитников Александра Черкасова и Олега Орлова, лишь призывал военных прекратить штурм города. Но эти попытки оказались безуспешными. Ковальская не упоминала об этом эпизоде в своем репортаже из Грозного в 1995 году.
Сразу после штурма депутаты Госдумы (тогда большинство было у коммунистов и их союзников) обвинили Ковалева в том, что он выступал на стороне чеченцев. В марте его сняли с должности уполномоченного по правам человека. Сам правозащитник в интервью «Эху Москвы» позже назвал историю, описанную Ковальской, «журналистской аберрацией» и «женскими эмоциями» и добавил, что ни в чем не винит журналистку: «Я очень дружил с Ковальской и продолжаю относиться к ней с глубочайшим почтением».
«Журналист, даже талантливый, не застрахован от ошибок. Тем более журналист, пишущий о войне, — считает Александр Черкасов. — [Ковальская] не присутствовала при радиопереговорах, это было написано со слов третьих лиц».
* * *
В мае 2003-го редактор «Еженедельного журнала» Александр Рыклин уговаривал Галину Ковальскую не ехать в очередную командировку на Кавказ, где шла уже вторая чеченская война, а вместо этого отправиться в Читу — посмотреть, как тушат ежегодные лесные пожары. «Я как-то тревожился, — вспоминает Рыклин. — Говорю: на фиг, не надо тебе ни в какую Чечню. Смотри, какая интересная история».
О лесных пожарах Ковальская никогда не писала. В эту поездку она должна была отправиться со своим бессменным фотографом Александром Сориным, который вместе с ней перешел из «Итогов» в «Еженедельный журнал». Но того в последний момент отправили в другую командировку, и вместо Сорина работать в Читу вместе с Ковальской поехал другой ее бывший коллега по «Итогам», ездивший с ней и в Чечню, Руслан Ямалов.
В пожарный вертолет Ми-26, который 3 мая вылетал на тушение пожара в поселке Маковеево Читинского района, сели 12 человек: семь членов экипажа, сотрудник Читинской авиабазы охраны лесов Владимир Турицын, журналисты телеканала «Россия» Юлиана Находкина и Константин Козарь, репортер Галина Ковальская и фотограф Руслан Ямалов.
По пути к месту, где можно было набрать воду, Ми-26 потерял управление, упал и загорелся. Все пассажиры погибли.
В некрологе Ковальской и Ямалову их коллега Анна Политковская писала, что потеряла людей, с которым можно было обсудить войны в Чечне и рассчитывать на понимание:
Руслан был немногословен, очень сдержан, никогда не выпендривался (как многие фотокоры перед пишущими) и душевен.
Галя была одна из немногих, число которых можно пересчитать по пальцам одной руки — на всю журналистскую Москву. Журналист-интеллигент с раз и навсегда очерченным взглядом на мир, не допускающим смертоубийство по этническому признаку и политцелесообразной воле высшей власти.
В 2003 году Ковальская посмертно получила премию имени Андрея Сахарова, которому в конце 1980-х несла мегафон на митинг. Ее наградили «за журналистику как поступок». «Все знали, что есть очень хороший журналист Галя Ковальская», — сказал на памятной церемонии председатель жюри премии Алексей Симонов:
Когда она погибла, оглянулись и вдруг поняли, что в журналистике образовалась огромная дыра. Потому что оказалось, что Галя делала эталонную журналистику.
«Медуза»
«Медуза» — это вы! Уже три года мы работаем благодаря вам, и только для вас. Помогите нам прожить вместе с вами 2025 год!
Если вы находитесь не в России, оформите ежемесячный донат — а мы сделаем все, чтобы миллионы людей получали наши новости. Мы верим, что независимая информация помогает принимать правильные решения даже в самых сложных жизненных обстоятельствах. Берегите себя!