Зачем Путин объявил мобилизацию? И что теперь будет? Пытаемся осознать происходящее вместе с Григорием Юдиным, Александром Бауновым и другими умными людьми

Утром 21 сентября президент Владимир Путин объявил о «частичной мобилизации», а министр обороны Сергей Шойгу уточнил, что на «спецоперацию» (ее до сих пор официально не называют войной) призовут около 300 тысяч резервистов (сколько на самом деле — неизвестно). Что конкретно скрывается за словосочетанием «частичная мобилизация», как она будет выглядеть на практике и поможет ли на фронте, где российские войска в последние несколько недель в основном отступают, — никто не знает. Однако она совершенно точно отразится на российском обществе. О том, как все это может выглядеть, «Медуза» попросила рассказать ведущих российских политологов и социологов.

Маргарита Завадская

политолог

Масштаб мобилизации — это самое ощутимое, что коснется рядовых россиян и их ближайшего окружения. Это апокалиптическое событие, трагическое, которое повлияет на многих.

Возможно, 300 тысяч [якобы подлежащих мобилизации сейчас] будет недостаточно, и мы столкнемся не с «частичной мобилизацией», а с ползучей, которая будет растягиваться во времени. Опасность этого — в угрозе жизни гражданам России, которые не готовы воевать (и не факт, что их обучат грамотному поведению на фронте).

C точки зрения реакции граждан [на мобилизацию] мы понимаем, что россияне воевать не готовы. Те, кто были готовы воевать по патриотическим мотивам, либо уже подписали контракт, либо уже воюют. Все остальные там, очевидно, оказаться не хотели. 

Это [и сейчас] ползучая мобилизация — ее критерии толком не названы, и мы не понимаем, как это все будет работать. Ответственность за мобилизацию будут нести губернаторы, с них и спрос. Те, кто сможет обеспечить мобилизацию нужного количества специалистов, видимо, выполнят свой новый KPI. Работа будет оцениваться по этому критерию.

Это как борьба с пандемией: она тоже ляжет на плечи регионов, но у них и финансовых, и инфраструктурных возможностей меньше [чем у федеральной власти]. Будет неразбериха и бардак.

Это уникальное событие — массовую мобилизацию [в России] мы наблюдали более полувека назад, и многие бюрократы, в том числе военные, просто не знают, как это работает. Будет много эксцессов и нарушений прав человека. Это не вызовет ничего, кроме возмущения и прочих негативных эмоций. 

Денис Волков

социолог, директор «Левада-Центра» 

Это военная логика, которая вписывается в общую стратегию противостояния с Западом: «Не хотите по-хорошему, будем по-плохому».

[Так как сейчас мобилизация коснется не менее 300 тысяч человек и их семей], какое-то изменение мнения [о войне] в обществе возможно. Но у нас все решения властей постепенные, половинчатые. И это тоже дает людям возможность успокоиться, закрыть глаза на то, что происходит, отгородиться — по крайней мере тем, кого это непосредственно не касается.

В последнее время люди адаптировались и так и говорят: «Меня [все связанное с войной] не затронуло, ну и слава богу. Пусть нервничают те, кого затронуло». Во многом поддержка [войны] строилась именно на [личном] неучастии людей в том, что власть там [в Украине] делает. Изменение этой ситуации будет, но оно будет постепенным. 

Александр Баунов

журналист, политолог

Путин находится в своей системе координат: пока страна живет нормальной жизнью, профессионалы делают свое невидимое дело — ведут не войну, а «спецоперацию». Только профессионалы с ним не справились, и модус операции пришел к своему исчерпанию. Он и с самого начала выглядел не очень-то профессионально: войну ХХ века, когда надо захватывать и оккупировать целые регионы и города, ведут силами войны XIX века, когда армия ходила в походы и сражалась в открытом поле. Но у Путина кончились люди, и все.

С начала февраля профессиональная бюрократия с массовыми задачами [тоже] справляется не очень. Мы видели такие примеры и до этого — например, перепись или вакцинация. Что отличает российского человека от европейского? Это, грубо говоря, забор: когда четко разграничивается пространство на «общественное» и «твое». Мобилизация — так же как перепись, соцопрос или вакцинация — приходит в личное пространство. А к этому русский человек относится очень подозрительно, неприязненно. Если судить по переписи и вакцинации — не добровольной, а обязательной, — то шансов на успех мало.

Для Владимира Путина велик риск потерять статус «хорошего царя». Он, правда, пытается этот статус защитить, спустив непопулярные решения на [Сергея] Шойгу. Кого призывают, сколько, какие категории граждан — это к министру обороны. Если кто-то будет говорить: «А почему меня, а не его, а почему мое дитятко, а не соседское», — за это отвечает Шойгу. Но все равно риск потери опоры довольно большой.

Риск для России — потерять людей. Есть еще один риск, он очень важный, но до конца не проговорен. Поскольку не обозначено, кого будут призывать — ни возрастные категории, ни профессии, ничего, — их можно использовать в качестве репрессивного инструмента. Высунулся — получи повестку. Это выгодно в качестве подавления протестов против самой мобилизации — если бы она была тотальной, терять нечего. А если «частичная», то это значит, что, если ты хорошо будешь себя вести, тебя не мобилизуют, а если плохо — поедешь воевать. И это будет разделять общество и делать его тихим. Так что никакого протестного всплеска я не жду.

