«В России либо Путин, либо Навальный. Но есть оттенки» Основатель Faberlic Алексей Нечаев создал партию «Новые люди» и сразу добился успеха на выборах. Мы спросили у него, как это получилось

Основатель косметической компании Faberlic Алексей Нечаев — лидер партии «Новые люди», которая была создана только этой зимой, но в ходе выборов в сентябре 2020 года смогла пройти в четыре региональных заксобрания. Таким образом, «Новые люди» стали самым успешным проектом из числа новых партий, появившихся в стране почти одновременно около полугода назад — и, как многие считают, при содействии Кремля. Алексей Нечаев рассказал спецкору «Медузы» Андрею Перцеву, почему в списках его партии оказались никому не известные люди и локальные активисты, как он относится к коалиции со сторонниками Алексея Навального и как отвечает на подозрения в сотрудничестве с властью.

— Списки «Новых людей» прошли в четыре региональные парламента и гордуму Томска. У вас была какая-то программа-минимум на эти выборы? Например, пройти хотя бы в одно заксобрание, чтобы получить льготу, освобождающую от сбора подписей для выдвижения в Госдуму?

— Везде, где нас допустили до выборов, мы прошли. Программа-максимум была пройти во всех регионах, где мы заявлялись на выборы: в шесть заксобраний и в муниципальные советы Томска, Краснодара, Ростова. В Ростове срубили список [партии] в городе, в Ессентуках его сняли по суду. Подали в суд, кстати, коммунисты. По областным спискам нас не пустили в Белгородской и Воронежской областях. Программа-минимум — в четырех областях и двух городах. В Краснодаре, где наш список в гордуму зарегистрировали, наш результат был 4,99%, потом опустился до 4,96%. Это слишком говорящие цифры, мы считаем, что и там тоже по факту мы прошли. Минимум — пройти везде, где нас допустили, он выполнен.

— Набранные проценты вас устраивают?

— Хорошие проценты, они везде больше пяти, то есть мы проходили не в натяжку, но, конечно, мы рассчитывали на большее. На участках мы выставили по два наблюдателя, смогли удержать участки от фальсификаций, но не предполагали такого процента голосующих вне участков. Раньше на выборах 15–20% надомного — казалось, все, капец! А сейчас самый либеральный в этом смысле Томск — 32%, а в Воронеже и Белгороде — там три четверти надомки. Что это?

— А что дало вам результат? В Новосибирске, где я был во время кампании, агитация партия была чуть ли не на каждом билборде, на баннерах, плакатах. Это она такую роль сыграла?

— Три слагаемых нашей победы в чем? Мы нашли очень хороших кандидатов, люди, которые сами что-то делали, которые независимы от государства, не работают в госорганах, корпорациях, не получают грантов. Кандидаты и так работали с людьми — иногда это просто гражданские активисты, но есть и более известные.

У нас было около 700 с небольшим кандидатов, около ста после звонков из местных администраций сказали: «Мы не будем [выдвигаться]». Часть из оставшихся шестисот, которые были утверждены на конференциях или в Москве утвердили списки, предпочли в процессе не собирать подписи: «Я пособирал — был звонок [сверху], зачем тебе это надо…» Один кандидат собрал подписи — его сняли, он собрался судиться. Ему позвонили: «Давай ты не будешь судиться, а в октябре станешь директором школы». Давление и подкуп коснулись и нашей партии.

Так что первое слагаемое — кандидаты с их живостью: «Мы не представляем, чтобы пошли от другой партии, да никогда бы не пошли!» Это новый тип кандидатов, которые не мыслили себя в политике. Их нашли ребята-капитаны. Когда я сделал восемь лет назад образовательную программу, то не смог представить, что она так сыграет на выборах в деле строительства партии. Они в августе прошлого года сказали мне: «Что это за фигня происходит в Москве?» Они были возмущены летними событиями [на выборах Мосгордуму], это их инициатива — построить партию. Это второе слагаемое успеха. Третье — мы получили реальную поддержку региональной прессы, блогеров. В том числе федеральных: «Новой газеты», «Эха». Люди приглядывались, брали интервью — смотрели, скребли. Потом увидели, что мы настоящие. В регионах это поняли еще быстрее. Мы познакомились сначала с человеком из «Новой газеты» в Рязани, а потом уже и в Москве подумали: почему наш рязанский журналист дает интервью раньше, чем мы?

