Что человек может противопоставить жестокому насилию со стороны государства? Максим Трудолюбов разбирается в этом на белорусском примере — и советует книги о самосохранении в лагерном государстве

Массовые протесты в Беларуси продолжаются почти неделю, и для истории страны они уже уникальны. В первые дни власть попыталась подавить несогласных с помощью грубой силы, однако это не только не помогло, но, похоже, еще больше подхлестнуло многих людей. Для них брутальная жестокость оказалась последней каплей, не совместимой с дальнейшей аполитичностью. Колумнист The New York Times и редактор «Медузы» и The Russia File Максим Трудолюбов считает, что сила, показанная белорусской властью, на самом деле свидетельствует о бессилии режима Лукашенко. И в то же время предостерегает от надежд на наказание: даже в случае смены власти справляться с последствиями насилия жертвам, с большой вероятностью, придется самим. Впрочем, способы сделать это хорошо описаны.

Наверняка многие понимали, что правивший 26 лет Александр Лукашенко будет драться за свою власть, но то, как он это делает — напуская на собственных граждан спецназ и ОМОН, готовых унижать и демонстрировать показную жестокость, — многое говорит о построенной им системе. 

Почему вооруженные люди вообще могут так себя вести? Кто и как мог их заставить? Конечно, имеются технические ответы — кто-то же руководил их боевой и политической подготовкой. Но есть и более важные, системные. Итальянский писатель Примо Леви, переживший Освенцим и всю жизнь пытавшийся осмыслить свой опыт, считал, что все тоталитарные системы устроены похожим образом. 

Слабость иногда побеждает силу

Леви полагал, что «лаборатория» тоталитарного государства, уменьшенная и доведенная до логических пределов его копия, — это лагерь. Лагерь — это система, где все полномочия и привилегии («пайки») даются сверху и где контроль снизу невозможен. «Все привилегированные, почувствовав опасность, бросаются на защиту установленного порядка… потому что привилегия по определению защищает и охраняет привилегию», — пишет Леви в книге «Канувшие и спасенные». 

Силовики — это те, кто получил от начальства право применять силу, то есть привилегию. Но в то же время это люди, зависимые от начальства во всем, что касается их статуса. В общем, те же узники. И если у начальства слабеет доверие к «защитникам режима», руководство стремится отрезать силовикам путь к отступлению, сделав их соучастниками преступлений. 

Даже имеющиеся, собираемые хаотично свидетельства из Беларуси подтверждают, что ОМОН и спецназ защищают свои привилегии («нам платят не 900, а 5000 рублей»), унижают жертв («животным обзывали») и демонстративно применяют силу. Навязывание сниженного образа человека, принижение его мотивов (по мнению Лукашенко, протестуют «люди с криминальным прошлым, обкуренные и безработные») говорит о том, что режим отстаивает свой казарменно-тюремный строй, в котором полномочия и пайки распределяются только сверху. О расчеловечивании жертв как необходимом шаге на пути применения силы писал и Александр Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ»: мучить легче того, кто уже не вполне человек.

Жители Беларуси попытались перевернуть эту пирамиду пайков — они отнеслись к ритуальным «выборам» как к настоящим, чтобы самим стать источником полномочий. Режим ответил насилием, но сама показная жестокость при подавлении протестов означает, что начальство не доверяет силовикам и потому стремится привязать их к себе «по-плохому». Это признак внутренней слабости, а не силы. Как бы выспренно это ни звучало, но безоружные и «бессильные» жители Беларуси только что показали, что они сильнее вооруженных силовиков. Это и есть «сила бессильных», о которой когда-то писал диссидент и первый президент независимой Чехии Вацлав Гавел. 

Правда не всегда побеждает оправдания

Под влиянием извне насилие в Беларуси, вероятно, будет сдержано. И Европейский Союз, и Россия хотели бы сохранения в Беларуси «исправленного» статус-кво: они видят больше рисков от крушения режима Лукашенко, чем от его — хотя бы временного — удержания у власти. Осторожное движение в этом направлении уже началось и власти Беларуси выпускают задержанных. 

Отложенная на много лет, «опоздавшая» революция в Беларуси происходит совсем не в тех условиях, в каких проходили те революции конца 1980-х — начала 1990-х. В мире больше нет большого и спасительного «Запада», который примет и защитит. 

