«Мы спасением жизни занимались, понимаете?» Реаниматолог Борис Теплых был членом консилиума по лечению Алексея Навального в Омске. Мы поговорили с ним о том, что там происходило

Одним из московских врачей, участвовавших в консилиуме по лечению Алексея Навального, был Борис Теплых, заведующий отделением анестезиологии-реанимации № 1 НМХЦ им. Н. И. Пирогова. После возвращения из Омска в Москву Теплых написал у себя в фейсбуке пост в защиту врачей, которых упрекали в том, что они намеренно не отпускают Навального в Германию и не могут своевременно поставить ему диагноз. Омские врачи заявляли, что состояние Навального вызвано «нарушением углеводного баланса». Окружение Навального сразу говорило о возможном отравлении — позже это подтвердила немецкая клиника «Шарите», куда Навального перевезли из Омска. Спецкор «Медузы» Светлана Рейтер поговорила с Борисом Теплых о том, что он делал в Омске и могли ли Навального отравить.

Комментарии «Медузы» приведены курсивом.

— За секунду до нашего с вами разговора клиника «Шарите» сделала заявление о том, что Навальный был отравлен веществом из группы ингибиторов холинэстеразы. Наши врачи отравляющее вещество искали?

— Искали. 

— Из группы ингибиторов холинэстеразы?

— Первым делом искали. 

— И не нашли?

— Нет, не нашли.

— А как так получилось, что наши искали и не нашли, а немцы нашли? Такое в принципе может быть?

— Это маловероятно. Но надо иметь в виду: у нас искали криминалисты-токсикологи, а у них — суперхимики, которые занимаются боевыми отравляющими веществами. Немного разные вещи.

— Пишут, что в клинике «Шарите» ему ввели атропин. 

— Мы тоже вводили атропин.

В качестве антидота при отравлении ингибиторами холинэстеразы, включая фосфорорганические соединения, применяется атропин. Его получает и Алексей Навальный. В тяжелых случаях атропин вводится в больших дозах в течение нескольких дней.

— И не помогло?

— Он же все-таки стабилизировался.

— В заявлении «Шарите» указано, что Навального ввели в искусственную кому. 

— Это было сделано еще в Омске. Навального ввели в медицинскую кому через десять минут после поступления.

— Но вы, кажется, писали, что у него была кома неясного генеза. 

— Он поступил с комой неясного генеза. 

— И вы его потом «подгрузили».

— Да. При коме неясного генеза всегда человека «выключают», чтобы спасти остатки сознания.

Однако даже к вечеру 20 августа Минздрав Омской области сообщал, что Навальный «находится в состоянии естественной комы, продолжается искусственная вентиляция легких».

— Как вы сами оказались в Омске?

— Позвонило руководство, спросило, нет ли у меня категорических противоречий с тем, что мне предложат полететь. Категорических противоречий у меня не было.

— Но вы же понимали, что летите не к простому пациенту, что в дело вступит политика.

— Нет, не понимал. Я же летел доктором к пациенту.

— И вот вы узнаете, что вам надо к нему лететь. Как все происходит дальше? Вам приносят билет, вы едете в аэропорт?

— Нет. Была организована видеоконференция с врачами, нам рассказали о состоянии пациента. Мы на этой видеоконференции поняли, что нужно лететь, что много неясного. Мы выработали тактику лечения — пока летели. Параллельно ждали ответ от токсикологов. Через несколько часов мы были в Омске.

В сообщении омского Минздрава говорилось, что для проведения расширенного консилиума в Омск «по приглашению региональных специалистов и просьбе близких Навального приедут анестезиологи-реаниматологи и нейрофизиологи НМХЦ им. Н. И. Пирогова, НМИЦ нейрохирургии им. академика Н. Н. Бурденко».

— Почему с вами не полетели токсикологи?

— Токсикологи были на месте. Самое главное для токсикологов — ответ лаборатории, потом они занимаются подсказками, как лечить. Их задача — выявление возможных проблем, их подтверждение либо исключение. Токсикологи из Москвы всю ночь были со мной на связи, они мне рассказывали, что исключили.

