«Страны Советского Союза не покаялись, как Германия. Это опухоль, которую не удалили» Фрагмент книги Джонатана Литтелла и Антуана дʼАгата «Неудобное место» о преступлениях РФ в Украине. Это первая переводная книга издательства «Медузы»

Писатель Джонатан Литтелл, автор романа-бестселлера «Благоволительницы», и Антуан дʼАгата, фотограф из агентства Magnum, фактически написали книгу «Неудобное место» дважды. Рукопись была закончена всего за пару дней до нападения России на Украину — война заставила авторов переписать ее в соответствии с новой реальностью. «Неудобное место» рассказывает о Бабьем Яре, разрозненной и искаженной памяти о массовом убийстве евреев в 1941 году, о военных преступлениях России в Украине и покаянии. О последнем — этот фрагмент.

Вы можете купить книгу «Неудобное место» в любом магазине из этого списка или заказать ее прямо у нас.

200. В последний раз мы встретились с отцом Иоанном в мае 2022 года, уже после штурма Киева. Он попросил нас приехать не в церковь, а к нему домой в один из северных пригородов, и мы отправились туда на машине. На выезде из Киева, сразу за небольшим аэродромом в Святошино, шоссе нырнуло в обширный сосновый лес, простиравшийся по обе стороны насколько хватало глаз. Посреди леса, на перекрестке перед полностью разрушенной автозаправкой, армия устроила мощный блокпост, перегородив часть дороги перевернутыми на бок грузовиками. Мы миновали его быстро, но обратная очередь, на въезд в город, растянулась на сотни метров, проверяли каждую машину. После блокпоста мы поехали прямо через лес, то и дело замечая на склонах оборонительные позиции; за деревьями справа от нас, невидимый с дороги, раскинулся фешенебельный пригород Пуща-Водица с санаториями и правительственными дачами. Чуть дальше начиналась Горенка, село, зажатое между лесом и долиной реки Ирпень, вдоль которой украинцы организовали оборону Киева. Российским войскам так и не удалось закрепиться в Горенке, но бои велись интенсивные, и въезд в село был разрушен — от церкви у дороги не осталось почти ничего, кроме изуродованного гипсового Христа; чуть дальше, среди развороченных снарядами домов, чьи почерневшие стены усеивали шарики силикона для крепления утеплителя из полистироловых плит, теперь сорванных взрывами и обугленных, стояли руины супермаркета «Фора»; еще дальше находился военный мемориал 1941–1945 годов, слова «никто не забыт» еще читались на испещренном пулевыми и осколочными выбоинами мраморе, в центре с задумчивым видом преклонил колени изрешеченный пулями бронзовый солдат с обнаженной головой и дырой в щеке, походившей на открытую рану. Именно здесь надо было свернуть, чтобы попасть к дому отца Иоанна. Длинная улица, пересекавшая село, была разрушена снарядами, и, пока мы тряслись и лавировали между воронками, мимо проплывали дома, склады и торговые центры, сильно пострадавшие от обстрелов. Священник жил дальше, в частном секторе, среди домов, обнесенных заборами, как в Буче; его дом примостился в конце небольшого переулка, за красным штакетником, который весь был усыпан осколками, в крыше виднелась дыра от небольшого минометного снаряда.

201. Мы долго стучали в металлические ворота, пока наконец священник не вышел и не открыл нам: «Извините, я был на другой стороне участка, не слышал», — сказал он, тепло здороваясь. Ему очень повезло: минометный снаряд не вызвал пожара, а разорвавшаяся в саду ракета от «Града» разворотила землю и засыпала осколками все вокруг, но пощадила дом. Он показал нам остатки ракеты: «Еще два метра, и мне негде было бы жить». У забора стоял контейнер с окошками — его маленькая семейная часовня. Изнутри она была обшита деревом, отполированным и покрытым лаком, на задней стене висело несколько икон: Богородица и Младенец (в подбородок Марии впился осколок), взрослый Христос с пробоиной в нимбе; деревянный крест — подарок друга, привезенный из Тбилиси; разбитые окна затянуты полиэтиленовой пленкой. Главную икону — Богоматерь Скоропослушницу — привезли с Афонской горы. Именно благодаря этой часовне, считал отец Иоанн, уцелели его дом и дома ближайших соседей: «Дальше все полностью разрушено. Вон там внизу, неподалеку, жила большая семья с шестью детьми. В их доме все сгорело, им некуда возвращаться. Я очень благодарен Богу за то, что он нас защитил, это чудо».

