«Нужно биться за каждого — мирно, настойчиво и с любовью» Интервью фигуранта «Московского дела» Алексея Миняйло. Суд освободил его из-под стражи и закрыл его дело

26 сентября фигуранта «Московского дела», предпринимателя и гражданского активиста Алексея Миняйло, которого обвиняли в участии в массовых беспорядках, освободили из-под стражи, уголовное против него было прекращено. Во время выборов в Мосгордуму Миняйло был волонтером в штабе оппозиционного кандидата Любови Соболь. Освобождая его, судья отметил, что в материалах дела нет признаков массовых беспорядков. Само дело о беспорядках пока не прекращено, но Миняйло был единственным обвиняемым по этой статье, остававшимся в СИЗО. Сразу после освобождения он поехал к администрации президента, где проходят одиночные пикеты в поддержку других фигурантов «Московского дела», и дал интервью «Медузе» из очереди на пикет.

«Под арестом я был свободнее работников СИЗО»

— Перед тем, как сегодня судья ушел на решение, вы обратились к нему и сказали, что «человек может быть свободным даже в концлагере». Почему?

— Я так сказал, потому что действительно считаю, что человек может быть свободным везде. Я это очень хорошо понял под стражей. Я находился под арестом, но был свободнее некоторых работников СИЗО. Потому что есть люди, которые поступают по правилам, с которыми внутренне несогласны. Это распространенная практика в судебной системе. Я считаю, что я свободнее их, потому что могу критически воспринимать реальность и действовать вопреки обстоятельствам и опасности. Про это много писали философы Виктор Франкл и Эрих Фромм.

В СИЗО я почувствовал, что несмотря на то, что я заключен в четырех стенах, свобода в сердце есть и она никуда не девается. Да, я не могу сходить в «Старбакс», но я, находясь в тюрьме, считаю, что я нахожусь на своем месте и могу и там кого-нибудь защитить. Например, вместо меня туда мог попасть человек, который морально был бы не готов к этому. Принять то, что ты находишься в тюрьме не зря — это тоже акт свободы. Можно отчаяться и клясть судьбу, что жизнь поломана, но я в тюрьме начал писать книгу, написал два тренинга и больше ста писем людям на свободу. Мне люди, находящиеся на свободе, писали, что они отчаялись, а я из тюрьмы пытался их приободрить. Все это проявления свободы.

Я обратился с такими словами к судье и потому что верю: человек способен на акт героизма. Не знаю, решение судьи было актом героизма или чем-то еще, но я безусловно верю, что человек с любой репутацией способен на него. Я апеллирую к лучшему в людях. Если веришь в худшее, то ты заранее проиграл.

— Когда вас завели в зал, вы верили, что вас освободят?

— Когда заходил в зал суда, то был уверен, что отправят еще на три месяца. Но когда прокурор сказал, что не видит оснований для оставления под стражей, у меня чуть челюсть не отвалилась. В этот момент я приободрился, и поверил, что могу попасть под домашний арест или даже выйти на свободу.

— Почему вас отпустили?

— Я уверен, что это победа гражданского общества. Победа людей, которые предпринимали все законные шаги для освобождения фигурантов нашего дела. Всех тех, кто стоял в одиночных пикетах, тех, кто ходил на митинги, тех, кто подписывал открытые письма и всего остальное. Мое освобождение — плод усилий этих людей.

— Вы следили за этой общественной поддержкой?

— Я получал прессу, мне писали в письмах об этом. Я много чего пропустил и много всего сейчас узнаю, но в общем следил. Я чувствовал эту поддержку ежесекундно.

— Вас в том числе массово поддержали священники.

— Это прекрасные и смелые люди, которые делают то, что священники с совестью делали всегда. Они всегда защищали тех, кто не может защитить себя и попал в беду. Два года я был алтарником, поэтому это в некотором смысле и цеховая солидарность. Конечно, мне приятно, что мои в некотором смысле собратья вступились. Хотя в РПЦ не принято в целом вступаться за политических заключенных.

— До начала общественной кампании вы внутренне готовили себя к тому, что все может закончиться серьезным сроком?

— Я с самого начала был готов. Конечно, полностью к этому нельзя быть готовым, но отчасти я был готов, что мне дадут 2-3 года. Свобода в том числе проявляется и в том, что ты делаешь то, что считаешь правильным, несмотря на опасность. Например, опасность тюремного заключения. Понятно же что помощь оппозиционным кандидатам может встретить противодействие. Думаю, что ситуация, которая со мной случилась, произошла не из-за митинга, а из-за того, что я в какой-то момент попал на радары. В какой-то момент я понял, что опасность реальна, но принял решение, что буду повиноваться не страху, а любви. У человека простой выборы — ты руководствуешься страхом и проживаешь пустую жизнь, или руководствуешься любовью и пытаешься осуществить свое предназначение.

— При этом на митинг 27 июля вы так и не попали, верно?

— Да, я не дошел до акции. Меня взяли возле перехода через Цветной бульвар. Я не успел присоединиться к акции.

«Когда ко мне вломились с обыском, задрожали колени»

— Почему кампания в Мосгордуму была для вас так важна?

— Я был уверен, что это будет унылая и скучная кампания в Мосгордуму, как это обычно бывает. Но когда против Любови Соболь выдвинули Нюту Федермессер, я очень расстроился — потому что знаю Нюту как хорошего человека. И она согласилась участвовать в не очень честной игре. Это меня очень огорчило, и я подумал, что перестану себя уважать, если не помогу Любе.

