«Я не прощаю смерть своих детей» 20 лет теракту в бесланской школе. Как они прошли для тех, кто потерял в нем близких? Репортаж из Северной Осетии
5 и 6 сентября 2004 года в Беслане хоронили жертв теракта в первой городской школе. В нем погибли 333 человека, в том числе 186 детей. Не менее 783 человек были ранены. Хотя формально расследование завершено, родственники погибших продолжают настаивать, что при осаде и штурме школы силовики допустили ошибки, которые привели к гибели десятков людей. На 20-ю годовщину теракта власти Беслана, как обычно, организовали события в память о погибших. А их близкие и пережившие захват выпускники школы, как обычно, отнеслись к этому скептически. Журналисты независимого кооператива «Берег» съездили в Беслан и рассказывают, как спустя 20 лет в нем до сих пор живут, почти не пересекаясь, личные воспоминания участников тех событий — и официальная история, рассказанная властями. «Медуза» публикует этот репортаж целиком.
«Лучше мы, чем они»
«В Беслане время шло по-другому, будто прошло не 20 лет, а только пять. Так не должно было быть», — цитирует Агунда Ватаева одного из своих психологов. 1 сентября 2004 года Агунда пошла в девятый класс. Она оказалась в числе 1128 заложников. Сейчас Ватаевой 33, и, по ее словам, только недавно она научилась говорить о случившемся почти без слез.
Мама Агунды, Галина, работала учительницей начальных классов, на праздничную линейку в тот день они пошли вместе. Когда во дворе школы раздались громкие звуки, девятиклассница подумала, что кто-то пускает фейерверки, а при виде боевиков с автоматами решила, что в школе проводят учения. И только когда боевики стали «кричать и переговариваться на каком-то незнакомом языке», Агунда поняла, «что все серьезно».
Всех людей, находившихся во дворе, террористы загнали в спортзал школы. Первые два дня, пока власти вели переговоры с боевиками, мать и дочь провели, сидя на полу вместе с тысячей других заложников. «Мне бы очень хотелось сказать, что мама всех поддерживала и подбадривала, — говорит Агунда, — но у нее было чувство апатии и уныние. Сейчас, когда кто-то унывает, мне очень тяжело наблюдать это состояние. Я вижу параллель с мамой».
Днем 3 сентября в зале раздались два взрыва. По версии независимых экспертов, спецназ выстрелил по зданию из гранатометов, чтобы обезвредить боевиков, контролирующих педаль самодельной бомбы; в здании начался пожар. Террористы приказали заложникам бежать в сторону столовой, Агунда и Галина так и сделали. На стуле в спортзале, вспоминает Ватаева, горело тело одного из боевиков.
Ватаевы добрались до столовой вместе. Спецназ начал штурм, в этом крыле школы начались бои. Галина была сильно ранена и уже не могла идти, поэтому велела дочери, чтобы та выбиралась одна. Самой Галине выйти из школы живой не удалось. Агунда долго чувствовала вину за то, что не осталась с мамой, когда появилась возможность спастись. Хотя с тех пор прошло 20 лет, чувство вины успело стать «базовым в ее поведении»: «Даже если у человека просто плохое настроение, я думаю, что, наверное, это я что-то сделала».
«Мало кто смог побороть комплекс жертвы», — рассуждает Агунда. Бывших заложников она сравнивает с воспитанниками детских домов. Долгое время их заваливали подарками и возили на отдых — но повышенные внимание и забота, по мнению Ватаевой, могли кому-то навредить. По словам собеседницы «Берега», она часто чувствовала особое отношение к себе: из-за лечения ей пришлось пропустить почти год учебы, но в школе ей все равно «рисовали хорошие оценки», а в университете ставили зачеты не за знания, а потому что она провела три дня в захваченной школе. «После такого ты не можешь трезво оценивать собственные навыки, успехи, достижения — кажется, что тебе все на голову упало. Я совершенно не знала, чего я стою».
Две родные сестры Агунды и бабушка, потерявшая в теракте дочь, почти не говорят о своих переживаниях. Свою скорбь они выражают, ухаживая за могилой Галины в «Городе ангелов» — так называют кладбище, где похоронены жертвы теракта. Сама Агунда от этих ритуалов не получает «чувства единения» с матерью, а на кладбище возвращается скорее чтобы поддержать близких, которым эта поездка важна.