— Токсикологи из какого учреждения?

— Из Московского медицинского центра судебной медицины. Их лаборатория работала.

— Что они исключали?

— Они исключали большой спектр препаратов. С их слов, в первую очередь проверили фосфорорганические вещества и исключили их. 

— Но, если верить «Шарите», они пропустили одно из них.

— Давайте подождем, посмотрим, что найдут в «Шарите».

В заявлении клиники «Шарите» говорится, что «клинические данные свидетельствуют об отравлении веществом из группы ингибиторов холинэстеразы. Конкретное вещество пока неизвестно, начата дальнейшая серия всесторонних тестов». На это заместитель главного врача больницы скорой медицинской помощи № 1 в Омске Анатолий Калиниченко сказал «Интерфаксу»: «Я сейчас не могу откомментировать этот вопрос. Конечно, мы будем разбираться: мы ошиблись или лаборатория, или это все дезинформация».

— Что было понятно про состояние Алексея Навального по первой видеоконференции, в которой вы приняли участие?

— Было понятно, что у пациента есть тяжелые метаболические проблемы, есть кома неясной этиологии. И поскольку вопросом исключения воздействия внешних факторов занимались токсикологи — мы отрабатывали другие варианты, которые мы могли отрабатывать исходя из нашего знания и опыта.

— А в чем заключались метаболические проблемы?

— Я не знаю, как вам о них рассказать в рамках законодательства о защите врачебной тайны. Были тяжелые метаболические расстройства.

— Снижение сахара?

— Различные тяжелые метаболические расстройства.

— Токсикологию вы исключили, потому что ею занимались токсикологи?

— Мы ее не исключили. Повторюсь, токсикологией занимались люди, которые компетентны в этом вопросе. Мы не компетентны в этом вопросе, нас позвали заниматься другими проблемами — вне токсикологии.

— При этом главный врач больницы в Омске довольно уверенно говорил, что это не отравление. 

— Он говорил немного по-другому, я стоял рядом и все слышал. Он говорил, что у нас нет данных, потому что токсикологи ничего не нашли, и поэтому мы отрабатываем другие версии.

«Окончательно был исключен диагноз „отравление“ на основании химико-токсикологической экспертизы», — такой комментарий главврача омской больницы Александра Мураховского передала РБК пресс-служба регионального минздрава. Заместитель главврача Анатолий Калиниченко выразился в разговоре с журналистами более осторожно: «На сегодняшний день из тех исследований, которые были выполнены, ядов не выявлено в крови или моче. <…> Поэтому в настоящее время диагноз „отравление“, наверное, где-то остается в подкорке нашего сознания, но мы не считаем, что пациент перенес отравление». Об отравлении Навального с первых минут говорила его пресс-секретарь Кира Ярмыш.

— Кроме нарушения углеводного баланса…

— Там не только нарушение углеводного баланса было, еще раз говорю. Там были нарушения метаболического баланса, они были достаточно глубокими, было много тяжелых расстройств.

— Можно ли допустить, что отравление, о котором сейчас говорят в «Шарите», может спровоцировать такие расстройства?

— Может. Поэтому мы задавали токсикологам вопросы об этом.

— В заявлении клиники «Шарите» указано, что, предположительно, Алексей Навальный был отравлен ингибиторами холинэстеразы. Как им удалось это определить?

— Метод исследования они не назвали, как и само вещество.

— Вы говорите, что вводили Навальному атропин. Он ведь срабатывает как антидот против отравляющих веществ.

— Мы вводили атропин, потому что были показания к этому.

— В чем они выражались?

— В различных изменениях. Не как антидот, а потому что были показания.

— При каких показаниях обычно вводится атропин?

— [Показания] различные. Можем почитать инструкцию, но это займет много времени. 

— Почему изначально понадобился консилиум с вашим участием? Врачи из больницы в Омске были в чем-то не уверены?

