«Я там был. Не хочу больше на это смотреть» Живущий в США журналист решил показать сериал «Чернобыль» своему отчиму — и случайно выяснил, что тот был ликвидатором

Слава Маламуд — журналист и учитель математики из Приднестровья, живущий в США. Он пересказывает в твиттере каждую серию «Чернобыля», его треды собирают десятки тысяч лайков, их ретвитит сам создатель сериала Крейг Мейзин. Маламуд решил показать сериал своему отчиму — и случайно выяснил, что тот был ликвидатором аварии на Чернобыльской АЭС, о чем никогда не рассказывал — и сейчас не хочет вспоминать.

Слава Маламуд родился в городе Бендеры в Молдавской ССР. Сейчас ему 45 лет, он живет в Балтиморе, штат Мэриленд, преподает математику в школе и пишет о хоккее для сайта The Hockey News.

Я вырос в той части Молдавии, которая называется Приднестровье, сейчас это такое независимое квазигосударство. Мы эмигрировали в США в начале приднестровской войны — в начале 1990-х — в качестве беженцев, мне тогда было 17 лет. Я 13 лет работал собственным корреспондентом в Северной Америке газеты «Спорт-Экспресс» и сейчас иногда пишу о спорте, — правда, больше уже на английском и вдобавок к основной работе: я преподаю математику в школе.

Про сериал «Чернобыль» я много слышал, потом посмотрел, когда тут были длинные выходные в Америке, и решил поделиться [с читателями в твиттере] своими мыслями — не как специалист, а как человек, который жил в ту эпоху, который видел все это своими глазами; у меня очень яркие воспоминания о ней. Я всегда смотрю западное кино и сериалы о российской и советской жизни критическим взглядом: они часто перевирают какие-то события или путают детали. Скажем, популярный сериал «Американцы», который мне очень нравился, — там тоже можно было придраться к каким-то мелочам. Это немного развлекает.

Когда я посмотрел «Чернобыль» — а 1986-й для меня очень памятный год, я все эти события хорошо помню, — меня поразило, насколько мало там вещей, к которым можно придраться. Это касается не только интерьера, одежды и так далее — видно, что люди очень серьезно поработали над всем этим. Удивительно, как аутентично выписаны персонажи в плане менталитета советского человека — насколько это возможно для западных сценаристов. Насколько я знаю, человек, который написал это, американец, он не имеет никакого отношения к России. Поэтому и удивительно, как правдоподобны характеры и поведение персонажей.

Ну и, естественно, детали, там их невероятное количество. Даже непонятно, зачем они это сделали — ведь их целевая аудитория этого даже не заметит. Я-то вижу, что номерной знак машины в кадре — это действительно номера Киевской области. Кто это заметит в Америке или в Англии? Поэтому и поразительно, с каким уважением и дотошностью создатели сериала подошли к своей работе.

Когда я был спортивным журналистом, то в силу специфики профессии смотрел фильмы типа «Легенда № 17» или «Движение вверх»; и я не мог понять: как это возможно, что есть очень хорошо задокументированные события, многие участники которых живы, а в результате все равно так сильно переврали реалии, причем о своей собственной стране — не чужой? Почему российские сценаристы не уважают собственную историю так, как ее уважает какой-то американец из Бруклина? Мои коллеги общались со сценаристами [российских фильмов о спорте], и они говорили: ну, мы же не снимаем документальный фильм. Но есть разница между художественным допущением и откровенным перевиранием фактов и деталей. Мне кажется, Крейг Мейзин эту границу увидел, а отечественные сценаристы ее намеренно переступают, с какой-то собственной мотивацией. Это, наверное, имеет какое-то отношение к политике или другим месседжам, которые они хотят донести. Но Мейзин, у которого не было никакой мотивации делать свою версию событий, в силу каких-то своих убеждений решил сделать продукт именно такого качества. (В специальном подкасте, посвященном сериалу, его создатель Крейг Мейзин объяснил, что реалистичность деталей — это дань уважения авторов к людям, пережившим чернобыльскую катастрофу — прим. «Медузы».)