Раз в несколько лет Ватаева приходит в спортзал, ставший теперь мемориалом, чтобы вспомнить о счастливых школьных годах — тех, что были до 1 сентября 2004-го. «Местом силы это, наверное, не назовешь, но определенно какие-то теплые чувства в школе бывают, — говорит она. — Правда, на месте принимающих решения я бы покрыла пол в спортзале стеклом — там осталось очень много крови детей… Кощунственно, что мы ходим по этому полу».
Много лет Агунда ждала, что Владимир Путин приедет в Беслан. «У меня долгое время были обида и озлобленность непосредственно на главу государства. Из-за того, что не защитили, не послушали, не помогли — забили и забыли», — говорит она. Путин в итоге приехал за две недели до 20-й годовщины — но Агунде это было уже не нужно: она «повзрослела» и решила «сконцентрироваться на себе и семье».
Траурные события, которые традиционно проходят в Беслане с 1 по 3 сентября (их здесь называют «Вахтой памяти»), выпускница школы № 1 считает слишком официозными. «Все по одному и тому же сценарию: сгоняют в Беслан этих бедных бюджетников и чиновников, которым приходится стоять и жариться [на солнце]», — говорит Агунда. Несколько лет назад, рассказывает она, такое задание получила ее подруга, работавшая в одном из республиканских ведомств.
«Вахту памяти» на 20-ю годовщину теракта собирались начать по-другому: с линейки, на которой выжившие школьники должны были держать в руках портреты погибших одноклассников. Приходить туда Агунда не планировала. Репетицию назначили на последние дни августа — тогда и выяснилось, что тех, кто готов поучаствовать в линейке, меньше, чем портретов. «В нашем классе семь погибших, а пришли два человека. В параллельном погибли 11 — и вообще никто не пришел», — объясняет Агунда.
Организаторы предлагали выжившим, чтобы те несли портреты вместе со своими детьми, однако эту идею мало кто поддержал. Чтобы все-таки исполнить задуманное, устроителям пришлось привлечь волонтеров — студентов и школьников. Среди них не было тех, чьи близкие погибли в теракте.
В итоге Агунда передумала и решила все же прийти к школе 1 сентября. «Лучше мы, чем они», — сказала она самой себе.
Начальство и матери
Дорога к школе перекрыта оградительной лентой, рядом кое-как брошены полицейские машины. Дежурят сотрудники полиции в белоснежных рубашках. Рядом с ними тормозит черный внедорожник. «Начальство, начальство, — произносит мужской голос из салона автомобиля, — пропускай!»
У школьных ворот — рамки металлоискателей, полиция проверяет сумки. Линейка должна начаться в девять утра, за полчаса на территории школы собрались уже несколько сотен человек (по данным МВД, в этот день в школу № 1 пришли больше 1,6 тысячи человек). Неподалеку от школы выстроились сотрудники МЧС, группа ОМОНа, полицейские, инспекторы ГАИ, работники ФСИН и ФССП, члены СКВРиЗ и люди, одетые в камуфляж без опознавательных знаков. Почти все они держат по паре алых гвоздик.
Напротив входа в спортивный зал школы с портретами погибших выстроились люди, одетые в белые футболки с изображением однокрылого ангела (летом 2004-го его нарисовала 11-летняя Аза Гумецова, погибшая во время теракта) и надписью «Беслан — город ангелов». Портреты держат не только бывшие заложники, но и молодые люди, родившиеся уже явно после 2004-го, а также несколько десятков детей в голубых беретах. Это участники движения Юнармия из отряда «Альфа» московской школы № 937 — там учился спецназовец Александр Перов, погибший при штурме в сентябре 2004-го. «Альфы, построились!» — командует детям блондинка в футболке с ангелом.
В 9:15 раздается школьный звонок, и участники линейки один за другим заходят в двери спортзала. Оглушительный женский крик из спортзала, полный горечи и отчаяния, перебивает скорбную музыку в школьном дворе. «Это, наверное, мать той учительницы», — шепчутся пришедшие. Наталья Дзуцева потеряла в теракте свою дочь Алену, преподававшую осетинский язык. На руках у Натальи тогда осталась полуторагодовалая внучка. Рыдая, Дзуцева долго выкрикивает гневные слова на осетинском. «В первые годы так было каждый день, не только в годовщину, — рассказывает „Берегу“ пришедшая на линейку жительница Беслана, тоже потерявшая в теракте детей. — Все глаза уже выплакала».