Реклама вряд ли кого-то нового привела, она стала не больше чем напоминанием для тех, кто нас и так поддерживает. Люди не придут голосовать за нас, потому что у нас висят билборды. В этом смысле Калуга, где нам запретили развешивать билборды, ни одного билборда не было, более показательна — там процент выше, чем в Новосибирске. Билборды — это напоминание, что мы живы и не сдаемся. Но это мой взгляд, я могу и ошибаться.

— Но все-таки кандидаты должны быть достаточно известными людьми, чтобы претендовать на победу. Таких было мало. Почему?

— Новые люди не обязательно [люди] известные. У части знаменитостей есть рекламные контракты — мне человек 20 написали: «Поздравляем, молодцы, на следующих выборах будем за вас голосовать». Но раньше сотрудничать отказывались: «Ты что, у нас контракты на десятки миллионов рублей с компаниями, с западными в том числе…»

— Речь даже не о селебрити — о местных политиках, которые могли войти в списки.

— Многие хорошие люди есть в «Яблоке» — но для них это будет предательство своей партии. Мы что, хотим предателей? Я нет! Я знаю идейных людей в «Партии Роста». Мы что, будем переманивать? Люди, которые давно хотели попасть в политику, уже где-то состоят.

— Но получилось так, что от «Новых людей» выдвигались в буквальном смысле ноунеймы.

— Ну мы тоже были ноунеймы, потом стали деревнеобразующей компанией, потом крупной компанией. Некрасиво приходить в другие партии и кого-то дергать. Вот если кто-то захочет к нашему успеху присоединиться — это другая история. Не мы за ними бегаем, они к нам придут. Может, это странно — но это свой путь, своя последовательность действий.

— Ваши кандидаты стали депутатами в нескольких депутатских собраниях, в том числе в гордуме Томска. Там у «Единой России» нет большинства — у нее 11 из 37 кресел. Это значит, что в гордуме может собраться оппозиционная коалиция с большинством голосов: в собрание прошли и сторонники Алексея Навального, и выдвиженцы «Яблока», и КПРФ. Возможно ли вступление ваших людей в такую коалицию?

— Мы сейчас вглядываемся — кто там есть? Это решает наша томская группа. Мы должны решать или они?

— Линия партии все равно должна быть.

— Мы республиканская а не имперская партия, зачем имперскую партию из нас делать?

— Хорошо. Они говорят: «Объединяемся со сторонниками Навального и „Яблока“». Что вы скажете? Не будете запрещать?

— Конечно, нет! Есть сам Навальный, а есть его люди — это две большие разницы. Плюсы Навального в том, что он хороший журналист, расследователь — от него много пользы. Но одна из ценностей нашей партии — уважение. Навальный зачем-то в нашу сторону просто обзывается, дай бог ему здоровья, но каких-то оснований на это у него нет. Если его люди такие же, то кооперироваться с ними не будем. Если люди нормальные — им интересна страна, свой город, то с ними можно кооперироваться. Пока мы делим шкуру не до конца убитого медведя. Какой ресурс есть у Навального и его людей? У нас в Томске больше активистов, чем у них. Два человека от них прошли. Ну давайте познакомимся. В России либо Путин, либо Навальный, черное и белое. Но есть оттенки, давайте вглядываться.

Сообщества, с которыми мы близки, мы кооперируемся. Если сторонники Навального никого не уважают — как с ними кооперироваться? «Яблочники», другие люди, посмотрим. Какие-то независимые депутаты в Томске — кто они, какой их багаж?

— А можно ли представить коалицию с коммунистами?

— В Новосибирске нас коммунисты прекрасно рубили [не давали регистрироваться] в городе! Они ничем не отличаются от единороссов, когда они у власти. Коммунисты же преемники СССР — так и ведут себя. Не удивлюсь, если люди Навального будут так себя вести — они такие же непримиримые. В «Яблоке» много демократического — мы не либералы, нам демократические ценности близки. Что, Навальный и его сторонники — демократы? Не уверен.