— Конечно. У них были сомнения в постановке диагноза, поэтому они и запросили специалистов. Они запросили специалистов, мы приехали и в свою очередь запросили специалистов — так делается всегда, если сложный диагноз. Консилиум все расширялся и расширялся, к нему присоединялось все больше и больше врачей — и по видеоконференции, и лично. Но это не было размазыванием ответственности, приглашались специалисты, которые действительно были нужны. Не было такого — давайте пригласим всех докторов наук Омска, чтоб был консилиум из сотни человек. Вызывались специалисты, которым задавались конкретные вопросы: неврологи, эндокринологи, токсикологи, кардиологи. Если нужен был специалист более узкого профиля, например невролог, занимающийся деятельностью определенной части головного мозга, то и его звали. Еще раз говорю: мы занимались отработкой ситуации, если человек болен. Задавая вопросы токсикологам, мы параллельно отрабатывали другие версии.

— А токсикологи не принимали участие в консилиуме?

— Почему? Принимали. Навальный лежал в отделении токсикологии, заведующий отделением участвовал в консилиуме.

— Навальный с самого начала дышал с помощью аппарата ИВЛ? 

— Да. Аппарат «Хирана».

— Не очень новая модель.

— Да нет, это неплохой аппарат среднего класса, достаточно новая модель. Обычно тяжелых повреждений легких в отделениях токсикологии нет, поэтому там аппараты экспертного класса не требуются. Если необходим такой аппарат, он доставляется специально. В общем, «Хирана» — распространенный в российских больницах аппарат, словацкое производство, уверенный средний класс. 

— Его мощностей было достаточно?

— На тот момент да.

— Как строилось ваше общение с семьей Навального?

— Я общался только с [женой] Юлией и его братом [Олегом Навальным]. Они вели себя максимально корректно и достаточно уравновешенно. Задавали правильные вопросы — без эмоций, спокойно.

— Много внимания вызвала фотография, на которой трое мужчин в штатском сидят в кабинете главного врача. Вы этих людей видели?

— Да, видел. 

— Что это были за люди?

— Нормальные люди, из спецслужб. Вам не кажется, что они должны первыми приезжать, если есть подозрение на отравление? Какое-то странное удивление вызывает появление людей в штатском при подозрении на отравление. Которые тут же стали опрашивать врачей, снимать показания. Получается, работай — плохо, не работай — тоже плохо. Они обязаны там были быть.

— А это были сотрудники СК или ФСБ?

— Не знаю, меня не опрашивали.

— Вы предполагали возможное изменение уровня холинэстеразы у Алексея Навального?

— Были признаки холинергического криза, мы исключали причину. Опять же что такое холинергический криз?

— Не знаю.

— Это нарушение метаболизма. Вы понимаете, мы — святые люди. Токсикологи там были, и несмотря на применение отравляющего вещества, если оно там было, мы спасли ему жизнь, чем позволили ему доехать до «Шарите». Мы спасением жизни занимались, понимаете?

— А как спасали?

— По-разному.

— Капельница с глюкозой была ему сделана? Есть временной отрезок для введения глюкозы?

— Да. Минуты. 

— Если допустить, что у него была гипогликемическая кома…

— То после нормализации уровня глюкозы могли быть глубокие нарушения метаболизма.

— Транспортировка Алексея Навального, на ваш взгляд, была оправданна?

— Понятно было, что его надо транспортировать в клинику более высокого уровня, в этом ни у кого не было сомнений. Но это могла быть и одна из российских клиник. 

— Почему врачам потребовалось провести несколько консилиумов?

— Потому что состояние менялось. Оно было, что называется, летучее и менялось несколько раз в течение дня — как у тяжелого пациента, по минутам. 

— Откуда взялась информация о том, что Навального нельзя транспортировать?

— Никто так не говорил. Речь шла о том, что пациент был нестабилен. Как только он стабилизировался, транспортировку разрешили.

— Вы говорили, что родственникам Навального предоставили все выписки с предположительным диагнозом. В бумагах указывалась исключенная токсикология?

— Не знаю, не видел выписку — но, по идее, это должно было быть включено. Большую выписку давал родственникам на руки не я, но там должно было быть все подробно описано.

— В чем состояла ваша задача как реаниматолога?