В спортзал заходят чиновники: глава республики Сергей Меняйло, председатель ЛДПР Леонид Слуцкий и сенатор Таймураз Мамсуров (двоих его детей террористы взяли в заложники вместе с остальными школьниками, оба были ранены, но остались живы). За чиновниками в мемориальный комплекс начинают пускать всех, кто пришел почтить память погибших. В их числе среди прочих оказались сидевшие в американской тюрьме депутат Госдумы Мария Бутина и бывший торговец оружием Виктор Бут.
У входа волонтеры предлагают гвоздики и церковные свечи. Люди делают круг по спортзалу, возлагают цветы, крестятся и выходят во двор. Спустя полчаса после начала линейки рядом со школой остается только половина пришедших.
Гости направляются в уцелевшую часть захваченной школы. Еще несколько лет назад туда можно было легко залезть через выбитые окна; недавно это здание решили огородить и законсервировать. В коридорах висят баннеры с рассказом о теракте и погибших во время штурма бойцах спецподразделений «Альфа» и «Вымпел». «Он на первое задание вышел! Молодой совсем!» — размахивая руками, говорит кому-то невысокая брюнетка в брючном костюме.
Пресс-конференция комитета «Матери Беслана» в 2024 году проходит в Центре профилактики терроризма — новом корпусе, построенном на месте южного флигеля школы. Именно по нему спецназовцы били из танков, огнеметов и гранатометов во время штурма. В ночь на 4 сентября эту часть здания снесли, вместе с ней пропали и важнейшие свидетельства о той операции. Аккуратное белое крыло сильно контрастирует с остальной частью здания из красного кирпича, где сохранились следы обстрелов.
В центре выставлены экспонаты, напоминающие о теракте: изрешеченные пулями учебники, обугленная детская обувь. В будущем здесь обещают выставлять предметы, связанные и с другими крупными терактами, в том числе с захватом Театрального центра на Дубровке в Москве и атакой на башни-близнецы в Нью-Йорке.
Внезапно в помещении появляется запах жженой бумаги, собравшиеся испуганно оглядываются. «Не переживайте, все хорошо, у нас тут камеры!» — отмахивается темноволосая женщина в черном костюме. «Это из вентиляционной системы, — объясняет „Берегу“ охранник центра. — Ее же только сейчас запустили, там какой-то мусор, наверное, остался».
Пресс-конференция длится почти два часа, выступающие повторяют, что расследование теракта необходимо довести до конца. Анета Гадиева, потерявшая в теракте дочь Алану, предлагает почтить минутой молчания всех тех, «кто погиб в этом году в терактах и на поле боя».
Отдельно участницы комитета рассказывают о своей недавней встрече с Путиным. «Опять мы оказались — нас так нарекли — „удобной массовкой“, — с обидой произносит Гадиева. — Люди, которые это делают, совершенно безответственны и не понимают, что тем самым губят те небольшие ростки гражданского общества, которое есть в нашем лице. Очень удобно говорить, когда ты где-то там за рубежом и хорошо устроен». В конце своей речи Гадиева рассказывает, что Путин на встрече пообещал «Матерям Беслана», что наконец встретится с выжившими в теракте учениками школы.
Сопредседательница организации «Голос Беслана» Эмма Тагаева не была в Центре профилактики терроризма — и, по ее словам, не планирует туда приходить. С самого начала она выступала против его строительства на территории школы. В теракте Тагаева потеряла мужа Руслана Бетрозова и двух сыновей — Алана и Аслана.
В 20-ю годовщину Тагаева тоже пришла в школу, чтобы почтить память своих близких. «Время прошло, а правда все еще мало кому нужна», — качая головой, тихо произносит она. Она возмущена тем, что власть, по ее мнению, не только пытается откупиться от пострадавших, но еще и хочет извлечь из этого выгоду: «На музей тратят сотни миллионов. Хотят воспитывать патриотизм, чтобы за них отдавали жизнь, но не ценят жизни людей».
«Человек, который пожертвовал столькими детьми, для меня не авторитет»
Уютный парк на улице Коминтерна вряд ли известен иногородним, которые приехали в Беслан, чтобы почтить память жертв теракта. На некоторые онлайн-карты он просто не нанесен.
«Это парк памяти наших погибших детей», — говорит Тагаева корреспонденту «Берега». На следующий день после линейки она осматривает тропинки, вымощенные брусчаткой, и жалуется, что во время ремонта проходящей рядом дороги коммунальные службы разобрали часть забора, но до сих пор не вернули его на место. «Теперь скотина, которая гуляет по улице, заходит и здесь гадит, — с грустью говорит Эмма. — Мы вырастили много цветов в горшках, хотели пересадить их сюда, но [из-за животных] нет такой возможности: пройдет несколько дней — и все придет в запустение».
