«Гоголь-центра» больше нет Какой театр мы потеряли и почему?
29 июня столичный департамент культуры уволил руководителей трех театров. Среди них оказались лидеры «Гоголь-центра» — худрук Алексей Агранович и директор Алексей Кабешев. Оба — соратники режиссера Кирилла Серебренникова, основателя площадки. После девяти лет успешной работы театр сменит не только руководство, но и название: теперь это снова будет театр имени Гоголя. Его возглавят Антон Яковлев и Александр Бочарников, не имеющие никакого отношения к команде. По просьбе «Медузы» театральный критик Антон Хитров рассказывает, чем был «Гоголь-центр» для своих зрителей и что означает его закрытие.
Уничтожив протестный театр, государство послало всем инакомыслящим бескомпромиссный сигнал: ваши потребности больше ничего не значат, вас больше не будут терпеть, в России для вас нет места. Зрители «Гоголь-центра» раздражали режим не меньше, чем его команда, — раздражали тоской по будущему, которую площадка старалась удовлетворить как могла.
Как бы невероятно это ни звучало сегодня, «Гоголь-центр» возник не просто с разрешения власти, а по ее инициативе. В начале прошлого десятилетия московской культурой заведовал Сергей Капков — продвинутый чиновник эпохи Дмитрия Медведева, который слышал горожан, желавших жить по-новому. Вместе со своим замом Евгенией Шерменевой Капков запустил театральную реформу. «Гоголь-центр» стал одним из ее первых результатов — и самым убедительным. Периферийный во всех смыслах театр имени Гоголя теперь определял облик города — наряду с музеем «Гараж», «Винзаводом» и парком Горького.
Автором обновленной площадки стал Кирилл Серебренников, в 2012 году — лидер междисциплинарного проекта «Платформа» на «Винзаводе» и самый модный театральный режиссер Москвы. Главное новаторство Серебренникова, как это теперь ясно, заключалось не в его режиссерском языке, не в вольном обращении с классикой и не в гражданской позиции, которая всегда легко читалась из его спектаклей, — а в непривычной общественной роли, которую он предложил театру.
«Гоголь-центр» работал витриной будущего. Его хозяевами были горожане, а не художники: вы могли прийти туда в любое время безо всякого билета и найти занятие по душе — послушать лекцию, посмотреть выставку или просто посидеть в кафе с ноутбуком. У театра не было служебного буфета: артисты и сотрудники обедали вместе с посетителями, нередко в фойе можно было застать и самого Серебренникова. Площадка демонстративно отказывалась от духовного авторитета, который обычно приписывают театру: художники принимали зрителей как равных. Это проявлялось даже в дизайне: вместо колонн и бархатных кресел — голый кирпич, разномастная старая мебель и недорогие стройматериалы.
«Гоголь-центр» был как бы альтернативной Москвой — дружелюбной, демократичной и толерантной. Здесь дорожили традицией, но видели в ней не канон, а общедоступный ресурс: Шекспир и Мольер, Пушкин и Гоголь, Пастернак и Кузмин становились партнерами режиссеров. Здесь не превозносили прошлое над настоящим, совмещая в репертуаре классиков и современников. Не сковывали нормами тело, сексуальность и гендерное поведение (обнаженная натура и квир-эстетика стали отличительными знаками театра — за них его любили и ненавидели). А еще — критиковали власть.
Протестная повестка не была смыслом «Гоголь-центра», она закономерно вытекала из его визионерской миссии. Героями театра становились диссиденты, оппозиционные художники, политические активисты. Антигероями — поклонники Сталина, религиозные фундаменталисты, исполнители государственного насилия.
При этом площадка работала за бюджетные деньги и никогда этого не стеснялась. Честная сделка с государством — такой, по сути, была политика «Гоголь-центра». Вот как эту сделку понимала команда Серебренникова. Государственный театр работает в интересах налогоплательщиков. Трактовать их интересы на свое усмотрение — право и обязанность театра. Задача государства в этой схеме — поручить площадку профессионалам и время от времени проверять, как они справляются со своей работой. Критерий прост: если залы заполнены, значит, запросы граждан театру понятны. «Гоголь-центр» исправно выполнял свою часть сделки: показатели он давал образцовые.
Этого было достаточно, пока столичным департаментом культуры руководил Капков, а модернизацию, объявленную Медведевым, еще не везде свернули. Однако, когда консервативный курс окончательно возобладал, знание народных нужд стало прерогативой государства. Художник, который хочет и может определять эти нужды самостоятельно, начал из полезного специалиста превращаться в опасного конкурента. Особенно художник, чувствительный к разного рода протестным запросам.
Живым символом этих перемен оказался министр культуры Владимир Мединский. Правильная культурная политика в его представлении выглядела так: государство само решает, какое искусство полезно обществу, а какое вредно — и финансирует только «полезное». Художники, нелояльные власти, в этой логике, естественно, стали «вредными».
Риторика, заложенная Мединским, достигла апогея с началом нынешней войны в Украине. В апреле спикер Госдумы Вячеслав Володин заявил: «Те, кто находится на обеспечении у государства, а значит — у народа и предал его, должны уйти с руководящих должностей в бюджетных учреждениях культуры». Политик имел в виду творческих лидеров, которые выступили против вторжения. Среди них был и руководитель «Гоголь-центра» Алексей Агранович, сменивший Серебренникова в начале прошлого года: в первые дни войны он подписал пацифистское письмо театральных деятелей.
Команда «Гоголь-центра» ждала разгрома с 2017 года, когда Серебренникова и его коллег по проекту «Платформа» обвинили в мошенничестве (после трехлетнего разбирательства режиссеру дали условный срок, несмотря на то, что защита Серебренникова указывала на несостоятельность обвинения. «Медуза» подробно разбирала это дело). Тем не менее площадка продолжала работу — так, словно государство по-прежнему готово соблюдать заключенную когда-то сделку. Московские власти мирились с успешным театром, пока политика не перевесила экономику. Даже слово «центр» теперь оказалось для них неприемлемо, поскольку выражает претензию на независимость: площадке спешно возвращают прежнее имя — Драматический театр имени Гоголя.
Судьба «Гоголь-центра» доказывает: теперь государство будет платить художнику только в том случае, если тот уступит ему выбор ценностей, иначе говоря, перестанет быть художником. Останутся в профессии и сохранят себя только те, кто способен работать без бюджетных денег, готов этому быстро учиться или востребован за границей. Фатальная новость для российского театра, у которого государство было главным спонсором.
P. S. 30 июня театральный блогер Inner Emigrant опубликовал в своем телеграм-канале видеозаписи восьми спектаклей «Гоголь-центра». Вот они.
Антон Хитров