— Представим ситуацию: из Кремля поступает звонок, требуют, чтобы ваши кандидаты поддержали единоросса как кандидата в спикеры депутатского собрания, где у «Единой России» нет большинства. Что тогда?

— Мы выставили более 10 тысяч наблюдателей, была очень разная ситуация. Но мы везде нашли решения для пользы дела. Больше тысячи нарушений мы пресекли. Большую часть на месте решили: уберите карандаши, ручки должны быть по закону. «Ой, извините!» Понятно, что карандаши лежали для дела. Но как только тут поддавливаешь… Поймали одного члена УИК, другого — они уже сделали отметки за «Единую Россию», видят, что не вбросишь, замазали [галочки] маркером и пытались погасить бюллетени. Наш человек вскрыл это. По этому поводу нам никто не звонил. Позвонили бы — мы бы сказали: спасибо, до свидания. Ты выпускаешь джинна из бутылки, его обратно не загнать. Нас допустили на выборы в заксобрания в четырех регионах, мы везде выиграли. Это не звонками делается. На местах с нами пытались бороться, но не вышло.

В Калуге были препятствия для агитации, не получилось ее разместить. В Костроме было четыре билборда, потом нашли людей, которым пофиг [на мнение местной власти], — дали еще десяток. В Рязанской области нам не дали поставить билборды собственно в области, в глубинке. Единороссы-одномандатники идут, [они] сказали: «Нам таких не надо». В городе [Рязани] — никаких проблем. Не Кремль это делает, а местные замы губернаторов, сами кандидаты, у которых все схвачено. Там мутит вся шпана, которая записалась в «Единую Россию», а в Новосибирске — еще и в КПРФ. В Липецке наш кандидат сделала все подписи нотариально заверенными — их зарубили. У нас больше трехсот кандидатов срубили. Если бы мы были кремлевские… Кто бы кремлевский выиграл четыре региона? Кто бы так сработал?

— Но региональные власти где-то пустили вас на выборы, а где-то отказывали даже по нотариально заверенным подписям. Значит, дело в их благоприятствовании?

— В рязанский штаб звонили из администрации области — когда мы жаловались, что билборды не дают вешать: «Да нам вообще все равно, кто идет на выборы, это не мы!» Есть разные реакции. В Краснодаре на нас никто и не выходил — просто зарубили всех одномандатников. В Белгороде не помогло — мы собрали 18 тысяч подписей, сдали шесть, самые лучшие! [Мы] жаловались в суды, но это не работающая почти штука — мы смогли вернуть только двух одномандатников из 300, которых срубили.

— Прошли выборы — вы получили думскую льготу, раскрутили название, бренд. Была уже реакция от известных политиков, которые размышляют, не пойти ли от вас пойти в Госдуму?

— Пишут эсэмэски, поздравляют. Россия так устроена, что сначала надо клинья подбить, а потом ехать.

— А у вас-то есть настрой таких раскрученных людей взять?

— Еще год до выборов, у меня от прошлых спина болит — три ночи сидели. Впереди больше года, если все будет нормально. Откуда мы знаем — будут или не будут? Будут — хорошо, не будут — тоже хорошо. Точно не будет людей с говнецом, тех, на ком печати ставить негде.

— Вернемся к телефонному праву. В 2011 году Михаил Прохоров смог собрать вокруг себя в «Правом деле» разных людей, в том числе оппозиционеров, но кончилось все для этого проекта не очень хорошо. По звонку из администрации президента он фактически развалился. С вами такой сценарий возможен?