Под раскидистыми деревьями петляют дорожки, вдоль них стоят скамейки с витыми спинками и невысокие фонари. В центре находится памятный камень, посвященный погибшим ученикам школы № 1. Этот парк появился после просьб женщин, потерявших своих детей в теракте. Раньше тут было поле, где дети любили играть в футбол, — больше 25 из них после захвата школы не вернулись домой. Добиться строительства парковой зоны смогли Эмма Тагаева и «Голос Беслана». «Когда я вижу здесь людей, мое состояние улучшается. Это дает мне силы жить», — говорит собеседница «Берега».
Работа над парком еще не завершена. Эмма хочет установить здесь беседку, крытую зону с уличными тренажерами и несколько питьевых фонтанчиков, а еще обновить забор и подсветку дорожек. На благоустройство нужны деньги, но получить их от властей нереально. К просьбе Тагаевой глава республики Сергей Меняйло отнесся, по ее словам, «совершенно безразлично».
«На музей вы находите сотни миллионов, но надо же сперва позаботиться о живых людях, — рассуждает Эмма. — Эти люди испытали такое горе, они доживают свое время… А денег для них нет». Благоустройство в итоге закончат с помощью средств, оставшихся после закрытия фонда «Возрождение Беслана». Эмма надеется, что к следующей годовщине работы в парке уже закончат.
По мнению Тагаевой, чиновники недостаточно помогают пострадавшим. Сейчас регион должен выдавать бывшим жертвам теракта по 120 тысяч рублей в год, которые они могут потратить на поездку в санаторий. Но на эти цели в бюджете есть только 42 миллиона — это значит, что воспользоваться программой могут максимум 350 человек, а всего пострадавших — больше тысячи. По мнению Тагаевой, все они должны получать выплаты и расходовать деньги по своему усмотрению. Власти к ее предложениям не прислушиваются.
Собеседница «Берега» вспоминает один из своих разговоров с помощником Меняйло: тот как-то сказал ей, что «с „Матерями Беслана“ никогда нет проблем, а с „Голосом“ всегда что-то не так». «А вы делайте что-то для людей! — не выдержала тогда Тагаева. — Не для меня лично — для меня-то вы сделаете. А я для других прошу».
«Вчера меня кто-то очень сильно обнял, — рассказывает Тагаева. — Я повернулась, смотрю — Анета Гадиева. Она мне говорит: „Эмма, годы идут, и мы должны быть мудрее“. Я в шоке. Думаю: этой мудрости она у Путина набралась? В чем мудрость? В том, что ты предаешь будущее своих детей?»
В 2016 году Тагаева была одной из тех, кто устроил в спортзале школы акцию: тогда пять женщин пришли туда в футболках с надписью «Путин — палач Беслана». С тех пор, рассказывает активистка, она стала замечать за собой слежку, а перед каждым 1 сентября сотрудники ФСБ приглашали ее на беседу, где рекомендовали не устраивать никаких акций. «Жить со страхом еще хуже», — уверена Тагаева.
С людьми, которые боятся говорить начистоту, собеседница «Берега» впервые столкнулась сразу после теракта. Она вспоминает, как в сентябре 2004-го пыталась узнать, что случилось с ее младшим сыном Асланом, и в поисках хоть какой-то информации принялась обходить знакомых. В больнице Владикавказа она встретила мать одного из одноклассников сына, которая тоже была среди заложников.
«Я ничего говорить не буду, я боюсь за своих детей!» — цитирует ее Эмма.
— Они ранены?
— Нет, все трое вышли без ранений.
«Я заплакала, — вспоминает Эмма. — Они же, говорю, у тебя живые, вышли, ты сама, слава богу, живая. Чего ты еще боишься тогда?»
Тагаева нашла тело сына только через месяц: обугленное, со следами автоматной очереди в области груди. Опознать Аслана она смогла только по ногтям. ДНК-экспертиза подтвердила, что это ее сын. «У меня вместо слез из глаз течет кровь, — говорит Эмма. — Я не прощаю смерть своих детей. И человек, который пожертвовал столькими детьми, для меня не авторитет и не моя родина».