Татьяна Становая

политолог

Путин изначально был очень против мобилизации — это была его принципиальная позиция. Он считал, что эта война не может быть выиграна на поле боя. Его ставка была на то, что Украину возьмут измором — что Киев дойдет до такого состояния, когда не останется никакого другого выхода, кроме как капитулировать.

Но Путин недооценил способность ВСУ идти в контрнаступление — и ему пришлось пересматривать свою логику. Появились риски, что наступление Украины может дойти и до российских регионов. Так мобилизация стала неизбежной — особенно когда стало понятно, что Россия запускает «референдумы» в четырех регионах.

Но население [России] не хочет воевать. Оно считает, что Путин ведет «специальную военную операцию», которая ограничена по времени и масштабам. Многое будет зависеть от того, смогут ли российские власти придерживаться собственного лимита «частичной» мобилизации. Ведь есть соблазн — точно как с призывниками [срочниками], которых обещали не отправлять, но отправляют на фронт. 

Александр Храмчихин

политолог

[Мобилизацию] почти наверняка [объявили] под влиянием харьковского отступления. Стало ясно, что не хватает людей для удержания линии фронта и занятых территорий. При этом большинство населения хочет не мира, а победы — и, видимо, в Кремле начали об этом догадываться. Тем более что в сложившихся условиях любой мир будет выглядеть как полная капитуляция России.

Поскольку мобилизация будет ограниченной (а 300 тысяч человек — это ограниченный размер), скорее всего, принципиальных препятствий для нее не будет.

Последствия мобилизации будут зависеть от того, как она будет организована: и от самого чисто технического процесса, и от того, как группы мобилизованных будут распределяться по частям.

Для протестов сейчас нет вообще никакой основы. Но если она не даст победы, которой многие ожидают, но принесет большие потери — тогда возникнут проблемы.

Николай Митрохин

социолог

В российских частях и в подразделениях «народной милиции» ЛНР и ДНР сейчас остро не хватает военнослужащих — прежде всего пехоты на передовой. При первой же возможности многие из этих людей пытаются покинуть боевые позиции под разными предлогами, включая прямые отказы. Плотность подразделений на передовой в большинстве мест очень низкая, что и послужило причиной прорыва в районе Балаклеи [в Харьковской области], где более многочисленная украинская пехота просто обошла немногочисленные опорные пункты российской армии.

Насколько я понимаю, российское руководство сейчас боится повторения того же сценария — особенно это касается Запорожской и Херсонской областей. Для серьезных операций нужно очень много людей и техники. Обратите внимание, что Путин в своей речи упомянул и о резком увеличении производства вооружений, а не только о «частичной мобилизации». Понятно, что «частичной» она будет только на первом этапе. А дальше объемы будут увеличиваться, пока российская армия в Украине не достигнет как минимум сопоставимой численности с ВСУ — а это от 700 тысяч до миллиона человек.

Мобилизованных [в российскую армию] никто не будет обучать — их будут брать и сразу отправлять на позиции. В подразделениях пехоты на основных направлениях сейчас, по отрывочным сведениям, осталось не более 35% от нормальной численности: вместо 100 человек в роте остается порядка 30–35. В долгосрочной перспективе будет расти социальное напряжение, антивоенная радикализация солдат на линии фронта. Всю зиму провести на позициях под непрерывными обстрелами — такого никому не пожелаешь.

Второй риск, более существенный, — будут ли все эти мобилизованные мужики с автоматами эффективно воевать? Линию фронта-то они заполнят, но обеспечит ли это противоядие против украинских прорывов?

Григорий Юдин

социолог, философ

На фронте дела обстоят неважно, на него [Путина] начали давить радикалы, ему надо было сделать в их сторону какую-то уступку. Политика всегда состоит из балансирования между разными группами давления, не стоит думать, что кто-то Путину выкрутил руки. Но у него есть важная группа опоры, которая начала давать ему понять: так, как сейчас, больше не получится, — и ему нужно было либо начать с этой группой разбираться, либо удовлетворить ее запросы. Вот он и удовлетворил.

Но не похоже, что мобилизация пройдет успешно. Масштабные, большие логистически-мобилизационные мероприятия пока скорее проваливаются. И здесь видны системные проблемы, которые выходят за пределы военной организации, — уже очевидно, что российская армия устроена чудовищно несовременным образом. В ней принцип командования несовместим с сегодняшним днем. Она в итоге проиграет, потому что это чудовищно иерархическая система.

Вторая проблема связана с тем, что эта мобилизация предполагает политическую мобилизацию — и это необходимое условие. Чтобы люди захотели умирать, они должны быть поставлены в экзистенциальную ситуацию, должны быть вовлечены в понятный, коллективно действующий субъект. А это для Путина большая проблема — его режим правления скорее полицейский, нежели тоталитарный.

Поэтому политическая мобилизация проведена не была. Потому что Путин больше не может говорить: «Ребята, у нас с вами двадцать лет был договор — вы берете кредиты, занимаетесь своим делом, а я к вам в жизнь не лезу — но теперь идите на войну». Вся эта безумная авантюра — это даже не риски, а абсолютно гарантированное разрушение страны. Мобилизация — еще один шаг в этом направлении.

Дорогие читатели! «Медуза» все еще заблокирована в России. Если вы хотите поделиться этим материалом со своими близкими, которые по какой-то причине все еще не умеют обходить блокировки, отправьте им PDF-версию статьи в мессенджере или по почте. Чтобы сгенерировать такой файл, найдите кнопку PDF — она расположена наверху этой страницы (если не получается, вот подробная инструкция).