— Мы тоже учимся. Спасибо Михаилу Прохорову, он показал, где нас могут ловить. Люди иногда учатся на чужих ошибках. Какая ошибка была у Прохорова, почему у него в итоге партию отобрали? Он пришел туда, где уже были люди. Мы строим свою партию с нуля, земли, с людьми, которые не ждут, что на них прольются деньги от олигарха. Или случай с «Партией перемен» Дмитрия Гудкова и Ксении Собчак — они взяли уже существующую партию, попытались взять новое название, провести съезд. Им [в Минюсте] ничего не подписали. Мы когда готовили съезд, я предлагал сначала одну структуру партии для небольшого числа членов, а потом ее поменять. Юристы предупредили: Минюст потом может не пропустить эти изменения. Сделали все сразу.

— «Партия перемен» не смогла сменить устав, а вас тот же Минюст без проблем зарегистрировал. Что это за окно возможностей такое?

— После московских событий даже часть элиты, тот же [глава «Ростеха» Сергей] Чемезов, публично высказались: хватит людей щитами давить, надо что-то им предлагать. В целом политическая динамика — это попутный ветер для нас: в Москве протесты разгоняли, в Хабаровске же не разгоняют их.

— Пока не разгоняют…

— «Пока» можно сказать на любую вещь. Само время меняется, многие чиновники, представители элиты представляют, что с политической системой, которая у нас есть, мы доедем не просто до Белоруссии, а до Венесуэлы. А там четверть населения страны уехала. И они не хотят, чтобы здесь так было. Были разные люди вокруг президента — за Европу от Лиссабона до Владивостока. Сейчас их вытеснили люди из безопасности. Посмотрите, из 16 гражданских министров 10 человек — разные люди из надзора.

— Включая премьера.

— Да, он налоговик. Министр просвещения — глава Рособрнадзора, от которого плачут школы. Это люди надзора, контроля, это не люди дела, тем более не люди развития. Баланс смещен в сторону контроля, надзора, но кто будет заниматься делами и развитием? Запрос на это есть и в обществе, и в элитах. Запрос-то есть, а мы-то похожи на ответ на него? Мы являемся тем, кто может этот запрос удовлетворить? Я понимаю, что мы можем, и результат на выборах об этом говорит.

— И все-таки вас очень часто называют «кремлевским проектом», упрекают в этом.

— Прекрасно, пусть упрекают. Почему нас некоторые региональные элиты пропустили? Белгородским и воронежским похрен, кремлевский или нет, — зарубили и все. А некоторые могли думать, что кремлевский… Давайте их не разубеждать. Если бы мы были кремлевским проектом, посмотрите результаты. Мы прошли в четырех местах. Зачем во всех-то проходить? Мы же забрали [голоса] у «Единой России», у других прекрасных людей. Как и что могут кремлевские проекты, мы видим. По нашим дорогам, по бордюрам. Я у себя в поселке бордюр кладу, я знаю, сколько московский бордюр стоит. Мы видим по прошлогодним протестам в Москве — вот так кремлевские работают. Навальному выгодно считать нас кремлевским проектом, ему выгодно считать так, он остается тогда единственным оппозиционером.

— Но все намекает на управляемость из Кремля: сначала появилась партия Захара Прилепина, потом «Партия прямой демократии», или «Партия танков», потом вы. Как раз перед выборами в заксобрания.

— В «Ведомостях» была статья, что зарегистрировано 38 проектов [партий], помните? Значит, их было 39 [с нами]? Потом их стало вдруг четыре, а один прошел аж в четыре заксобрания. А другие прошли как прошли.

— Эта избирательная кампания, по сути, началась голосованием по Конституции. Оно как-то повлияло на расклад на выборах?

— Я не политолог, я действую [в политике]. Это разные истории, Конституция — одно, региональные выборы — другое, Госдума — это вообще третье. 

— А вы сами голосовали на том голосовании?

— Нет, я не ходил. У нас в партии был разговор — чуть меньше двух третей из актива считали, что если есть позиция, то надо идти голосовать. Больше половины считало, что надо поддержать поправки, в том числе потому, что партийные фракции в Госдуме получали больше полномочий по назначению правительства. На вопрос об «обнулении» они отвечали: «Мы все равно уверены, что Путин в 2024 году на выборы не пойдет». Примерно 30–40% говорили: «Если не идет, то зачем „обнуление“?» Была большая дискуссия, мы поняли, что мы сделаем хуже, расколов актив на этой теме. Если бы я пошел, то я бы голосовал бы против.