Ни того, что президент когда-нибудь признает свою ответственность за теракт, ни завершения российского расследования Эмма больше не ждет. «Мы выиграли Страсбург, мы знаем, что случилось, — и они свою вину знают, — говорит Тагаева. — Все, что нам сейчас нужно, — это чтобы люди помнили о тех, кого уже нет, чтобы такого не повторилось и чтобы над головой было мирное небо».
Руслан, Алан и Аслан похоронены в мусульманском селе в ста километрах от Беслана, но в «Городе ангелов» все равно стоят памятники с их именами и фотографиями. «Когда-то меня не станет, а память о них останется», — объясняет Эмма. В память о погибших муже и сыновьях она носит на груди бейдж с их фотографиями. За много лет эти портреты выгорели на солнце.
«Хочу, чтобы дочь не узнала»
В первые дни «Вахты памяти» Олег Чипиров дежурил в «Городе ангелов» — его попросили помочь. Чипиров — бывший заложник бесланской школы; в 2004 году он переходил в четвертый класс. О случившемся 20 лет назад он рассказывает легко, будто описывает самый обычный день.
«Мне никогда не было тяжело об этом говорить, — говорит Чипиров и пожимает плечами. — Мне было всего 10, на моей психике это, можно сказать, не отразилось». Олег уверяет, что в те дни, что он провел в спортзале, его тревожили только две вещи: что родители сначала отругают его за долгое отсутствие, а потом — за то, что он потерял костюм и новые туфли. В спортзале было жарко, школьник разделся до белья — так он и потерял свою одежду.
Родного брата Олега Азамата на линейке тоже взяли в заложники. Мальчики сидели в разных частях спортзала и все три дня друг друга не видели. Олегу повезло, потому что рядом с ним были старшеклассники и учителя: они заботились о нем, приносили ему воду, обмахивали от жары листочками, вырванными из тетрадок.
Олег хорошо слышал, о чем переговаривались террористы. Он помнит, что боевики требовали, чтобы в школу пришли президент Северной Осетии Александр Дзасохов, президент Ингушетии Мурат Зязиков и врач Леонид Рошаль. За каждого они обещали отпускать по 150 заложников. «Не знаю, сдержали бы они обещание или нет, но заходить надо было», — уверен Чипиров.
На второй день у Олега начались галлюцинации: ему чудилось, что среди террористов — его отец. Ходить за водой боевики уже не позволяли — приходилось пить мочу. К третьему дню силы были на исходе.
Из-за того, что заложники подолгу сидели в одном и том же положении, ноги затекали — Олегу проще было стоять. «Не знаю, как после этого в бога не верить, но вдруг меня как магнитом к земле потянуло: надо лечь и все», — вспоминает Олег. Через пару минут в спортзале прозвучал первый взрыв, школьника накрыло слетевшим откуда-то куском фанеры, на ногу закапал расплавленный пластик с потолка. «Было очень больно, но встать я не мог — была уверенность, что надо лежать, будто что-то меня держало», — говорит Чипиров.
После второго взрыва мальчик сбросил с себя фанеру, вылез в окно вместе с другими заложниками — и побежал. Азамата ранило в голову, он попал в реанимацию, но остался жив.
На вопрос о том, кто виноват в случившемся, Олег прищуривается, еле заметно улыбается и подносит руку к губам, делая вид, что запирает рот на замок. Смысла в продолжении расследования он не видит: «Ну что это может поменять в моей жизни сейчас? Мои ранения заживут или у брата голова целая станет опять?» — рассуждает Чипиров.
На следующий год после теракта Олег снова пришел в спортивный зал — он говорит, что чувствовал себя спокойно, и до сих пор часто туда приезжает. Но на месте властей Чипиров давно снес бы все, что осталось от школы: «Все уже, 20 лет, — находились. Есть кладбище — достаточно».
О том, что Олег был в числе заложников, он предпочитает не распространяться. Даже его жена узнала об этом уже после того, как сыграли свадьбу. Сейчас у Олега подрастают две дочери, старшей исполнилось пять. О случившемся с отцом она тоже не знает. «Хочу, чтобы вообще никогда не узнала, — говорит Чипиров. — Если бы меня там не было, я бы, может, повел ее [в школу] и рассказал, что там было. А так — точно нет».
Он мечтает, чтобы к тому моменту, когда его дочь пойдет в первый класс, бесланскую школу снесли, но понимает, что этого не случится. «Наверное, она узнает, что там было, но не из моих уст, — говорит Олег. — И меня это успокаивает».