В свое время на меня произвел большое впечатление фильм «Одиночное плавание», такой советский боевик про карате, по сути. Там были персонажи-американцы, их играли в основном прибалты из-за их «западного» имиджа. И я как сейчас помню, что там был американский генерал, который играл в гольф в кепке футбольной команды Университета Айовы. То есть даже тогда советские режиссеры могли делать такие аутентичные вещи, давать детали, которые обычный советский зритель, возможно, и не узнает, но которые на подсознательном уровне работают, и ты понимаешь, что перед тобой действительно американец — не карикатурный, а настоящий. А сейчас у них какие-то другие приоритеты: они рассказывают не настоящую историю, а какую-то свою. Даже на примере этих фильмов про спорт, про Харламова или про баскетбол видно, как режиссер показывает, что это значит для него, а не для тех людей, которые там были. Поэтому персонажи получаются картонными, сошедшими с плаката, а иностранцы — с карикатуры. На первое место выходит пропаганда, а не искусство.

А то, что делает Мейзин, — это настоящее искусство. Он переселился в головы людей из другой страны, из другой эпохи. Видно, что на него произвела большое впечатление книга [Светланы] Алексиевич. (История жены пожарного Людмилы Игнатенко в сериале — из первой главы книги Алексиевич «Чернобыльская молитва» — прим. «Медузы».) А в предпоследней, четвертой, серии видно, что большое влияние на него оказал [советский] фильм «Иди и смотри»; очень много оттуда взято прямо покадровых цитат. Я не стал объяснять об этом в своем треде, потому что для американцев отсылка к «Иди и смотри» наверняка ничего не скажет, но для меня как человека, выросшего в 1980-е годы, эти цитаты были хорошо заметны. У Мейзина это прямо труд любви, а не заказ министерства культуры — или как это в России работает.

Мой отчим, подполковник в отставке Владимир Вейцман, который живет в штате Нью-Йорк, все время смотрит Первый канал, поэтому я просто хотел, чтобы он посмотрел нормальное кино. Вот, говорю, тебе фильм с русским дубляжом, посмотри, какая там советская военная техника. Мне было интересно, насколько они точно передали военную форму, он ведь в этом деле эксперт. И вдруг мой отчим мне заявляет: а я там был, не хочу больше на это смотреть. И я как-то ошалел, потому что он не то чтобы скрытный, он рассказывал про свою службу, как он служил в Дальневосточном военном округе, но об этом он ничего не говорил.

Выяснилось, что в мае 1986 года, через две или три недели после взрыва, ему позвонили и подняли по тревоге. И он сначала даже не поверил, подумал, какая-то ошибка. Ему сказали: поднимай все химические войска и выдвигайся в Киевскую область. И вот он повез туда, в Припять, отряд ликвидаторов из Молдавии. А поскольку он был из старшего комсостава — он тогда был капитаном в майорской должности, командир дивизиона, — его поставили заместителем коменданта района.

Это был май, продолжалась эвакуация сел вокруг Припяти. Его назначили ответственным за эвакуацию, он следил за отправкой автобусов и ловил мародеров. Там началось сильное мародерство: одну деревню уже вывезли, соседнюю еще нет — люди просто приходили в пустую деревню и забирали все, что им понравится. Он рассказал, что им всем писали дозу в 25 рентген, даже не глядя на дозиметр: как он потом понял, это просто была максимальная доза [которую можно было набрать за командировку], а сколько они на самом деле получили, никто не знает. И если ты зашкалил за максимальную дозу, то не отправлять же тебя обратно, люди-то нужны.

Отчим пробыл там всего две или три недели, а потом его отправили обратно в Молдавию, потому что на это время были запланированы совместные учения СССР и Болгарской народной армии и их решили не отменять, чтобы не давать повод для лишних разговоров. Его отправили руководить артиллерийским дивизионом. Ему повезло, конечно, — остальные химвойска остались дальше ликвидировать [последствия аварии на Чернобыльской АЭС], а его как старший комсостав отправили на учения обратно на полигон в Тирасполь.

Мой дед был морским пехотинцем, он служил в Крыму и никогда про войну ничего не рассказывал, кроме одного случая — когда в конце 1980-х напился. А отчим служил в мирное время, но все равно у него об этом остались довольно тяжелые воспоминания. Но рассказывать о Чернобыле кому-то кроме меня он отказался по очень советской причине: «Я подписывал документ». Уговоры, что это все было давно, что Советского Союза больше нет, на него не подействовали: «Это как присяга».