В интересах основных внешних сил — ЕС и России — снижение напряженности и постепенное, мягкое разрешение конфликта. Это означает, что даже в случае ухода Лукашенко, новые власти вряд ли смогут занять радикальные позиции по отношению к тем, кто совершал преступления при старом режиме. Тяжелый опыт насилия останется, но с большой вероятностью жертвам придется иметь с ним дело, не надеясь на большой «суд победителей» над палачами. С высокой вероятностью силовикам удастся избежать ответственности — именно в силу отсутствия большого Запада и в силу готовности России принять к себе защитников режимов в соседних странах. Так уже было с участниками подавления украинского Майдана.

Это, впрочем, нисколько не снижает значимости белорусских событий. Сила уже была применена, и в Беларуси уже есть жертвы насилия, которым нужна помощь, и уже есть преступники, которым нужен суд. «Кого пытали, тот не забудет об этом до самой смерти… Червь унижения будет грызть его постоянно. Вера в человечность, давшая трещину после первого удара по лицу», — писал философ Жан Амери, человек, родившийся в Австрии с немецким именем (Ханс Майер), но впоследствии изменивший его на французский лад.

Правозащитник Павел Чиков предполагает, что постлукашенковская Беларусь вступит в Совет Европы и тогда юрисдикция Европейского суда по правам человека распространится на последнюю неохваченную страну Европы. «Это вдохнет новую жизнь в институты защиты прав человека в Европе и подтолкнет обновление ЕСПЧ и мощнейшую реформу правоохранительной и судебной системы Беларуси», — пишет Чиков. 

Как преступники будут оправдываться? Рефрен, вероятно, будет тот же, что у всех лагерных режимов: мы были воспитаны в беспрекословном подчинении тем, кто стоял над нами; мы были одурманены лозунгами, нас пьянили церемонии и манифестации; нам вдолбили в голову, что все, что делается во имя нашего народа — справедливо. 

«Правда» преступников обычно состоит из таких аргументов: «мы защищали страну», «нас окружали враги», «сопротивление при тоталитарном режиме невозможно», «если бы я отказался, на моем месте оказался бы кто-то еще более жестокий», «начальство вело себя хуже нас» и, конечно, «мы исполняли приказ». Иногда таких аргументов оказывается достаточно, не всегда случается Нюрнберг и даже Гаага.

Поэтому жертвам нужно будет полагаться не только на юристов и жалобы в ЕСПЧ, но и на самих себя. Для всех, кто пережил насилие, может быть ценен опыт тех, кто столкнулся с ним в предельной, иррационально жестокой форме, потому, что некоторые из переживших — например, психиатр Виктор Франкл — оставили после себя пути преодоления травм и страданий. И еще более важно это для граждан тех стран, где до победы над насилием и наказания преступников совсем далеко. Авторы, пережившие опыт жизни в таких условиях, рассказывают, как можно избежать прямого противостояния с превосходящей силой — и сохранить при этом не только тело, но и дух.

Что еще об этом почитать

Франкл В. Человек в поисках смысла. М.: Прогресс, 1990

Одна из самых светлых книг о перенесенном насилии. Психиатр Виктор Франкл, который три года провел в нацистских лагерях и потерял всех своих близких, после войны разработал терапию, основанную на собственных прозрениях о смысле жизни в условиях крайней безысходности. Фундаментальным человеческим свойством Франкл считал не стремление к превосходству или к удовольствию, а стремление к смыслу. (Книга есть в открытом доступе.)

Юрчак А. Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение. М.: Новое литературное обозрение, 2017.

Опыт жизни при заведомо трудном, готовом к насилию режиме совсем с других, антропологических позиций описывает Алексей Юрчак. Его анализ поведения людей, живших при «позднем социализме» (середина 1950-х — середина 1980-х годов), демонстрирует, как человек может уходить от прямого столкновения с превосходящей силой государства, избегая стереотипных представлений о том, что при «плохих» режимах неизбежны крайности, например полное подчинение против открытого сопротивления. 

Милош Ч. Порабощенный разум. СПб.: Летний сад, 2011. 

Еще один взгляд на проблему сосуществования с режимом, это политико-философское эссе поэта Чеслава Милоша. Это взгляд человека, покинувшего свою страну и пытающегося понять и описать жизненные пути нескольких друзей-интеллектуалов, выбравшие — каждый свой — способ противостояния или сотрудничества с режимом.