Я начал помогать и ей, и другим кандидатам. И два кандидата — Даша Беседина и Михаил Тимонов — победили и прошли в думу. Я чувствую причастность к этому.

— Как вы оцениваете итоги выборов в целом?

— Думаю, что для гражданского общества это несомненная победа. Единороссы потеряли мандаты, несмотря на то, что сняли многих кандидатов.

— Но мандаты достались случайным людям или коммунистам.

— По-настоящему независимых кандидатов на выборах было очень мало, но то, что прокатили «Едро» — уже хорошо. Кроме того, во время этой кампании было опробовано много хороших практик в подготовке и организации штабов, которые я в ближайшее время систематизирую. Это будет бесплатно доступно демократическим кандидатам по всей России.

— Вы говорите, что готовили себя к тому, что могут быть проблемы из-за вашей деятельность в кампании. Вам не было страшно после задержания?

— Очень страшно. Когда ко мне вломились с обыском в 4 часа утра, у меня дрожали колени. Это нормальная человеческая реакция — ничего не боятся психи, а смелые люди страх преодолевают. Мне было страшно, а потом перестало. Страх был волнами. Всю неделю перед освобождением я нервничал и переживал — будут ли продлевать арест и так далее. Но ты просто продолжаешь делать то, что должен.

— Вы пробыли под арестом почти два месяца. Что такое российское СИЗО?

— Я был приятно удивлен, сколько в СИЗО хороших людей. Малый спецблок «Матросской тишины» можно выпускать на свободу в полном составе. Даже если там есть какие-то настоящие преступники, то количество выпущенных невиновных их с лихвой окупает. Я там познакомился со многими людьми, с которыми, надеюсь, мы продолжим общаться на воле, когда их тоже выпустят.

Был приятно удивлен и тем, насколько корректные и дружественные сотрудники, которые все делают по закону и с человеческим отношением. Иногда даже с трогательным отношением — например, один сотрудник во время вечернего обхода желал арестантам доброй ночи. Это по-человечески очень приятно. Ведь обычно в нашей системе относятся к обвиняемым, как к преступникам и злодеям. А там у многих не было такого отношения. Доброе отношение особенно важно там. Как пишет Экзюпери «Нежность в тюрьме — великая нежность».

— Во время кампании вы объявили голодовку вместе с Любовью Соболь, когда ее не зарегистрировали в качестве кандидата. Вы держали ее и в СИЗО. Чем голодовка там отличается от голодовки на свободе?

— В изоляторе я держал голодовку не так долго — примерно полторы недели. Там голодовка отличается тем, что у меня не было таблеток, которые восстанавливают водно-солевой баланс, чтобы не умереть. Отличается качеством медицинской помощи. В остальном отличий немного. Как на воле ты меняешь голодовкой мир, так и в СИЗО.

— Почему вы решили прекратить голодовку?

— Потому что уже была реальная опасность негативных последствий, а получить медицинскую помощь было бы невозможно. Поэтому после 31 дня голодовки я принял решение ее прекратить.

— Разве смысл голодовки не в том, что это угроза реальных последствий?

— У меня нет четкого интеллектуально и выверенного этически ответа. В тот момент я подумал, что я нужнее живой, чем мертвый.

«Шансы отбить всех невелики»

— Можно ли сказать, что российская власть все-таки реагирует на общественные протесты, с учетом того, что фигурантов «Московского дела» действительно отпускают на волю?

— Все группы поддержки и активистов, конечно, поддавливают на чиновников и им приходится это воспринимать. Они, может быть, не все хотят этого делать, но реагировать приходится, потому что иначе клапан может сорвать и что-то пойдет не по плану.

— Вы будете как-то помогать другим фигурантам дел из-за протестов?

— Да. Сейчас я стою в очереди на одиночный пикет у администрации президента. Тут человек 30. У меня есть определенные мысли, как я могу помочь, но сначала я обсужу их с другими активистами.

— Вы были последним арестованным фигурантом, кому вменяли только участие в массовых беспорядках. Кажется, что дело окончательно разваливается. Как вы думаете, что с ним будет происходить дальше?

— Честно — я не знаю. С моей точки обзора кажется, что сейчас в отличие от «Болотного дела» гораздо выше общественная активность, и поэтому удалось отбить столько людей. Но из СИЗО мне было трудно анализировать ситуацию, и не хочу говорить какую-нибудь очевидную глупость. Шансы отбить всех маленькие, но биться нужно до конца за каждого — мирно, настойчиво и с любовью.

— Какие главные выводы для себя вы сделали из всей этой истории? Например, некоторые из пострадавших на летних акциях протеста хотят уехать из страны.

— Уезжать я никуда не собираюсь. Я люблю Россию, я — патриот. Может, это звучит как-то тупо, но я не вижу свою жизнь без России. Предварительно у меня главный вывод такой — я много занимался благотворительной и волонтерской деятельностью, но относительно мало политикой и выборами. Сейчас я буду больше заниматься этим и всем, что связано с правозащитой и гражданским активизмом. Знаете, пока петух не клюнет.

Мне в СИЗО писало очень много людей и у очень многих похожих на меня людей я видел одну и ту же реакцию — некое расстройство и отчаяние от того, сколько несправедливости происходит. У меня же за время, которое я занимаюсь гражданской активностью, сердце к этому несколько огрубело. И, наверно, то что произошло со мной — спасительная инъекция, чтобы я воспринимал все со всей остротой. Чтобы я не прятался и не отгораживался от этого. Чтобы я активнее и яростнее бился за тех, кому нужна защита. Чтобы несправедливости было меньше.