— Из-за «обнуления»?

— Из-за «обнуления». Но я эти дни конкретно мотался: Рязань, Воронеж, Белгород. Меня этот день застал в Белгороде, я не проголосовал по техническим причинам, можно сказать. Но голосовал я бы, не голосовал, сказала бы наша партия что-то о голосовании — что бы изменилось?

Я считаю, что политика — это что-то построить. Мы строим партию — день за днем, месяц за месяцем. Мы строим активы, построили в 12 регионах, сейчас начинаем строить по всей стране. Мы свезли людей со всей страны в регионы, где были выборы. Сейчас они, опаленные кампаниями, возвращаются домой. Вы говорите, «а кто у вас известный»? Через два года, через пять лет будут! Вырастут!

— Наверное, вырастут, но выборы в Госдуму уже через год, этим кандидатам придется федеральные законы разрабатывать и рассматривать.

— Вы считали в январе, что мы могли пройти в Госдуму? Вы считали нас странными ребятами. А мы выиграли везде, где нас пропустили. Так что вырастут, надо просто делать дело.

— Премьер Михаил Мишустин, о котором мы уже говорили, явно становится сверхпубличной фигурой, занимает все больше места в политике. Как вы к нему относитесь?

— Наверное, не так важно, что я думаю о нем: я с ним не знаком, не работал. Пока наш политический вес таков, что наше мнение о Мишустине неважно, по крайней мере, самому Мишустину. Но если вам это важно… Мишустин как налоговый офицер сделал много хороших вещей: налоговики теперь не такие беспредельщики, он убрал налоговый рэкет. Но давление на бизнес и частных людей большое. В 2017 году консолидированный бюджет России был 31 триллион рублей, в 2019 году он составлял 39 триллионов, за два года он вырос на 25%, а экономика так не выросла. Это плохо.

Эффективность Мишустина как офицера хороша, но для страны она вредна. Знаете, есть поговорка — строгость наших законов смягчается необязательностью их исполнения? В стране были высокие налоговые ставки. Пока они собирались тяп-ляп, люди могли жить. Когда их стали собирать всерьез — люди и бизнес стали страдать. Тот же повышенный НДС — это деньги людей. В прошлом году моя компания заплатила налогов 2,5 миллиарда рублей, мы не выросли по сравнению с 2017 годом, но тогда мы платили 1,5 миллиарда. Самозанятых стали облагать. Люди зарабатывали деньги, на хрена их стали плющить из-за этих копеек? Но Мишустин — инструмент, если его развернуть на другие цели, может, он эффективно бы их достиг. Это вопрос для общества — он может эффективно выжимать деньги из людей и компаний или еще может заниматься развитием? За президента идет борьба: он с силовиками или за развитие? Так же можно бороться и за Мишустина. Правительство назначает Госдуму, там будет решаться судьба страны, там нужны коалиции. И это важнее для меня, чем гордума Томска.

— Какие-то намеки на судьбу страны были уже в этот день голосования. Во многих регионах досрочно голосовало больше половины людей, такие цифры были и в Беларуси. В России идет «белорусизация», на ваш взгляд?

— Главное — это выездное голосование, с пеньками или без, оно легитимность начинает подрывать. Сползанию в «белорусизацию» надо препятствовать, то интервью Чемезова — это тоже попытка остановить сползание в Венесуэлу. «Белорусизация» — это промежуточная станция, «венесуэлизация» гораздо хуже.

— А что мы можем сделать?

— Мы сейчас думаем… Вы хотите, чтобы я что-то сказанул такое! Но я думаю, чтобы такого не было. Многодневного голосования не должно быть, одно дело во время пандемии, но не постоянно! Может, ничего не смогу сделать с этим, а может, смогу.

— Новый съезд после победы не хотите собрать?

— Пока это будет рабочая встреча. Нам сказали после первого съезда, не публичного: «Новые люди не позвали старых». Сделали второй публичный съезд — начали говорить, что пришли не те.

— Например, журналисты Russia Today — тот же Антон Красовский, как гости.