— Выявить основные патологические синдромы у пациента и постараться их компенсировать. В принципе, в этом состоит задача реаниматолога. Возьмем грубыми мазками: человек не дышит — нужно обеспечить дыхание. Нет кровообращения — обеспечить кровообращение. Низкую глюкозу поднять, высокую — снизить. Нет жидкости — добавить. Одновременно с этим происходит диагностический поиск — и наша задача состоит в том, чтобы во время этого диагностического поиска человек оставался живым, в разной степени компенсации. И в зависимости от того, тяжелый он или легкий, либо быстро понять, в чем причина этих патологических синдромов, и устранить эту причину, либо, если быстро это сделать невозможно, мы начинаем посиндромально лечить человека, пока продолжается поиск. Например, пациенту в тяжелом состоянии нужно сделать исследование на компьютерном томографе. Мы должны обеспечить безопасную транспортировку, чтобы он безопасно перенес это исследование.

— Почему вы решили написать пост в фейсбуке в защиту врачей из больницы в Омске?

— У меня есть фейсбук, я часто туда пишу — так что это, наверное, не совсем корректный вопрос. Я обо всем пишу, на разные темы. Это личная страница. Дело в том, что и мы, и врачи в Омске встретились с клинически трудным для нас диагнозом — с профессионально трудным. Все были нацелены только на одно — как выйти из этой трудной ситуации. Когда мы все закончили, пациента транспортировали, я сел в самолет и увидел бесчисленные посты по поводу врачей-убийц, которые не соответствовали действительности. 

Да, было много ошибок, и на первых этапах эти ошибки были объяснимы: например, ограничение доступа жены к пациенту. Наверное, по-человечески это можно объяснить: если случилось что-то трагичное, у нас первое желание — не пущать. Понятно, что для регионов Навальный — пугало. Это в Москве его никто не боится, здесь много разных течений, движений, представителей. А там — страх на региональном уровне, маргинализация. И на уровне людей, которые не обеспечивали медицинский процесс, эти ошибки были совершены — на уровне рефлекса. Но это такая общечеловеческая проблема: мы сначала не пустим, а потом подумаем. Но это все очень быстро разрулилось, а кадры, на которых Юлию Навальную не пускают к мужу, очень долго муссировались. Хотя в это время уже был спокойный конструктивный диалог и обсуждение проблем. И тогда я решил написать свой пост.

— Но если сейчас выяснится, что у Навального, например, отравление фосфорорганикой, которое у нас не нашли, то ваш пост немедленно забудут.

— Давайте вспомним отравление Скрипалей. На какой день они поняли, что проблема с фосфорорганическим веществом? На третий или четвертый. То есть британские врачи, как и мы, четко отработали на сохранение жизни до определения проблемы, в чем и была задача омских врачей и нас. 

— Когда вы заступаетесь за омских врачей, то, получается, вы берете ответственность и за токсикологов, которые не смогли найти отравляющее вещество. 

— Я могу сказать одно: если бы мы как реаниматологи не сделали свою работу, пациента бы не было в живых. Вот и все. 

— Вы говорите, что готовили пациента к транспортировке. В соцсетях и новостях писали, что врачи не отпускают Навального из больницы. Как все было на самом деле?

— Мы говорили с немецкими врачами о том, что пациент был крайне нестабилен, сейчас он стабилизируется. Как только он выйдет на какую-то прямую стабильности, мы будем говорить о транспортировке. На самом деле разговоры о том, что нет пациентов, которых невозможно транспортировать, это лозунг. Нужно понимать, для чего мы транспортируем пациента — чтобы его спасти или чтобы его просто увезти? Если мы хотим его спасти, то надо понимать, что любое перекладывание может в этом случае повредить. Мы пытались снизить риски транспортировки — найдите мне врача, который скажет, что транспортировка безопасна. Это большое вранье. 

Немецкие врачи сразу сказали, что будут перевозить его в герметичной капсуле — потому что есть подозрение на отравление. Сам процесс перекладывания в герметичную капсулу занимает время — мы полчаса перекладывали его из машины в капсулу. И нам, и немецким врачам было понятно, что пациент должен быть стабильным, чтобы пережить все эти манипуляции.