202. Мы зашли внутрь, священник вскипятил чай, и, чтобы выпить его, нам пришлось примоститься за небольшим кухонным столом. Первый день войны застал отца Иоанна дома с семьей. 26 февраля отключили электричество; поблизости разместилась украинская артиллерия, вероятно самоходные гаубицы САУ, и при каждом выстреле дом содрогался. Дети не боялись, ответного огня еще не было, но в начале марта самолеты начали сбрасывать бомбы на Ирпень, до которого отсюда всего полтора километра. «Я не хотел уезжать, не думал, что все будет настолько трагично, в таких масштабах. Но потом я своими глазами увидел, что они используют фосфорные боеприпасы. И сказал: все, хватит. Я посадил всю семью в машину и повез ее в Мюнхен». Как многодетный отец, он добился разрешения на выезд из страны, но довольно быстро вернулся и остался в Киеве; он служил обедни у себя в церкви в Сырце, раздавал еду пришедшим помолиться, а также работал волонтером, доставляя бензин, газ и продовольствие бойцам ТО, оборонявшим Горенку.

203. Смеркалось, и, пока он говорил, Антуан пытался его сфотографировать, откинувшись назад, чтобы увеличить расстояние до объекта съемки. Но священник не обращал на это никакого внимания. Он достал телефон и проигрывал для меня голосовые сообщения, отправленные им по вотсапу российским друзьям, когда началась война: Пусть Господь сохранит нам жизнь. Потому что Киев бомбят… Потом: Говорят, завтра опять будут бомбить, и исторический центр тоже. Потому что Харьков… очень сильно бомбили, и… никто не предполагал, что такое может быть. «Это было 2 марта». Он включил мне еще одно сообщение: Самолеты, бомбежки… Прямо сейчас. [На записи слышен громкий шум.] Это был русский самолет, Наташа. А сейчас мы идем в укрытие. В начале войны он подолгу разговаривал со своей подругой, Наташей. «Она даже слышала взрыв неподалеку — это был такой же самолет, как и тот. Но у нее была такая странная реакция… Точнее, несколько типов реакции, у нее был явный когнитивный диссонанс. Сначала была истерика, она плакала. Потом началась агрессия: „Вы врете, все это неправда. Это не мы“. Потом она ухватилась за теорию заговора. Потом… „Зло повсюду. Зло в Америке, в России, повсюду, поэтому все виноваты“. В итоге она остановилась на этой идее». Одна из его прихожанок рассказывала, что ее дочь позвонила отцу в Россию и сообщила, что находится в бомбоубежище. Отец ответил: «Ты врешь, тебе сказали так говорить». Но самой распространенной реакцией было молчание, абсолютное молчание. Многие жаловались на то, что их родственники и друзья из России за все это время ни разу не позвонили, даже не поинтересовались, как у них дела. Отец Иоанн мягко покивал головой. «Мы не думали, что будет война. Никто в это не верил. Я сам пытался убедить всех, что это невозможно, что в XXI веке это абсурдно. Но это случилось не просто так: страны Советского Союза не покаялись, как Германия. Поэтому рано или поздно где-то должно было взорваться. Это как опухоль, которую не удалили, — и она дала метастазы. Запад хотел думать о России как о демократической стране, у которой есть кое-какие проблемы с коррупцией, с режимом, с завершением переходного периода. Но это была лишь внешняя оболочка. Внутри был совсем другой смысл. Другое содержание. Россияне, например, даже не заметили, что в 2000-е годы Путин закрыл доступ к архивам. Никто даже не осознал, что произошло. А ведь закрытые архивы означают, например, что про соседа по коммуналке, писавшего доносы в 1937-м, при Сталине, чтобы освободить для себя лишнюю комнату, никогда не станет известно. Понимаете? О его поступке никто не узнает».