— Мы звали больше людей, а пришли те, кто пришел. И это в первую очередь гости, это символ гостей. Что плохого?

— При партии создан экспертный совет — в него вошли люди, известные как эксперты, как прокремлевские, так и оппозиционные — например, политолог Александр Кынев. Может, сразу этих людей в партию надо позвать?

— Это раньше в одну партию всех загоняли, и в КПСС, и в «Единую Россию». Зачем? Я вот «Единой России» никогда не состоял.

— А в ОНФ состоите…

— Это надпартийный проект. Что мне нравится в ОНФ? Там много людей, к которым я хорошо отношусь: Елена Шмелева, Алексей Комиссаров. Шмелева могла сделать «Сириус» и почивать на лаврах, но она следит, что с детьми происходит дальше. Она увидела, что нет системы работы с талантливыми детьми в России, поэтому стала строить систему организаций, созданных по принципу «Сириуса». Я записался к ней в группу в ОНФ, мне было интересно, записался в группу к Комиссарову. Мы стали с этими проектами работать.

Это хорошая площадка, чтобы разобраться в какой-то тематике, познакомиться с людьми. Но это не место, где ты можешь что-то изменить. Как только мы стали политической партией и начали критиковать Министерство образования и просвещения, они сразу заметили наши образовательные инициативы. Получается, что в партии ты можешь сделать больше, чем участвуя в ОНФ и в Общественной палате. Конечно, плюсы у таких форм декоративной демократии есть. [Политолог Екатерина] Шульман много чего делала в СПЧ.

— Есть две точки зрения на сотрудничество с властью: либо оппозиция никак не сотрудничает с ней, либо так называемая теория малых дел — вроде бы полезные инициативы заканчиваются полным слиянием с властью. Какого сценария вы бы придерживались?

— Первую позицию я понимаю, она по-своему последовательна. Но чтобы что-то сделать, надо что-то делать. Вот, например, выборы: рад ли я, что нас не пустили в Воронеже или Белгороде? Я не рад. Но даже там, где мы участвовали, мы поняли, как это [избираться]. Если не входить в процессы, ты не понимаешь, как это устроено. У нас своя последовательность: если мы обеспечим наше участие в муниципальных советах, областных заксобраниях, Госдуме, то нас будет опыт реальной политической борьбы. А сторонников Навального чаще всего не регистрируют. В Томске наши посмотрят на бюджет города — кто подрядчики у власти, что они делают? У нас же много выдуманного — мы воображаем. Но если ты участвуешь, пишешь запросы в прокуратуру, то начинаешь что-то понимать. Ты получаешь опыт, а когда наступит момент «белорусизации» ли, оттепель ли — момент изменений, — ты поймешь, что надо менять. Чиновники могут быть большими оппозиционерами, чем мы с вами: они знают, как все устроено и что надо делать. Такие люди должны быть в системе, а не только Незнайки на Луне, романтики, которые не понимают, как что устроено. Как мэр Москвы Гавриил Попов. В Мосгордуме я не вижу, что избранные оппозиционеры что-то делают, а вот команда [Ильи] Яшина в муниципалитете делает хорошее для района.

— Но, кстати, протестное голосование, «Умное голосование» в Мосгордуму привело в депутатские кресла таких же новичков в политике. Среди них есть искренние люди, как, например, депутат от КПРФ Евгений Ступин, так что новый человек — это не сразу плохо. Но часть новичков, которые были до того ноунеймами, сразу стали поддерживать власть. У вас тоже много таких неизвестных до того в политике кандидатов. Что будет с ними, если они потянутся в сторону поддержки администрации? Какая-то партийная вертикаль должна быть?

— Надо верить в людей, я не любитель вертикали. Ко мне в компанию часто приходят менеджеры, которые, например, предлагают: «Давайте введем на производстве штрафы». Давайте людям доверять! У нас люди честные — если разочаруемся, значит, не повторим потом такую ошибку. У нас одна вертикаль есть, наслаждайтесь ею. От нас не надо требовать ее, достали ею уже. Загуляют? Да пусть загуляют, жизнь их отсеет.