Остаться человеком
Рустам Кабалоев обычно приходит в «Город ангелов» в последний день «Вахты памяти», 3 сентября, — но не днем, а ближе к ночи. Так он может избежать встречи с чиновниками и журналистами. В 2024 году Рустаму поставили рабочую смену именно на 3-е — и он решил заехать на кладбище днем раньше. С собой он везет большой букет крупных красных роз.
1 сентября 2004-го Кабалоев должен был идти в шестой класс. Начинать учебный год не хотелось как никогда. За пару дней до линейки Рустам неудачно упал, ударился ногой — и собирался использовать травму как предлог, чтобы остаться дома. Но мама все равно заставила идти и даже сама довезла сына до школы на машине, а потом уехала по делам.
Даже находясь в спортзале, Рустам отказывался верить, что происходит теракт. Он думал, что это розыгрыш или что в школе снимают фильм. Когда мимо пронесли тело застреленного Руслана Бетрозова — мужа Эммы Тагаевой, — он «не поверил, что происходит что-то страшное».
Иногда в зал заходил один из боевиков и стрелял в потолок — но следов на нем не оставалось. «Холостыми стреляет — значит, точно все нормально», — думал тогда Рустам. Только к вечеру второго дня он понял, что изнутри потолок был покрыт мягкой обшивкой, которая просто поглощала пули.
После того как в зале прогремели взрывы, Рустам заметил, что прежде закрытые двери вдруг открылись, — и тут же побежал туда. Из-за контузии в глазах у него стояла красная пелена. На улице какая-то женщина взяла его под руку. Подросток заметил, что на нем горят брюки. Он сбросил их и побежал в сторону жилых домов.
Дальше были больницы: у Рустама диагностировали баротравму легкого, множественные осколочные ранения, обширные ожоги, черепно-мозговую травму, контузию и разрыв обеих барабанных перепонок.
Рустам останавливает машину на парковке перед «Городом ангелов», достает цветы и уверенным шагом идет в сторону памятников, посвященных его друзьям и одноклассникам. На кладбище родственники приводят участки в порядок и тихо переговариваются между собой. Поравнявшись с могилой Олеси Гулдаевой, Рустам достает из охапки розу, ставит ее в вазу, кладет ладонь на памятник и замирает на несколько секунд. То же самое происходит у памятников Зарине Боллоевой, Любе Тотиевой и Мадине Пухаевой. Рустам планировал навестить могилы всех дорогих ему людей, но понял, что сделать это слишком тяжело. Оставшиеся розы он оставляет у памятника сотрудникам спецназа ФСБ и МЧС, погибшим во время штурма школы.
По пути в город Рустам рассказывает о своем дяде Руслане (имя изменено по просьбе собеседника, — прим. «Берега»), который помогал доставать из школы заложников. Тогда его сфотографировал приехавший к школе репортер. На снимке мужчина с сигаретой в зубах нес на руках девочку, а из-за его спины торчало дуло автомата, висевшего через плечо. «У нас такие обыски были дома, все перевернули!» — гневно вспоминает Рустам. Тогда, по его словам, он испытал стыд за бесланских силовиков, которые искали оружие его дяди. Тот долго работал в силовых структурах, и с документами на автомат, уверяет Рустам, «все было в порядке». «Какой-то негодник говорил, что, если бы не ополченцы, ФСБ сделала бы свою работу намного лучше, — говорит Рустам. — Какую работу? Результат вашей работы — это сам теракт».
После окончания школы Рустам мечтал бороться с коррупцией, раскрывать экономические преступления и пресекать нарушения в силовых структурах. «Недобросовестных дядек наказывать!» — со смехом вспоминает Рустам. Но, поговорив со знакомыми силовиками, понял, что «там тяжело остаться человеком». Сейчас Кабалоев работает в общепите и надеется открыть свой ресторан.
«Лучшее, что власть могла бы сделать, — это до конца жизни обеспечивать всех [бывших заложников], чтобы никаких других проблем ни у кого не было, — говорил Рустам. — Вы испортили людям жизнь — теперь сделайте все, чтобы это исправить». Сам он, правда, не слишком верит, что это когда-то случится.
Рустам говорит, что, даже если Путин признает свою вину за гибель сотен человек, он не станет уважать его сильнее. Но для него все равно важно, чтобы Путин сделал это, — потому что тогда люди поймут, что на самом деле произошло в Беслане в 2004 году. «Я-то знаю, кто виноват, а многие до сих пор живут в неведении, — говорит Руслан. — Пусть скажут народу — может, в их представлении что-то поменяется».
«Берег»