204. Время от времени я переводил для Антуана отдельные места нашего разговора. Отец Иоанн глубоко вздохнул и продолжал. Однажды он исповедовал очень пожилую женщину, верующую, ей было уже за девяносто. С тех пор она умерла, и он не стал ни называть ее имя, ни рассказывать ее историю. Он решил расспросить ее подробнее: «Делала ли ты что-то, из-за чего после твоей смерти Бог не мог бы впустить тебя в свою обитель? Было ли что-то подобное?» Она подумала и ответила: «Ну, может быть, из-за первого мужа». — «А что было с первым мужем?» — «Ну, мы жили вместе, и я заподозрила его в измене. И написала на него донос. А через несколько дней его увели, и больше я его не видела». Это случилось еще до Великой Отечественной войны, он не знал точно, когда она родилась — возможно, в 1920 или 1917 году. Когда она вышла замуж, ей было двадцать с небольшим. «Но не в этом дело. Главное — в другом. Когда она мне это сказала, я не сразу взял себя в руки. Она говорила самым обычным тоном. Просто как… как будто вспоминала. У нее не было никаких чувств по этому поводу. Я был потрясен, я… Помолчав с полминуты, я спросил, сожалеет ли она. Просила ли она Бога простить ее за это? Она пожала плечами и ответила: „Ну, тогда многие так делали“. Понимаете, о чем я? Она много лет была верующей христианкой. Но не считала это преступлением или чем-то ужасным. Возможно, оправдывала себя тем, что просто выполнила гражданский долг, потому что он был против советской власти. И вот, представьте, прошло более шестидесяти лет. Она снова вышла замуж, родила детей, регулярно ходила в церковь. И до самого ухода из этого мира ни разу не раскаялась. По-гречески мы говорим „метанойя“ — этимологически это означает „изменение ума и сердца“. А у нее этого не было. Ничто, ни церковь, ни общество, ни история — война, советские годы, Горбачев, перестройка, дети, возраст — не заставило ее осознать, что это страшное преступление, которое она должна оплакивать до конца своих дней. Понимаете?»

205. Виной тому, думал он, отсутствие раскаяния, оздоровления, поскольку советская власть продолжала свое существование. Ее не уничтожили как Третий рейх, поэтому ничего равнозначного денацификации, дефашизации не произошло. И Россия сохранила значительную часть наследия Советского Союза, причем не только в идеологии, но и в методах и подходах. «Слышали про „бабушку с красным флагом“? В каком-то селе старая бабушка вышла встречать российские войска с флагом Советского Союза. Кажется, где-то в Киевской области. Или в Харьковской, точно не знаю. Ее фотографировали, у нее брали интервью, русские даже поставили ей памятник. Рисовали ее на танках. Эта бабушка жива, ее нашли…» Он рассмеялся. «Она, конечно, думала, что встречает освободителей». — «Где она сейчас?» — «Ее эвакуировали. На украинскую сторону. Но дело не в этом. Этот красный флаг — он не только в руках. Этот красный флаг — несмотря на все испытания, все повороты истории, продолжает застилать нам глаза и сердца». Он задумался. «Продолжает застилать глаза и сердца. И люди, которые смотрят на мир сквозь этот красный цвет, уже не видят крови, не чувствуют ее. Понимаете? Дух не очищен, сердце не очищено. Изменения не произошли». Настала моя очередь рассмеяться: «Знаете, Антуан дальтоник. Он не различает красный цвет».

206. Чай давно остыл, и уже слишком стемнело, чтобы фотографировать. Священник снова заговорил, и беседа приняла более философский оборот. Я спросил его, могут ли русские когда-нибудь пойти по пути Германии. «Россия… Я не вижу предпосылок. Германию, прежде чем ее денацифицировали, прежде чем она покаялась, оккупировали. Но ни Украина, ни Европа не собираются оккупировать Россию, чтобы сменить там политический режим. Сегодняшняя Россия настолько далека от этого, что я не могу представить, чтобы это было возможно». На всех этапах своей истории, продолжал он, Россия никогда не собиралась отказываться от той формы власти, той модели самодержавия, которую унаследовала от Византийской империи. Эта модель для нее естественна, отбросить ее значило бы потерять себя как Россию, как государство. «Понимаете, о чем я? Что должно произойти с Россией, чтобы она покаялась в своем нацизме, современном русском нацизме? Я не представляю. Да и Украина стоит перед похожей проблемой: как остановить агрессора, но при этом сделать так, чтобы Украина не потеряла возможность стать частью Европы? Какой ответ может дать Украина на это испытание, на формирование нового украинского менталитета? Новой идентичности общества? Здесь тоже не обойтись без покаяния. Покаялась ли Украина за то, что украинские граждане принимали участие в массовых убийствах во время Холокоста? Были ли принесены публичные извинения? Украина больна той же болезнью, что и Россия; Украина тоже больна. Тут требуется более глубокая десоветизация, чем простое переименование улиц».

Закажите наши книги — если вы не в России и не в Беларуси. Мы расширили список стран доставки: теперь наши книги можно заказать в Сербию, Грузию и Израиль. В нашем «Магазе», кстати, можно купить не только бумажные, но и электронные версии книг. Это один из самых простых способов поддержать редакцию и наш издательский проект. Все вопросы о наших книгах пишите сюда — books@meduza.io.